В конце концов кто-то решил принять меры касательно музыкального сопровождения. Пианиста вежливо попросили вон (хорошо заплатив за его безобразия, надо полагать), а затем, ко всеобщему восторгу, один из продюсеров пригнал свой «фольксваген» прямо на пляж, где и припарковался рядом с баром. Дверцы широко распахнули, в магнитолу вставили кассету, и ночной воздух содрогнулся от «Роллинг Стоунз».
Настроение мгновенно изменилось. Многие вскочили и бросились в пляс, столы сдвинули, освобождая место для танцующих, и по ходу дела, следуя старой доброй греческой традиции, побили немало посуды. В этом шуме и гаме я почувствовала себя неуютно, отошла в сторонку и с бокалом в руке прислонилась к стенке террасы, смотревшей на море. Я оказалась не единственной, уклонившейся от буйного веселья, тихое место у террасы делили со мной десяток актеров и членов съемочной группы, в основном люди в возрасте. Противоречивые эмоции раздирали меня: дикая радость от того, что я нежданно-негаданно стала участницей киносъемок, и боль при мысли, что для меня здесь все закончилось. Эти эмоции отчаянно сражались за первенство в моем сознании, когда рядом со мной возник мистер Даймонд.
— Хочу поблагодарить вас, — громко сказал он, стараясь перекричать музыку. — Хорошо, что вы были с нами. Маленький оазис здравого смысла среди всего этого безумия.
В разгульной, взвинченной атмосфере вечеринки комплимент пробрал меня до слез. Я отвернулась, чтобы Ици не увидел, как я плачу. Но многое ли можно было утаить от мистера Даймонда?
— Эй, что с вами? — спросил он.
— Ничего. Просто… каждый день здесь был для меня чем-то необыкновенным, потрясающим. И вот все так быстро завершилось.
— Разве вам не хочется вернуться в Афины, увидеться с мамой и папой?
— Да, но…
Я прервала наш разговор и побрела по пляжу, злясь на себя за то, что разнюнилась перед мистером Даймондом. Я ходила по пляжу из конца в конец, стараясь взять себя в руки. К празднующим и ликующим я присоединилась минут через пятнадцать, когда почти успокоилась или, по крайней мере, твердо решила более не выставлять себя дурочкой.
— Мисс Франгопулу? — раздался над моим ухом знакомый голос с австрийским акцентом.
Я обернулась — мистер Уайлдер улыбался мне из-под шляпы. Казалось, он никогда не снимает эту свою соломенную шляпу и даже спит в ней.
— Мы весьма признательны за то, что и как вы для нас делали, — сказал он, пожимая мне руку.
— Для меня это было удовольствием, — ответила я. — И великой честью. Правда.
— И к тому же вам за это заплатили. Фактор немаловажный.
Я засмеялась и кивнула.
— Мой друг мистер Даймонд сказал мне, что вы немного расстроены, — продолжил мистер Уайлдер. — С вами все в порядке? Можем мы чем-нибудь помочь?
— Со мной все хорошо. Немножко множко выпила. Вы же меня знаете. Помните, какой я была в «Бистро»?
— Припоминаю, — кивнул он. — Наверное, вам стоит ограничивать себя в потреблении деместики. Сдается, до конца вечеринки еще далеко.
— Надеюсь.
— Увы, деньки, когда я танцевал до утра, миновали, сколь ни грустно это признавать. Так что отправлюсь-ка я спать, пожалуй.
— Мудрое решение, — сказала я. Мы снова пожали друг другу руки, и он деликатно чмокнул меня в щеку, а затем удалился.
* * *
Я не воспользовалась советом мистера Уайлдера. То есть не ограничивала себя по части деместики. Я танцевала или болтала о пустяках с разными людьми, а когда партнеры по танцам и собеседники выдохлись и когда их запасы пленок с «Роллинг Стоунз» истощились и магнитола в «фольксвагене» умолкла, я уселась за электропианино и начала играть. Музицировала я для себя, честное слово, — перебирала любимые мелодии, популярные и не очень, варьировала аккорды, импровизировала, избегая подражания чужим находкам, — но стоило мне остановиться, как мои слушатели, коих было не так уж мало, отвечали негромким всплеском аплодисментов. Вечеринка, однако, угасала. В конце концов вокруг электропианино осталось с полдюжины человек, и когда в финале песни «И все это ты» я завершила свою версию странным, непреднамеренным ля минорным секстаккордом и подняла голову, я обнаружила среди слушателей Мэтью.
— Вау, — качнул головой Мэтью. — Ты говорила, что умеешь играть на пианино, но ты не сказала, как ты умеешь играть.
Я улыбнулась, чувствуя приязнь и нежность к нему и возбуждение, словно меня щекотали.
Взяв стул, Мэтью уселся рядом со мной.
— Сыграй что-нибудь свое, — попросил он.
— Что?
— Ты же пишешь музыку, почему бы не сыграть то, что ты сочинила.
Я посмотрела ему в глаза, и необычайно приятная нервная дрожь пробежала по моему телу.
— Ладно, — ответила я, склонилась над клавиатурой, поднесла руки к клавишам, глубоко вдохнула и сыграла коротенькую мелодию, которую я назвала «Малибу».
Вряд ли я понимала, какой реакции жду от него. Последний аккорд звенел в воздухе несколько секунд, прежде чем Мэтью высказался.
— Очень хорошо, правда. Слегка смахивает на музыку для кино.
По моим наблюдениям, так нередко отзываются о современной музыке, если она тональна и пытается выразить эмоцию напрямую на достаточно бесхитростном языке. И я до сих пор не могу понять, комплимент это или издевка. Не понимала и тогда, что, собственно, хотел сказать Мэтью.
— Отличная музыкальная тема для этого фильма, — добавил он.
— Для «Федоры»? Ну да, — хмыкнула я. — Сыграю «Малибу» мистеру Уайлдеру, и он тут же, не сходя с места, предложит мне контракт.
— Почему бы и не сыграть? Попытка не пытка, и вообще.
— Думаю, у него уже есть композитор на примете, — улыбнулась я.
Мы долго молчали, а затем, не сговариваясь, одновременно встали. Из-за нашей маленькой перебранки и моего разочарования откликом Мэтью между нами возникла неловкость, но быстро рассеялась. Мы вышли на пляж, спустились к воде. Наши руки сами нашли друг друга, сцепились крепко, но нежно.
— До чего же здесь красиво, — сказал Мэтью.
Близился восход, и черная вода заалела, и вскоре стали видны очертания виллы на острове Мадури. Но смотрела я на Мэтью, а не на пейзажи вокруг.
— Что? — спросил он.
— Что «что?» — спросила я.
— Почему ты таращишься на меня?
— Разглядываю твою бороду. Она изрядно погустела за последние несколько дней.
Я провела ладонью по его бороде. Разумеется, это был лишь предлог, чтобы дотронуться до его лица. Вскоре я уже поглаживала его щеку, и тогда он взял меня за запястье, отвел мою руку в сторону и потянулся поцеловать меня — короткий, ласковый поцелуй в губы. Впервые меня так поцеловали. И я немедленно захотела повторить, обняла Мэтью за шею, притянула к себе — на этот раз поцелуй длился дольше и был горячее, но почему-то по-прежнему робким и сдержанным.
Обнявшись, мы стояли, глядя на остров. Наши тела идеально подходили друг другу, казалось мне. Я положила голову на плечо Мэтью и ощутила, как его ладонь коснулась моих волос. Я чувствовала себя очень, очень счастливой, но горизонт уже заволакивала темная туча.
— Полагаю… — начала я, — полагаю, завтра ты уезжаешь с ними в Мюнхен?
Мэтью помотал головой:
— Возвращаюсь в Лондон. Но сперва нужно добраться до Афин каким-то образом.
Я запрокинула голову, теперь мы стояли лицом к лицу.
— Мне тоже.
— И как ты туда доедешь?
— Не знаю. — Я не юлила, просто не задумывалась пока о дороге обратно.
— По-моему, было бы здорово поехать автостопом. — Он снова поцеловал меня. — Составишь мне компанию?
— Я?
— Мы могли бы провести в этом путешествии дня два-три. И ночевали бы в придорожных отелях.
Я понимала, что он предлагает. И это безмерно радовало и возбуждало меня, но одновременно настораживало. Вдобавок руки Мэтью принялись путешествовать по моему телу, и куда своевольнее, чем я ожидала. Я вдруг встревожилась и напряглась.
— Дай мне немного подумать. — Я разомкнула объятье.
