На кухню заходит мальчик и говорит маме: «Мама, а папа говорит, что мы произошли от обезьяны». А мать, с возмущением, говорит: «Так вот он почему не везёт меня к своим родителям».
Вот такой дурацкий анекдот. Кстати сказать, гораздо позже, когда я уже был женат, и дома рассказал в своей семье этот анекдот, то жена и её две сестры надо мной долго смеялись, намекая на мою волосатость, и на то, что я долго не вёз жену знакомить со своими родителями. Ну, вот и всё, пока я вам рассказывал, мы приехали в город Вроцлав, где я три года буду жить и работать.
ГОРОД ВРОЦЛАВ (АВТОРЕМОНТНЫЙ ЗАВОД)
Вроцлав старинный польско-немецкий город, улицы узкие, дома высокие, шести и семиэтажные, все как один, серого цвета, видно у немцев это был любимый цвет, а теперь он достался и полякам. Приехали на завод, на котором мне предстояло начинать свою трудовую деятельность. Предприятие аккуратное, немцы делали все на совесть, здания стоят компактно, огорожено сплошным бетонным забором, ворота металлические, «глухие». Проходная с калиткой. За территорией завода, построены домики для работников предприятия, рядом с ними расположен стадион, где я буду проводить своё свободное время. Поселили нас в общежитие в четырёхэтажном здании, которое находилось здесь же, на территории завода. Комнаты в общежитии довольно свободные, мы там жили по три или четыре человека. На другой день мы пошли оформляться на работу. Меня определили в моторный цех. Первые дни я кем только и не работал: и такелажником, и обкатчиком моторов, затем меня поставили на разборку старых двигателей, и только в феврале месяце, когда сборщик моторов ЗИС-5 и Студебеккер, Михаил Крамаренко собрался уезжать домой, меня поставили к нему помощником, чтобы я его затем заменил. Первое время платили мне, как помощнику моториста, по 600 злотых и столько же рублей шло на вкладную книжку. По тому времени зарплата небольшая, но я не паниковал, думал, что всему своё время. Мне с Михаилом работалось легко, я быстро освоился и уже через пару недель самостоятельно собирал двигатели, и сдавал их на обкатку на обкаточный стенд, где работал Виктор Клименко. Михаил же все рабочее время, в основном, сидел в заливочной комнате, у Герты. Герте, на вид лет 38–40, по национальности немка, работала на нашем заводе заливщицей, то есть заливала баббитом подшипники шатунные и коленные подшипники двигателя, а так же паяла радиаторы и топливные баки для автомашин. Герта постоянно опаздывала на работу, и всякий раз подходила ко мне и говорила: «Симон, ты никому не говори, что я опоздала», хотя её опоздание видел не только я, но и все работники цеха, так как её заливочная находилась в самом конце сборочного цеха. Но зачем она предупреждала меня, я терялся в догадках, может я ей просто нравился, и ей хотелось со мной первым пообщаться, хотя, кто их знает, этих женщин. С Михаилом мы первое время дружили, пока между нами не пробежала «чёрная кошка», а случилось это уже перед самым отъездом Крамаренко. Было это так.
Курить, в цехе запрещалось, и для курильщиков это была проблема, особенно зимой. В цеху было тепло и мы все работали в лёгкой одежде, а на улице холодно, и чтобы туда идти надо одеваться, а чистое пальто не оденешь же на грязную одежду, вот все и ходили курить к Герте в заливочную мастерскую, или просто «заливочную», как мы её называли. В ней собирались все куряки, тем более, что она и сама курила. Я не курил и туда обычно не ходил, но как-то раз, не знаю почему, решил зайти. Захожу, и прямо у порога мне Герта с улыбкой кричит: «Симон, ты опоздал, сидеть тебе негде, за это бросай злотый вот в эту коробку и показывает рукой куда бросать». Я не ожидал такой дурацкой идеи отъёма денег, и поэтому мне это очень не понравилось, не просто, потому что мне жалко, одного злота, так как это ничтожно малые деньги, а просто сама идея дурацкая.
Я стою посреди комнаты, на скамейке сидят трое курят, ещё трое штрафников стоят тоже курят, и все надо мной смеются, мол, попался, так плати. Но я платить и не думал. Михаил сидел в ободранном кресле, как гуру, низко наклонив голову, и в разговор не вмешивался. Герта по моему лицу поняла, что она сказала то, что мне не по душе, улыбка слетела с её губ, и она растерянно смотрит то на меня, то на Михаила, как бы ждёт от него помощи. Пауза затянулась, наконец, Михаил поднял голову и говорит: «Такой здесь заведён порядок, все платят, и ты плати». Как только он сказал, что заведён такой порядок, я сразу понял, что это он завел этот порядок, наверное, чтобы хоть как-то помочь своей женщине, у которой от него ребёнок. Меня это ещё больше разозлило, и я ему сказал: «Знаешь что, Михаил, если ты хочешь помочь своей женщине, то мог бы придумать, что-нибудь и поумней, а не оскорблять своими глупыми идеями других. Лично меня ты обидел до глубины души». Но Крамаренко не тот человек, чтобы выслушивать мои нравоучения, он на десять лет старше меня и, разумеется, гораздо опытней, да и в грязь лицом не хотел удариться перед другими свидетелями. Ведь они здесь рядом и всё видят и слышат. Михаил поднял голову и сказал: «Раз тебе жалко злотый, то уходи и больше сюда не заходи, умник нашёлся, ещё учить он меня будет» — «Да нет, Михаил, денег мне не жалко», — достал из кармана бумажник, вынул сотенную купюру и положил в замусоленную пластиковую коробку. Делая это, я продолжал говорить: «Дело, Крамаренко не в деньгах, а в подходе, как они изымаются, и не надо мне указывать, куда ходить, а куда не ходить. Здесь не твоя квартира, а государственное учреждение. Положил злотые и ушёл. Через день Михаил уезжал, знаю, что он делал проводы, но меня не пригласил, ну этого и следовало ожидать. Сегодня Крамаренко должен уезжать вечерним поездом, думаю, значит, часов в шесть он должен садиться на автобус. Я то и дело поглядывал в окно общежития на автобусную остановку, всё-таки не хотелось вот так с Михаилом расстаться, надо его нормально проводить, или хотя бы попрощаться и пожать ему руку. В очередной раз я выглянул из окна и увидел что, Михаил с чемоданом стоит на автобусной остановке, а рядом с ним Герта и Николай, парень с которым они жили в одной квартире. Я быстро оделся и пошел на автобусную остановку, ладно, думаю, провожу его, а на прощанье, что он мне скажет, то и будет.
Подхожу к ним, они все трое вопросительно смотрят на меня. У Герты лицо строгое напряжённое, у Николая такое же, и только Михаил смотрит на меня с каким-то интересом и с улыбкой на губах. «Ну что, всё-таки решил проводить своего учителя, а я уже думал, что и не придёшь». Я чувствую себя как бы виноватым за то дерзкое высказывание, и говорю ему: «Михаил, ты прости меня за мою несдержанность» — «Да ладно, — перебил меня он, — нашёл, о чём говорить на прощанье, в жизни ошибаются все, только кто не живёт, тот и не ошибается, давай забудем…» Он не закончил мысль, подошёл автобус, и ему надо было садиться в него. На прощанье мы обнялись, в этот момент на ухо он сказал мне: «Сеня, у меня к тебе просьба, как можешь, помоги Герте, ей трудно будет без меня». Затем он вошёл в автобус, а за ним туда вошли и Герта и Николай.
Я шёл в общежитие, а сам думал: «Как я могу помочь Герте? Ну что мне отдавать ей свою зарплату, что-ли? Но я не так много получаю, чтобы делиться своей зарплатой, сам ещё хожу в солдатской одежде, так что прямо не знаю, что и делать. Ну и задал ты мне, Михаил, задачу на прощанье, очень трудную, и в данном случае не выполнимую». Как из этого положения выходить я не знал. Потом решил, торопиться не надо, поживём, увидим. На другой день, я вышел на работу и странное дело, те куряки, которые были в заливочной, со мной не стали общаться, даже мой друг Виктор Клименко, не стал мне пожимать руку, а только кивал головой в знак приветствия. Думаю, за что они на меня обиделись? За то, что я их защищал от несправедливости? Ну, в общем, не знаю, в чужую душу не залезешь, как идёт, так пусть и идёт. А вот пан Льяна, по национальности поляк, который у нас на заводе работал шлифовщиком цилиндров, подошёл ко мне, пожал мне руку и сказал: «Молодец, правду надо защищать». С тех пор у нас с ним стали дружеские отношения. Но все же, холодное отношение курильщиков ко мне, меня как-то задевало, и я решил своими чаяниями поделиться со своим товарищем Анатолием Мальцоном, нашим мастером ОТК. Мальцон был старше меня на четыре года, он уже имел среднетехническое образование, да и вообще, он начитан и умница. Воспитывался в интеллигентной семье, отец его врач, мать учительница, было от кого научиться, не чета мне. Так вот, что он мне по этому поводу сказал: «Сеня, ты знаешь поговорку: «Не делай добра не получишь зла»" — «Да знаю, я эту поговорку, от мамы постоянно слышал, только я думал, что она ко мне не относится» — «А зря, народные пословицы относятся к нам к каждому, ведь это не просто слова, а жизненный опыт. Вот, кажется, ты сделал доброе дело и защищал товарищей от произвола, пусть в малом масштабе, но всё же это произвол, и они, почему-то на тебя обиделись. Зададим вопрос, почему? И получаем ответ. Да потому что они тебе просто завидуют, вот ты смог сказать о несправедливости, а они не смогли, а почему не смогли? Да потому что струсили, они минимум четыре раза в день ходили в заливочную курить и клали в ту баночку, по одному злоту, и молчали себе в тряпочку. Как говорится, жили по принципу, моя хата с краю, говорят, значит надо делать, вот и весь их принцип. А ты пришёл и всё эту их затею поломал, вот они на тебя и злятся, ведь ты по сравнению с ними ещё пацан, а смог так поступить, а они не могли. Да ладно, Сеня, плюнь ты на них, у тебя есть настоящие друзья, спортсмены, кстати, ты сегодня на тренировку пойдёшь?» Я Мальцону ответил, что приду и на этом мы с ним расстались. Прошло уже более двух недель, как уехал Крамаренко, я самостоятельно работал на сборке двигателей, конфликт начал забываться, Герта со мной стала здороваться, да и остальные мало-помалу общались со мной, только два человека: Петухов, наш кладовщик, и Николай, сборщик двигателей ГАЗ-51, продолжали не общаться со мной. Ну, Николай понятно, он от меня получил по физиономии за дело, а почему Петухов на меня дуется, я так понять и не мог. Оказывается, ларчик, как говорится, открывался просто. Петухов хотел занять место Михаила возле Герты, а она его отвергала и всё заигрывала со мной. В присутствии Станислава восхищалась моей молодостью, выправкой, моими белыми, как снег, зубами. А его это злило, ему было уже за сорок, он был высокий и сгорбленный, да и зубы у него были жёлтые, прокуренные, ну и шут с ним, жил я без него и ещё сто лет проживу. А Герте я помог, правда, не сразу, а когда первый раз поехал в отпуск. Возвратился я из отпуска с контрабандой, удачно её продал поляку и выручил приличные деньги, вот тогда я Герте и вручил 1000 злотых. Так что просьбу Михаила Крамаренко я выполнил.
