21 декабря. Настоятель монастыря Святого Фомы архимандрит Петрос повелел обнести монастырь со всех сторон высоким забором. При строительстве куполов и колокольни используются речной камень и обожженный кирпич. Прибыли мастера из Курдистана… — в те времена турецкие области Ван, Битлис, Диярбекр назывались Курдистаном, — …внутренние стены облицовываются камнем. В монастырь проводится вода. Да дарует Бог силы всем строителям».
Доктор Абасалиев уже и не смотрел на больного, он выхватывал из портфеля одну за другой исписанные страницы и со странным пылом читал, словно для себя.
Мунаввер ханум, поняв, что это может затянуться надолго, попробовала вмешаться:
— Доктор, но ведь всюду пишут, что это церкви не армянские, а албанские. Говорят, позже армяне присвоили их. Может, и ваш Закарий был не армянином, а албанцем?
Доктор Абасалиев, кажется, не хотел тратить ни секунды на то, чтобы поднять голову и посмотреть на медсестру. Не отрывая глаз от бумаги, он воскликнул:
— Ты несешь полную бессмыслицу! Если кто-то сам называет себя армянином, как я могу сказать: нет, ты не армянин? Ты — албанец там или лезгин, талыш, мултанец. Правда, некоторые называют айлисских армян зоками[37]. И язык их несколько отличается от языка ереванских армян. И в письменности можно заметить разницу. Но ведь и у нас в Ордубаде каждое мусульманское село говорит на своем диалекте. Шекинца никогда не спутаешь с бакинцем — столько различий в языке, характере, обычаях. Так и у армян. Я не знаю, кто были те албанцы, где они жили. Но знаю, что айлисские были армянами. Причем самыми первосортными армянами. Да, — проговорил доктор, опять обращаясь к Фариду Фарзани, — после арабского нашествия — с VIII по XIII век — были и турецкое, и татаро-монгольское нашествия, и огузы, и сельджуки. Потом почти три века эта земля была ареной кровавых войн между Ираном и Турцией. Эти приходят — убивают, те приходят — убивают. Если бы зажгли всего по одной свече каждому насильстственно убиенному армянину, сияние этих свеч было бы ярче света луны. Армяне терпели все, только веру свою менять никогда не соглашались. Этот народ уставал и изнывал от насилия, но никогда не прекращал строить свои церкви, писать свои книги и, воздев руки к небу, взывать к своему Богу.
— А что же еще делать народу, лишенному земли? Только и остается, что взывать к небесам! — тихо усмехаясь, ответил Фарид Фарзани.
Доктор Абасалиев выхватил еще один лист из своей стопки:
— «Год 1651. 7 октября. Тебриз. С братом моим Симоном мы прибыли в Тебриз. Правитель Тебриза Алигулу-хан хотел, чтобы Симон принял магометанскую веру. Лишь Бог спас нас от этого великого несчастья». Так свято верили они, наши исконные агулисцы, в своего Бога, Фарид. Ведь этот Алигулу-хан готов был озолотить Симона, если бы тот согласился принять мусульманскую религию. — Он взглянул на непрестанно улыбающегося больного, сам тоже улыбнулся широко и сердечно и продолжил говорить с прежним азартом. — Был у них такой буйный поэт — Егише Чаренц — в тридцать седьмом репрессированный. Этот неугомонный весельчак и большой любитель крепкой тутовки однажды пошутил, говорят, очень остроумно: мы им не дали, сказал он, отрезать с того места жалкого кусочка ненужной кожи, а это дало им на редкость благовидный повод, чтобы зарезать всю нашу нацию.
Оставалось еще полчаса до очередного приема лекарств больным. Однако Азада ханум, поняв, что отец собирается продолжить чтение дневников, подошла к кровати и стала делать ему знаки: мол, пора оставить в покое больного. И снова доктор не обратил внимания на беспокойство дочери. Он вытащил из портфеля новую страницу и, помахивая ею, сказал:
— А здесь такое написано, юноша!.. Смотри, Закарий Агулисский 10 ноября 1676 года записывает: «Я, Закарий, сегодня посадил во дворе церкви Святого Ованеса большую ветвистую чинару». Мне кажется, что там, у Каменной церкви, не было никакой чинары. А может, и росла, я забыл, тебе лучше знать.
И в это мгновение глаза Садая Садыглы вдруг невероятно расширились, и он пробормотал дрожащими губами:
— Чеш-ме-се-дин! Эч-ма-эчмаз-за!
Это были первые звуки, похожие на слово, которые он произнес за все время, проведенное на больничной койке. Но что это означает «Эчмиадзин», могла понять только Азада ханум. И поняв это, она уже не могла сдержаться и, громко всхлипывая, жалобно разрыдалась:
— Папа! Папа!.. — говорила она сквозь всхлипы. — Он еще не может говорить, папа!.. Он никого не узнаёт. А ты все говоришь, говоришь без умолку.
Доктор Абасалиев мгновенно побледнел. Словно внезапно разбуженный человек, который силится понять, где находится, он взглянул на больного, потом по очереди на Фарзани, Мунаввер ханум, на свою безудержно плачущую единственную дочь.
— Ведь он сейчас что-то сказал, — произнес профессор, жалобно-вопросительно взглянув на Фарзани.
— Да, кажется, издал какие-то звуки. Он давно должен был заговорить. Но что-то дело затягивается.
— Видно, у него тяжелая форма амнезии. Что же вы раньше мне ничего не сказали?
— Да ты нам и рта раскрыть не дал, — с чуть фамильярным упреком ответил доктор Фарзани. — Ты был далеко, убежал в Айлис на триста сорок лет назад и даже не заметил нас! — Доктор Фарзани рассмеялся, а потом уже серьезным тоном поинтересовался: — А действительно, доктор, все эти люди были в Айлисе?
— Конечно, были! В Айлисе в те времена жили люди, равные богам. Они провели воду, разбили сады, тесали камни. Эти армяне, как ремесленники, так и торговцы, обошли и объездили сотни чужих городов и сел, по копейке зарабатывая деньги только для того, чтобы превратить каждую пядь земли своего маленького Агулиса в настоящий райский уголок. После того как турки в конце девятнадцатого года, ушли, оставив Айлис в руинах, мусульманское население до сих пор ищет золото в развалинах армянских домов. Даже когда рыхлят землю для посева, ждут, что вот-вот из-под ног появится червонное золото. То самое, с помощью которого армяне добыли воду из-под земли, со всех сторон прорубили в горах фаэтонные дороги. Построили запруду. Вдоль берега реки соорудили парапет из тесаных речных камней. Все улицы вымостили отборными речными булыжниками. За счет этого золота в Айлисе в свое время было построено и двенадцать величественных церквей. На каждую ушло, быть может, по тонне золота.
Больной из своего далекого мира с бесконечным изумлением взирал на доктора Абасалиева. Человек этот казался Садаю Садыглы знакомым, и артист изо всех сил старался вспомнить, кто он. Женщины с нетерпением ждали окончания разговора о церквях, монахах, Айлисе.
Мунаввер ханум заговорила о состоянии больного:
— Раны его залечились быстро, доктор, — произнесла она, обращаясь к Абасалиеву. — Был вывих на одной руке, несколько пальцев были вывихнуты в нескольких местах, но за четыре-пять дней все зажило. И перелом колена не опасный. Он легко шевелит пальцами ноги. Организм еще молодой, даст Бог, все быстро срастется. Могли быть осложнения после сотрясения мозга. Вы знаете это лучше всех. Однако и десять дней срок немалый, доктор. Больной к этому времени должен был хотя бы заговорить. Может быть, следует отправить его в Москву пока не поздно? Фарид Гасанович и Азада ханум тоже так считают.
— Это амнезия в форме конфабулеза. Мы в психиатрии называем это еще и синдромом Корсакова. Ангиографию проводили? — спросил Абасалиев у доктора Фарзани.
— Вчера делал краниографию. У нас нет ангиографического аппарата. — Доктор Фарзани немного помолчал и добавил: — Мунаввер ханум права, лучше бы отправить его в Москву.
— А что показала краниография?
— Ничего хорошего, — ответил доктор Фарзани и после некоторого размышления добавил: — Я заметил на мозге небольшую опухоль. Может, это старая опухоль, сейчас сказать трудно. В данный момент больного очень опасно двигать, нужно немного подождать. Однако я не думаю, что мы без Москвы сможем обойтись. — Взглянув на Азаду ханум, он виновато опустил голову.
Некоторое время никто не издавал ни звука. Молчание нарушил доктор Абасалиев, сообщив еще одну неприятную новость.
— Ты слышала, Азя, что натворил этот Нувариш?
— Нет, а что он сделал?
— Говорят, выбросился с балкона.
— Кто говорит? — дрожащим голосом прошептала Азада.
— Женщины говорили в булочной в Мардакянах. Да я и сам дня три-четыре назад слышал по радио о его смерти. Не знал только, что он покончил с собой.
— Так вот почему он перестал приходить сюда, — проговорил доктор Фарзани.
— Да упокоит Аллах его душу, — горестно покачиваясь всем телом, пробормотала Мунаввер ханум.
Доктор Абасалиев, который утром появился в палате окрыленный, ближе к полудню вышел из больницы уже совсем другим и уехал к себе в Мардакяны.
