— Да, — признал он.
— Понимаю, — сказала она взволнованно. — Ты, значит, был Скипом Стивенсом? — Она дотошно разглядывала его, сравнивая с фотографией. — Так и есть, — сказала она. — Я тебя помню. Ты — тот самый мальчишка, которого привратник застукал возле медпункта, когда ты пытался заглянуть в замочную скважину, чтобы увидеть девчонок в нижнем белье.
— Верно, — сказал он, краснея.
Глаза у нее расширились, затем стали крошечными.
— Почему ты не сказал об этом раньше?
— Зачем мне было говорить?
— Скип Стивенс, — сказала она. — Как же ты меня мучил! Ты был любимчиком миссис Джэффи, она позволяла тебе делать все, что ты хотел. Вскоре я положила этому конец. Почему… — Она задохнулась от возмущения и отодвинулась от него, разъяряясь все больше и больше. — Вы же были ходячим буйством, все поголовно! Ты еще устроил пожар в раздевалке, разве не так?
Он кивнул.
Ее рука потянулась к его лицу.
— Мне хочется взять тебя за ухо, — сказала она. — И просто крутить его, крутить. Ты был хулиганом! Не так ли? Да, ты терроризировал малышей; ты ведь был толстяком.
— Сама понимаешь, почему я об этом не говорил, — сказал он с некоторой горечью. — Я ждал, пока не уверился в наших чувствах. Не вижу смысла привносить в наши отношения прошлое.
Ее внимание снова переключилось на фотографию класса. Постукивая по ней, она сказала:
— Но ты был очень способен в арифметике. И произнес замечательную речь на школьном собрании. В тот день я очень тобой гордилась. Но та история с подглядыванием в медпункте… Зачем ты это сделал? Это же позор. Ошивался там украдкой, пытаясь заглянуть в замочную скважину.
— А ты никогда об этом не забывала, — сказал он.
— Да, не забывала, — согласилась она.
— После того случая ты распространялась об этом всякий раз, когда сердилась.
— Это все странно, — сказала она. Потом вдруг закрыла альбом. — Я согласна: лучше нам об этом забыть. Но я хочу знать одну вещь. Ты ведь не вспомнил меня, когда увидел в первый раз, правда? Потребовалось какое–то время?
— Пока не уехал из дома Пег, не вспомнил, — сказал он.
— Тебя не потянуло ко мне из–за того, что… — Она задумалась. — Твоя реакция не основывалась на том, что ты меня узнал. Да, я в этом уверена. По крайней мере, на сознательном уровне.
— Полагаю, и на подсознательном тоже, — сказал он.
— Никто не знает, что происходит на подсознательном.
— Ладно, что толку об этом спорить, — сказал он.
— Ты прав. — Она убрала альбом. — Давай подумаем вот о чем. Я говорила тебе, что забрала у Зои ключ?
— Нет, — сказал он. Она отходила примерно на час и еще не рассказывала ему, чем занималась.
— Завтра ее не будет. Мы не дадим ей денег до конца месяца, но я объяснила ей, что мы поженились и оба будем там находиться, и она не хочет выходить на работу. Так что мы видели ее в последний раз. Но в конце месяца ей, конечно, надо будет заплатить.
— Она по–прежнему официально является частичной владелицей?
— Полагаю, что да. Фанкорт должен быть в курсе.
Это имя было для него внове.
— Кто это такой? — спросил он.
— Мой адвокат.
— Ты приглашала аудиторов, чтобы ознакомились с бухгалтерией и сделали заключение о действительной стоимости бизнеса?
Она сразу же сделалась неуверенной.
— Он кого–то присылал. Они все просмотрели. Сделали инвентаризацию. И, по–моему, ознакомились с бухгалтерскими книгами и счетами.
— Разве тебя там не было?
Он недоумевал, почему сам этого не видел.
— Это было, пока мы оставались в Рино, — сказала она. — Зоя, конечно, была на месте. Он мой адвокат, а не ее. Так что все в порядке. Нет, я никому не позволила бы заниматься аудиторской проверкой бухгалтерских книг в мое отсутствие, не будь это мой адвокат. Он хороший адвокат. Я познакомилась с ним, когда занималась кое–какими политическими делами в 1948 году. Очень проницательный человек. Собственно, с Уолтом я познакомилась через него.
— Как насчет Зои? Разве она не должна провести раздельную аудиторскую проверку?
— Должна, — сказала Сьюзан. — Я уверена, что должна.
Он сдался. С одной стороны, это было не его заботой. Но с другой, это очень даже было его заботой.
— Надеюсь, ты ей не переплачиваешь, — сказал он, — просто чтобы от нее избавиться.
— Что ты, нет, — сказала Сьюзан.
— Позволь задать тебе один вопрос. Папка со счетами дебиторов. Те товары ты давала полностью в кредит?
— Думаю, что да, — сказала она, помедлив.
— Предположим, некоторые из этих типов никогда не заплатят. Весь риск на тебе. Ты помнишь, сколько примерно это составляет?
Речь шла о клиентах, которым каждый месяц выставлялся счет за прошлые покупки или оказание услуг в кредит.
— Пару сотен долларов, не больше; для беспокойства недостаточно.
— Как много из этих счетов были выписаны с тех пор, как мы с тобой познакомились? — спросил он. У него сложилось впечатление, что значительная их доля появилась несколько месяцев назад.
Сьюзан с улыбкой сказала:
— Не забывай, мы познакомились много лет назад. Когда тебе было… — Она подсчитала. — Одиннадцать.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Большинство из них относятся к марту этого года, — объяснила она. — Мы тогда ужасно поссорились. Собирались разбежаться. Но мой брак тоже рушился, и я, честно говоря, просто не могла вынести, чтобы все вокруг меня развалилось. Я уладила отношения с Зоей, и они — по крайней мере, на какое–то время — сохранились. Но я понимала, что больше так продолжаться не может. Вернувшись из Мехико, я хотела выкупить ее долю; я тебе об этом говорила. Разве нет? Когда ты впервые спросил меня об этом.
Что–то такое она ему рассказывала, но точных слов он не помнил.
— Брюс, — сказала она. — Или мне называть тебя Скипом?
— Никаких Скипов, — резко сказал он.
— Когда ты учился в школе, в моем классе, у тебя были какие–нибудь сексуальные фантазии обо мне? Такое встречается сплошь и рядом.
— Нет, — сказал он.
— Что же ты ко мне испытывал? — Она перешла на убийственно серьезный тон. — Старушка миссис Джэффи ко всем вам была так снисходительна… не казалось ли тебе, что я чересчур строга?
На этот вопрос было не так уж легко ответить.
— Ты хочешь услышать, как я думал тогда? — спросил он. — Или как мне это видится сейчас? Это не одно и то же.
Она вскочила и стала расхаживать по гостиной, сложив руки под грудями и подталкивая последние вверх и вперед, как будто осторожно неся их перед собой. На лбу у нее опять появились тревожные складки, а губы сжались.
— Что ты тогда чувствовал?
— Я тебя боялся, — сказал он.
— Ты чувствовал вину и боялся, что она… раскроется?
— Нет, — твердо сказал он. — Я просто боялся.
— Чего?
— Того, что ты могла сделать или сказать. У тебя была полная власть над нами.
Она фыркнула:
— Ой, да перестань. Ты же знаешь, что это неправда. Как насчет родителей? Вот кто терроризирует учителей. Они каждый день добиваются их увольнения — один разгневанный родитель в кабинете директора стоит всех учительских профсоюзов на свете. Знаешь, почему я оставила учительство? — Она перестала ходить по комнате и принялась с силой разглаживать свою блузку. — Меня попросили уволиться. И мне пришлось это сделать. Из–за своих политических взглядов. Это было в 1948 году. Во время выборов. Я вступила в Прогрессивную партию и очень активно выступала за Генри Уоллеса. Так что когда истек мой контракт, возобновлять его не стали. А попросили меня спокойно уйти и не поднимать шума. Я, естественно, спросила почему. — Она развела руками. — И мне объяснили. Так что шума я не поднимала. Сама была виновата. А позже я еще подписала эти чертовы Стокгольмские мирные предложения. Уолт меня уговорил. Он тоже был очень активен в Прогрессивной партии. Конечно, это все в прошлом.
— Никогда об этом не знал, — сказал он.
— Некоторые родители жаловались на то, что я рассказывала в классе о «единомирии». У меня были материалы ООН. А потом, когда они провели дознание, выяснилось, что я состою в Прогрессивной партии Айдахо. Вот и все. Кажется, это было в какую–то другую эру, все равно что говорить о Гувере и WPA. Какое–то время я возмущалась, но так или иначе с этим покончено. Наверное, я снова могла бы преподавать. Пусть не в Айдахо, но в каком–нибудь другом штате, в Калифорнии например. Теперь, когда стали плакаться, что учителей не хватает. Разрушили школьную систему этой своей охотой на ведьм… раз сделали учителей такими робкими, то неудивительно, что они ничему не могут научить. Стоило учителю раскрыть рот, чтобы сказать хоть что–то о сексуальном воспитании, контроле за рождаемостью или атомной войне, как его увольняли. Так что не было у меня такой уж большой власти, — завершила она, вспомнив, о чем его спрашивала. — А что ты чувствуешь ко мне теперь? — Она повалилась на кушетку рядом с ним и положила руки ему на плечи. — Я хочу, чтобы ты дал мне честный ответ.
