— Не бойтесь. У меня превосходная память.
Ян протянул руки к облачению. Вообще-то он ловко выпутался. Ему и в голову не приходило, что он может врать с таким апломбом. Откуда он вытащил эту историю с венецианским дядюшкой? Аббат правду сказал: фортуна ему улыбалась; он мог поблагодарить своего ангела-хранителя. Здесь в безопасности он и дождется прихода караки. Жилье и еда обеспечены, убежище — тоже.
— Кстати, — сказал священник, — меня зовут Гуго Литтенбург. А теперь подай мне стихарь…
— Стихарь?
Священник показал на полотно из белого льна.
— А та лента с вышитым крестом — епитрахиль. Она должна быть одного цвета с литургическим облачением. Крест должен располагаться ближе к шее. А риза надевается поверх стихаря и епитрахили. Усвоил?
Все это было ой как далеко от беличьих хвостов и щетины. Менее увлекающим, конечно, но не трудным.
* * *
Тяжелый гнилостный запах наполнял общую палату больницы Сен-Жан; можно было подумать, что разлагались и гнили нуждающиеся в лекарствах тела пациентов. Ставни на окнах были плотно прикрыты, очевидно, для того, чтобы свет не беспокоил больных. Шаги мужчины почти не были слышны на белых плитах. Не проявляя ни малейшего интереса к рядам соломенных тюфяков, он дошел до места, где лежал в забытьи Лоренс Костер.
В облике нидерландца не было ничего человеческого. Все тело скрывали повязки с пятнами гноя и древесного дегтя. Он еле дышал.
Когда мужчина приблизился, неожиданно Костер очнулся. Он приоткрыл глаза, зрачки сразу расширились, ожившие губы пытались что-то произнести, но тщетно. От страха и неимоверной слабости слова застряли в горле. Ужас усилился, когда Костер увидел в руках мужчины пеньковый шнурок. На этот раз — все. Огонь не отнял у него жизнь, это сделает пеньковая веревка. Ледяной холод пробежал по его телу. Смерть, должно быть, похожа на падение в бесконечную зиму.
Шнурок коснулся его шеи; Костер попытался защититься, осознавая вместе с тем, что у него нет никаких шансов. Пеньковое колье обвилось вокруг его шеи, стягивало ее, и от медленного, неумелого натяжения он задыхался. Лоренс икнул. Он открыл рот, чтобы ухватить глоток воздуха, но воздуха не было. В полутумане у него мелькнула мысль, что никто даже и не шевельнулся вокруг, и его охватила тоска, когда эта мысль переросла в убеждение, что он так и угаснет в атмосфере безразличия. На мгновение в сознании появился просвет, и Костеру показалось, что он различает на потолке оловянные буквы, пергамент с чернильными строчками, не рукописными — мечту своей жизни — и большой знак вопроса: почему? Что он сделал, почему навлек на себя такой гнев?
Оставались ли у него еще проблески сознания, когда в палате появился другой человек, очень высокий, почти гигант?
Другому понадобилось всего несколько шагов, чтобы очутиться за спиной мужчины, пытавшегося удушить Костера. С беспощадной решительностью он просунул левое предплечье под подбородок мужчины и потянул к себе, в то время как правая рука легла на его затылок и толкнула голову в обратном направлении. Раздался глухой треск, похожий на хруст ломаемой ветки. Все произошло так быстро, что душивший Костера наверняка не успел осознать происшедшего. Он осел в руках гиганта, в его глазах застыло удивление.
* * *
Смирно сидя в правой стороне алтаря, Ян с сосредоточенным видом слушал проповедь, но краем глаза рассматривал присутствующих. Горожане, крестьяне, буржуа, ремесленники собрались под нефом; все они считались прихожанами в Дамме. Их было немного — от силы человек двадцать. В три раза меньше, чем он привык видеть по воскресеньям в Сен-Клер, в Брюгге. Зато сидели они с теми же выражениями лиц — смесью сокрушенности и раскаяния.
По какой причине люди поддерживали с Богом отношения, основанные на страхе и покаянии? Из Библии, которую Яну часто читал Ван Эйк, ему особенно запомнилось, что Бог сотворил человека по своему образу и подобию. Из этого он сделал вывод, что Создатель был слабым и бренным, как и его создания. Однако Яну постоянно внушали, что образ Бога — образ карающий. Где истина? Религия была тайной, недоступной пониманию ребенка. Может быть, дьявол нашептывал Яну эти святотатственные умствования? Он незаметно перекрестился и попросил прощения у Господа за свои греховные мысли.
Опершись руками о бархатные края кафедры, священник продолжал читать свою проповедь.
Ян скользил взглядом по нефу, каменным стенам, дубовой резной двери и увидел двух мужчин, входивших в церковь. Небрежно сунув пальцы в кропильницу, они перекрестились и — странно — вместо того чтобы сесть на скамью, остались стоять в тени колонны. Было в их одежде, манере держаться что-то, отличавшее их от присутствующих в церкви: роскошные рукава кожаных камзолов, пальцы унизаны сверкающими перстнями. Никакого сомнения, что они принадлежали к знатным людям Даммы. Ян перевел взгляд на отца Литтенбурга. И вовремя. Тот только что сошел с кафедры и шествовал к Горнему месту, обратив к Яну сердитое лицо. Ян проворно встал с табурета. Почти одновременно женский голос затянул молитву, хором подхваченную прихожанами. Торжественное богослужение продолжало развиваться без помех.
Ян незаметно взглянул в сторону нефа. Тех мужчин там уже не было. Они, наверное, ушли во время чтения пролога из жития святого Иоанна.
Тщательно расправив и повесив священническое облачение в шкаф, отец Литтенбург закрыл створку и повернулся к Яну.
— Первейшей обязанностью мальчика из хора является полная самоотдача мессе в честь Господа Нашего. Этого я в тебе не увидел. О чем ты мечтал? — Ответить Ян не успел, потому что священник продолжал: — Я заметил, что кончаются облатки. Сбегай к булочнику Клаасу. Выпечка должна быть уже готова. Тебе надо принести ее.
— Хорошо. А где находится его лавочка?
— Ты не заблудишься. Она стоит в нескольких шагах от приюта Сен-Жан, около сторожевой башни, самой высокой в городе.
* * *
Винный рынок кишел народом, оправдывая свою репутацию лучшего рынка низинной страны. Тут прощелыги, там буржуа Даммы, упорно бились за цену каждой бочки, несмотря на то что они пользовались налоговыми льготами на всех рынках Фландрии. Чуть подальше вырисовывалось здание, в котором хранился продукт, по значимости стоявший на втором месте после вина: сельдь. Над зданием развевался флаг с вышитым на нем гербом города. Любопытная деталь: среди традиционных геральдических фигур красовалось изображение собаки. Яна это не очень удивило. Ему была известна легенда. В ней рассказывалось, что первые жители города только тем и занимались, что заделывали брешь — всегда одну и ту же, образовавшуюся на дамбе, сооруженной ими на берегу Рея. Виновником этой дыры, как говорили, был некий «пес-горлан». Борьба продолжалась многие месяцы до дня, когда жителям удалось наконец замуровать животное в этой бреши. И вот с этого часа собака неотделимо вписалась в герб Даммы.
Священник оказался прав: еще на подходе к булочной Клааса нос мальчика учуял теплые запахи хлеба, витавшие в воздухе. Кругленький жизнерадостный мужчина предложил Яну потерпеть несколько секунд. Пшеничная лепешка уже испеклась. Его жена как раз нарезала ее. Он угостил мальчика сладкой булочкой и указал на табуретку. Ян сел, заметив:
— Забавно: у вас такое же имя, как у отца Уленшпигеля. Ведь его тоже звали Клаас?
— Правильно. И я горжусь этим! Я фламандец, настоящий, чистых кровей! Если бы я почаще прислушивался к себе, то немало насолил бы дворянам, духовенству и особенно бургундцам!
— Духовенству?
— Вот именно духовенству. А что ты думаешь? Если я выпекаю облатки для этого ворона Литтенбурга, значит, я святой Бавон? Если бы я мог дать тебе совет, малыш, то предложил бы держаться подальше от всех, кто носит сутаны: в их сложенных ладонях прячется лицемерие.
Ян улыбнулся:
— А бургундцы?
— Что за вопрос! Мыслимо ли, чтобы нами управлял какой-то герцог Бургундский, который по фламандски-то говорит, как француз, и свояк которого англичанин? Человек, который не нашел ничего лучшего, как выдать врагу эту несчастную девчонку, Орлеанскую деву, послать ее на костер! Когда подумаешь обо всех наших детях, кровь которых проливалась десятилетиями…
Булочник яростно ударил кулаком по всходившему тесту, подняв в воздух столб белой пудры.
— Еще придет времечко золотых шпор и «Брюггской заутрени»!
— Золотых шпор?
— Как? Фландрский мальчик не знает самой славной страницы нашей истории? Стыдно!
Он оставил свою квашню и, подбоченясь, встал перед Яном.
— Придется восполнить твое образование, сынок. Слушай хорошенько: все произошло почти полтора столетия назад, но для нас это вчерашний день. Измученные, подавленные, уставшие от французской тирании, установленной Филиппом Красивым, бывшим в то время королем Франции, ремесленники Брюгге выплеснулись в одно прекрасное утро на улицы города и набросились на французов. Ураган! Одних они убивали в их кроватях, других отлавливали в переулках. Менее чем за час они захватили все городские ворота и весь город целиком. Обезумев от ярости, король послал на выручку цвет своего рыцарства. Он был полон решимости подавить восстание. Но король не учел отваги наших людей. Встреча состоялась у стен Куртре, недалеко от аббатства Тренинг. Представь сцену! С одной стороны — наши, плохо вооруженные крестьяне, с другой — рыцари, закаленные в боях. Битва явно была неравной. Командующий французской кавалерией, некий Робер д'Артуа, с боевым кличем бросил свою конницу на крестьян. И что, ты думаешь, произошло?
