Я не курил, но после обеда иногда подходил к столику, где сидели работники цеха и с ними разговаривал, пока было время обеда. В одной из таких посиделок Иван решил меня упрекнуть тем, что я мало зарабатываю, я ему возразил, что если бы ты работал на моем месте, то ещё меньше бы зарабатывал. Он парировал тем, что я не умею работать, и начал надо мной посмеиваться и всякие колкости бросать в мой адрес. Мне это надоело, и я его плечом толкнул так, что он полетел со скамейки на землю. Иван вскочил, взъерошенный, маленького роста, белобрысый, полный, фигура у него была квадратная, засунул руку в карман, вытащил из него нож и бросился на меня. Я не дал ему даже замахнуться рукой, зарядил ему с правой так, что выбил ему два зуба, разбил обе губы и нос. Он грозился мне всякими карами, на что я ему ответил: «Будешь язык распускать, в следующий раз, больше получишь». Иван ушёл в медсанчасть, а я в цех работать.
Я думал, что он пойдёт к начальству жаловаться, и меня скоро вызовут к следователю на допрос, но в этот день меня не вызвали, и на другой то же, а через три дня Иван вышел на работу с заклеенной губой. Со мной не здоровался, я думаю ну и шут с тобой и без тебя проживу. Прошло с того момента недели три, у Ивана всё зажило, нос выправился, но со мной так и не здоровался, проходил мимо моего верстака и на меня не смотрел. Мне такое положение не нравилось, я подумал, что надо с Иваном помириться, всё-таки работаем в одном цехе, да и Витька Клименко говорил мне, чтобы я к нему подошёл и помирился, Иван как будто бы не против этого. В этот же день, к концу смены я подошёл к Ивану, на его рабочее место и говорю ему: «Иван, ты меня извини, я тогда погорячился, и вот так, получилось» — «Да ладно, — не поднимая головы, сказал Иван, — я тоже хорош, сразу выхватил нож, так что мы квиты». Он поднял голову, улыбнулся, и я увидел, что у него нет двух передних зубов. Тогда я ему сказал: «Иван, ты знаешь, что я зарабатываю немного, но злотых 500 я тебе дам на зубы, а то в отпуск поедешь и без зубов». На что он мне ответил: «Я уже был у зубного врача, он сделал слепки и сказал, что завтра может вставить мне оба зуба. Деньги за это я уже заплатил, так что всё в порядке, спасибо за предложение, но всё уже решено».
Вскоре он вставил зубы и ходил по цеху сиял золотой улыбкой, хотя зубы были позолоченные, но смотрелись как золотые. Вот так мирно завершилась эта непростая ситуация.
Казалось бы, в нашем цеху всё наладилось, но только не у Герты, она, в самом деле, попала в чёрную полосу. Сначала уехал Михаил Крамаренко, её кормилец, а совсем не так давно с ней случилась беда. Рабочий день уже шёл к обеду, я заканчивал сборку двигателя и торопился, чтобы к обеду отдать его Виктору Клименко на обкатку, и вдруг в цехе прогремел взрыв, да такой мощности, как будто где-то в районе заливочной выстрелили из пушки танка. Я сразу понял, взрыв мог произойти только в заливочной мастерской, там самое взрывоопасное место, потому что там огонь, да ещё Герта паяла горелкой бензобаки. Я бросил гаечный ключ и бегом в заливочную, открываю дверь и вижу, вся мастерская затянута дымом, на полу лежит Герта, раскинув руки в стороны. В стороне от неё лежала горелка с языком пламени, а в другой стороне лежал разорванный бензобак.
Я сразу понял, в чём дело. Герта, как следует, бензобак не пропарила и начала паять. От нагрева бензиновые газы скопились, вот он и взорвался прямо в её руках. Но сейчас рассуждать нет времени, надо устранить последствия взрыва и оказать помощь Герте. Я погасил горелку и стал поднимать Герту с пола, в это время подбежал Витя Клименко и ещё кто-то. Я вижу, что лицо Герты обожжено, а когда приподнял её, то увидел, что и руки сильно обожжены. Виктору Клименко говорю: «Витя, быстрее беги к дежурному по заводу за машиной, Герту надо срочно вести в наш госпиталь».
Виктор убежал, а Герта открыла глаза и говорит: «Симон, не надо мен в шпиталь, (польский язык) у меня же дети». Я ей говорю: «Герта тебе срочно нужна медицинская помощь, иначе полученные раны загноятся, и тогда твои дети вообще могут сиротами остаться». Мой довод оказался убедительным, и Герта согласилась ехать в госпиталь. Вскоре подошла машина, и дневальный по КПП сам её повёз на лечение.
В госпитале лечилась Герта около месяца, я к ней два раза ходил, носил кое-какие передачи, а когда она пришла на работу, то сразу подошла к моему верстаку и с улыбкой сказала: «Ну, вот, Симон (Семён она не могла выговорить и звала меня на иностранный манер Симоном), я вернулась на работу». Смотрю на неё и вижу, что обгоревшие брови выросли и вполне сносно выглядят, ожоги на лбу, носу, щеках зажили, но кожа была ещё молодая и они были красные. На этот счёт я пошутил: «Слушай, Герта, а тебе сейчас и румяна не нужны, ты постоянно румяная. Она грустно улыбнулась и показала свои забинтованные кисти рук и говорит мне: «Руки ещё плохо зажили, но работать ими я смогу». Затем помолчала немного и добавила: «Ты же знаешь, я обычно паяю без защитных очков, а на этот раз как будто чувствовала, что может, что-то случиться не поправимое и надела защитные очки, вот они мне глаза и сохранили, а то слепая бы была». Я посмотрел на её грустное лицо и говорю: «Не грусти, Герта, как моя мама говорит: «хорошо то, что хорошо кончается», так что будем жить».
Прошло еще месяца два, я собирался в отпуск, Герта это знала и как-то в заливочной мастерской сказала мне: «Слушай, Симон, ты почему на меня обижаешься, не я же придумала эту дурацкую затею, со взносами?» — «Да что ты, Герта, я на тебя совершенно не обижаюсь, ты-то здесь причём? Я знаю, кто это придумал, да и давно это было, так что об этом можно и забыть» — «Симон, давай мы с тобой будем дружить, а то мне и поговорить не с кем, поделиться своей бедой или радостью» — «Ну, если ты только это имеешь в виду, то я согласен». Я уже взял вкладыши подшипников и хотел уходить, но затем остановился, положил вкладыши на стол и спрашиваю её: «А что случилось?» Герта тяжело вздохнула и говорит: «Моя дочь Аня забеременела от вашего солдата, который работает почтальоном. Прямо не знаю, что теперь и делать». Я спросил у неё: «А какой месяц, ну это». Слово беременная мне Герте говорить было неудобно, и я старался его не говорить. Герта меня не поняла, и переспросила: «Ты хочешь спросить меня, на каком месяце она беременна?» — «Ну да», — подтвердил я её догадку. «Да, махнула она рукой, уже седьмой месяц».
Меня это так поразило, я видел Аню давно, ещё зимой мы с Михаилом Крамаренко приходили к Герте в гости. Принесли всякие подарки, сели ужинать, сидим вчетвером: Герта, Михаил, я и двухгодовалая дочка Герты и Михаила. Герта сказала, что старшая её дочь Аня, в комнате и ужинать не хочет. Ну не хочет так не хочет, я тогда её ещё не видел, но знал что ей семнадцать лет и она, по словам Михаила, красивая. Сидим, кушаем, разговариваем, вдруг дверь комнаты открывается и в двери появляется молодая девушка, это была Аня. Она, среднего роста, брюнетка, со смуглой кожей лица. Действительно, девушка красивая и стройная, а главное в моём вкусе. Но я не стал показывать, что она мне понравилась, сделал равнодушный вид и продолжал разговаривать с Михаилом. Аня с нами поздоровалась, что-то у матери на немецком языке спросила, взяла со стола конфетку и снова ушла в свою комнату. На просьбу своей матери поужинать с нами она, брезгливо скривила губы, как бы показывая, было бы с кем сидеть, молча повернулась и ушла в комнату. Такое её пренебрежительное отношение к гостю, меня напрягло, потому что её пренебрежительность относилась именно ко мне, так как Михаил был членом их семьи. Должен сказать, что говорила она на чистом русском языке, видно гены сказались (по словам Герты, отец Ани был русский), да и школа дала результат, ведь тогда в польских школах учили русский язык. С тех пор я Аню не видел, и поэтому запомнил её красивой и стройной, а седьмой месяц, это много, да и вид у Ани, наверное, совершенно другой. Но Герте я сказал: «Ну, а что ты расстраиваешься, теперь уж что-то предпринимать поздно, только, как вы будете жить на одну твою зарплату?» На что мне Герта ответила: «Да осталось нам вместе жить не долго, скоро Витя (почтальон) демобилизуется, они поженятся, и он увезёт Аню с ребёнком в Россию, там они и будут жить. Я знал, что так не будет, жениться русскому на иностранке совсем не просто тем более солдату, но расстраивать Герту не стал, сказал ей: «Ну, если так, то ладно».
Но, ладно не получилось, а вышло всё так, как я и предполагал, как только солдат-почтальон заикнулся командиру части о своей женитьбе, то через сутки он оказался в Бресте, а затем, в сопровождении офицера, он был отправлен на Урал, в Уральский военный округ, дослуживать свои полгода армейской службы. Такие порядки были в армии за границей. Хоть у нас и говорили что, «Курица не птица, Польша не заграница», но порядки были строгие, чуть что, сразу на поезд и до города Бреста, а там катись на все четыре стороны.
