С удивлением размышляю о том, что еще полгода назад я думать не думал о сочинении этих, с позволения сказать, рассказов. Был абсолютно нормальным человеком. А вот ведь как втянулся! Как только не занят работой, вечерами, во время обеда, в машине, в поезде, как только выдается свободная минутка, так сразу в голову лезут всякие герои, сюжеты, реплики… И это вы во всем виноваты!: —))
Взял в местной библиотечке Чехова. Перечитал его рассказы другими глазами, с профессиональной, так сказать, точки зрения. Какое это чудо!
Все ходил и думал: «Что если б уметь писать рассказы так, как Чехов… Или, скажем, как Хемингуэй! И написать что–нибудь такое!.. Вот это счастье!.. Эх!..»
Как грустно быть просто ловким щелкопером, сочиняющим сказочки с гладкими концами…
Но что поделаешь, каждому свое.
Посылаю вам очередной рассказ. Плохо ли, хорошо ли — а вам читать. Раз уж вы во всем виноваты.
И еще… Ловлю себя на том, что все время играю в некую игру… Как бы это сказать… Впрочем, вы, наверное, и сами догадываетесь… Что, например, Ника — это вы, а Ларин — я. Лена — вы, а Панин и Листратов — я. И так далее.
Так что имейте в виду, Виктор Павлович — это тоже я.
Ваш Сергей
Весной к Гале стал заходить Виктор Павлович, бывший сослуживец ее мужа, тоже летчик, уволившийся по возрасту из северного летного состава и приехавший работать в питерском аэропорту. Муж Гали погиб три год назад. Жили они плохо, Галя даже не решилась завести детей, и на Север вслед за мужем не поехала. Муж и погиб, как поняла Галя, по глупости. Видимо, пьяным сел за штурвал. Хотя в письме написали, что погиб при исполнении обязанностей, героически.
В первый раз Виктор Павлович зашел из чувства долга — вдова товарища, может, нужно помочь, по дому или деньгами. Галя жила одна, помощь требовалась, и Виктор Павлович стал ее навещать. Не чтобы там что–то, а по–товарищески. Справиться, поддержать. Или, точнее, по–отечески — Гале не было еще тридцати пяти, а он — в середине шестого десятка.
Незаметно они подружились. Виктор Павлович оказался симпатичным мужчиной. Подтянутым, корректным. А глаза синие–синие. Веселые и решительные. А главное, знаете, такой тип: любит женщин. Не в том смысле, что ходок, а любит их общество, понимает их, прощает слабости, ему с ними хорошо… И женщинам с таким мужчиной легко и просто.
Кроме того, сразу ясно, что хороший человек. Хотя бы по тому, как говорит о жене или сыне. Жену, шутя, называет «мой генерал». Например: «Мой генерал сегодня не в настроении. Хандрит с утра. Ведь знаете: если после пятидесяти проснулся и ничего не болит, значит умер. А она посмотрит утром в зеркало и начинает сердиться, будто я невнимателен». То есть говорит о жене с юмором и трогательно. Или спросит: «Вот, купил губки для посуды удобные. Вам, Галя, не надо?» Потому что хозяйством в их семье занимается Виктор Павлович, а не его жена.
— Сам приучил… — шутит он. — Любил очень сильно. Считал, что она, как королева, не то, что посуду мыть или убирать, готовить не должна. А перевоспитывать в нашем возрасте — врачи не велят…
…Они не сразу заметили, что отношения переросли в нечто большее. Знаете, как бывает: смотришь, как человек наливает чай, режет хлеб, поливает цветы; или чинит лампу, курит, улыбается, и при этом морщинки лучиками разбегаются от глаз — и становится хорошо на душе. Так бы сидел и сидел. Поначалу думали: куда там, он ей в отцы годится, а потом оказалось, что нет, это не важно, если душа молодая. А внешне возраст его совсем не портит, наоборот, к лицу.
Когда оба поняли, что произошло, из отношений исчезла легкость, и стало ясно, что необходимо объяснение.
Несколько предшествовавших разговору ночей Галя не спала. Плакала. Потому что тут не то, что разговаривать, думать не о чем. И где только были их головы, когда они позволили себе так привязаться друг к другу? Ну что хорошего у них может быть? Интрижка? Нет. Он с коляской? Это же смешно. А его жена, их генерал? Как с ней? Ведь на чужом несчастье своего счастья не построишь. Да и, по правде говоря, было бы ради чего. Ведь через десять лет ей будет сорок пять, еще вполне, а ему…
Но когда Виктор Павлович заговорил, Галя почувствовала такое волнение, что все доводы сразу потеряли значение.
— Галя, давно хотел с вами поговорить… — начал он. — Собственно, тут и говорить не о чем. Мы с вами не дети. Вы видите, как я к вам отношусь. И я вам, кажется, не противен. Но и вам и мне понятны наши обстоятельства. Которые… — он грустно улыбнулся, — явно против нас… — он некоторое время молчал, вертя в руках пустую чашку. — Словом, Галя… Я вас прошу… — он виновато заглянул ей в лицо, — Только поймите меня правильно…
— Ну говорите… Что?
— Я вас прошу… Только вы пожалуйста не сердитесь…
— Да что же! Говорите!
— Я вас прошу: выходите замуж за моего сына.
— Что!? — вытаращила глаза Галя.
А он смотрел на нее, ожидая, пока до нее дойдет смысл его слов.
На лице Гали постепенно начали проступать неприятные красные пятна.
— То есть как? Виктор Павлович, вы в своем уме? — ощущая досаду, да что досаду, чувствуя себя обманутой, оскорбленной говорила Галя. — Как вы себе это представляете? Да это вообще… Виктор Павлович, вы что, сводник?
А он тем временем успокоился и взял себя в руки. И смотрел на нее, улыбаясь:
— Вовсе нет. Я вас сватаю. Помните, как было на Руси: «Ваш товар, наш купец».
— Да он, кажется, женат, — уже совсем раздраженно произнесла Галя.
— Был. Теперь нет. — Виктор Павлович сгреб со стола невидимые крошки. — Галя, я все понимаю. Это звучит дико. Но вам нельзя одной, плохо… Вы созданы для семьи. И сын… Они очень болезненно расставались с женой: страстная когда–то любовь, горячие головы, терзали друг друга. Он, кажется, вообще вычеркнул женщин из жизни.
— Тем более. При чем здесь я?
— Выслушайте до конца. Он скоро приедет на неделю по делам: бизнес, дело молодое. Я ему ничего не сказал и не скажу. Он знает только, что у нас с матерью остановиться нельзя, я как раз затеял ремонт. И что поэтому я сниму для него комнату у знакомых. А сниму я ее у вас!
— Ну, знаете, это уж ни в какие ворота…
— Галя, не спешите с ответом. Подумайте хотя бы, на что я себя обрекаю… Быть постоянно рядом с вами, видеть, как вы с другим… Но… Когда вы его увидите, вам все станет ясно…
…Когда в назначенное время раздался звонок и Галя открыла дверь, она не смогла сдержать удивление и улыбку: на пороге стоял второй Виктор Павлович. Только на двадцать лет моложе. На нее смотрели синие–синие, молодые и упрямые глаза. И в глазах этих стремительно нарастал ответный интерес и удивление.
— Мой отец — чудак, — сердито сказал молодой Виктор Павлович, не решаясь опустить сумку на пол. — Навел тумана. Взял с меня слово… Почему–то я непременно должен жить у вас, хотя вокруг полно гостиниц. Вы уж извините. Ему что втемяшится в голову — спорить бесполезно.
А Галя не могла оторвать глаз от его лица. В чем–то знакомого до деталей, а в чем–то совсем нового, более содержательного, сложного. И почему–то чувствовала, как на душе становится хорошо и просто.
— Мне кажется, я вас знаю давным–давно, — улыбнулась она.
Он вопросительно взглянул на нее: правильно ли он понял смысл ее слов, может ли поверить тому, что за ними стоит?
— Самое странное, что и мне так кажется… И я начинаю понимать мысль отца, — сказал он, но спохватился: — Я, собственно, пришел только для того, чтобы извиниться, сказать… нелепая затея…
Под Галиным взглядом он сбился и замолчал. В течение нескольких мгновений между их глазами произошел безмолвный диалог, состоявший из десятка вопросов и ответов.
— Что же, даже чаю не попьете? — наконец улыбнулась Галя.
— Чаю?.. — он тоже улыбнулся, и знакомые лучики побежали из уголков глаз. — Ну, разве что чаю… Только ведь время позднее, мне придется остаться…
Она пожала плечом: «Что же поделать? Если вы с отцом такие выдумщики. Оставайтесь. Комната готова. А там… Там посмотрим. Там будет видно».
=====**
14 июля, пятница
п. Холмогоры
Архангельской области
Марина!
Спасибо за письмо.
Приятно читать о ваших новостях — таких знакомых, таких уютных. Федякина в мое отсутствие расцвела и набрала уверенности. Вот разбойница! Мастдай опять устроил всем разнос и, устав, уехал отдыхать в Эмираты. Чтоб там его подвергли суду Шариата и посадили на кол.
А у нас на днях, например, сильным ветром повалило десяток телеграфных столбов. Две деревни на том берегу до сих пор сидят без света и телеграфа. Военные присылали для помощи вертолет и связистов… Об этом только и говорим.
