Ознакомительная версия.
— Который люди, собственно, и назвали «диаволом», — небрежно сказал Сережа, то ли размышляя вслух, то ли демонстрируя эрудицию перед ней.
— …то есть — все попарно: черное и белое, он и она, правильно и неправильно, добро и зло, — продолжил лектор, бросив удивленный, но одобрительный взгляд в сторону Сергея, — гностики были выше примитивного дуализма и выделяли три рода людей: «перстный», что означает вещественный или материальный… вспомните в этой связи пушкинские строки про «наперстников разврата», — он сделал паузу и оглядел аудиторию. — Какое изумительно точное употребление слова! — воскликнул с восторгом. — Другой род — «душевный», он же психический, третий — «духовный» или, как они его еще называли, пневматический.
Сережа неожиданно хмыкнул. Видимо, слово пневматический у него вызывало другие ассоциации.
— Гностики считали, что душевный род может стремиться либо к духовному, либо к материальному, — лектор сделал паузу, давая время всем оценить сказанное. — Если выбирает духовное — спасется, если вещественное — уподобится перстному роду, пребывающему во тьме кромешной в полном неведении относительно высшей реальности. В область же божественного бытия без потерь возвратиться могут только пневматики…
«Люди „перстные, душевные и духовные“. Неплохо! Во всяком случае, перекрывает разрыв», — подумала Александра, мысленно пополняя собранную в «Артефакте» коллекцию дефиниций. «Люди быта и люди жизни», «люди материальные и люди духовные», «люди горизонтальные и люди вертикальные», «люди низкочастотные и люди высокочастотные» — количество уже известных ей определений, подчеркивающих разницу, было велико. В отличие от привычного для нее профессионального деления людей на больных, здоровых и относительно здоровых, эти определения почти непреодолимым барьером разделяли людей на две группы, как жителей разных планет. Но все они действительно были как «черное» и «белое», как «да» и «нет», в них отсутствовало промежуточное звено, включавшее тех, кто находится на границе и может выбрать дорогу вверх либо вниз, или же остаться на месте.
«И Владимир Соловьев считал себя вот таким же — „пограничным столбом“», — вспомнила она прочитанное вчера.
— «Душевные», — в большинстве своем хорошие, добрые, зачастую набожные люди, — лектор бросил взгляд на женщину в первом ряду, даже в помещении не снявшую платок с головы, — в начале жизни перенимают, а потом ревностно охраняют чужой опыт, придуманные когда-то кем-то модели поведения и обряды, заботясь только о точности повторения. Но они становятся нетерпимыми, а порой и агрессивными, когда кто-либо осмеливается усомниться в правильности столетиями отстраиваемой процедуры и привычного уклада той части их жизни, которую они считают религиозной. Однако религия — лишь первая ступень, первый этаж духовности, на котором еще нужны определенные правила и организация, предлагаемые церковью. Но для чего люди приходят в храм? Для того чтобы выполнять обряды, или для того, чтобы в тишине один на один пообщаться с Богом? Так нужны ли посредники? — задал он риторический вопрос. — Несомненно, нужны. Тем, кто не знает, как общаться. На первой ступени священники в храмах подобны школьным учителям, овладевшим простейшими навыками и приемами, — снова посмотрел на женщину в платке, спина которой, как заметила Александра, напряженно выпрямилась. — Другие же люди, которых гностики назвали «духовными», быстро освоив опыт предыдущих поколений и проанализировав его, вырываются за рамки догматического мышления и стандартных моделей, создают свой собственный метафизический или материалистический взгляд на мироздание. Главными для них являются свобода мысли и выбора. Именно они горели в средние века на кострах инквизиции, отлучались от церкви и предавались анафеме, осуждались и порицались большинством, но без них — «белых ворон», романтиков-утопистов человечество было бы обречено на вечное средневековье, — лектор отпил глоток воды из стакана с легкомысленной надписью «Кока-кола». — На самом деле любой человек изначально духовно свободен и его духовная свобода выше любой религии, потому что включает в себя все религии, нерелигиозное мировоззрение и науку…
«И отец почти о том же говорил», — Александра вспомнила себя — пятнадцатилетнюю девчонку, которая пришла домой обиженная и удивленная после того, первого посещения православного храма. Правда, к церкви она ходила и раньше. На Пасху. Потому что повторять «Христос воскресе!» и «Воистину воскресе!», а потом целоваться с мальчишками-одноклассниками было прикольно. А в тот раз решилась, отправилась одна и, робко зайдя в храм, замерла, потрясенная ощущением тайны, скрытой в строгих ликах святых на иконах, магическим обрядом службы и прекрасными, хотя почти совсем непонятными песнопениями. Остановилась неподалеку от входа и замерла, зачарованная прикосновением к чему-то неведомому… А потом — злобное шипение и толчок в спину. Из-за того, что на голове нет платка, а вместо юбки — брюки…
Придя домой, она спросила отца, верит ли он в Бога?
— Верю, — совсем не удивившись, после некоторого раздумья ответил тот, — хоть и называю его по-другому, и различаю слова «религия», «вера» и «церковь». Знаешь, детка, я в партию в 1961 году вступил, когда Юра Гагарин в космос полетел. Тогда его полет стал одним из доказательств в атеистической пропаганде: мол, человек в космосе был, а Бога никакого не видел. Но я о другом тогда подумал. О том, что новая эра началась не только в техническом, но и в духовном смысле. Планета в одночасье стала маленькой. Полет в космос вызвал совершенно новое мироощущение. Многие начали осознавать себя пассажирами одного небольшого корабля под названием Земля, несущимся в бесконечной Вселенной, почувствовали себя частицей космоса и единого духовного пространства.
А потом отец спросил, знает ли она, что такое религия? Она ответила неуверенно, что, наверное, есть много определений. Отец же понимающе улыбнулся и сказал, что наиболее распространенным является — «массовое поклонение высшим силам», хотя, само слово «религия» на древнегреческом имеет значение «связь», и если взять любой традиционный учебник по духовной культуре или религиоведению, можно понять, что в основе всех религий обязательно должна лежать вера в сверхъестественное. Хотя в буддизме, индуизме, даосизме и конфуцианстве веры в сверхъестественное как основополагающего свойства — нет. Правда, если слово «религия» раздробить и попытаться понять его смысл, то «ре» означает «обновление», а «лиг» — это «лига», и в результате получается что-то вроде «объединения на новой основе», но он бы добавил «духовной» или «идейной». Потом пояснил, что необходимым условием для признания такого объединения религией, очевидно, является разработанная система обрядов, ритуалов, догм и мифов, которые принимаются на веру, и, конечно, наличие организационной иерархической структуры под названием церковь… или партия. Потом добавил, что традиционные религии средиземноморской цивилизации — иудаизм, христианство и ислам в их нынешнем виде ему не близки потому, что отрицают сомнения. «Не принимаешь на веру — значит сомневаешься, а сомневаешься — значит, грешник, а если публично высказываешь собственное мнение, отличное от библейского, коранического или талмудического, значит — еретик. А я с детства сам до всего дойти хотел».
«Дошел?» — спросила она тогда.
«Дошел», — почему-то с грустной улыбкой ответил он.
«И что?» — не унималась она в подростковой решимости узнать все сразу и до конца.
Отец посмотрел на нее, показалось чуть насмешливо, но в то же время — печально и сказал, что истина не познаваема. Поэтому процесс ее познания — бесконечен. И в этом — счастье для людей с неспящим умом.
«А у меня какой ум?» — немедленно поинтересовалась она.
«У тебя ум непоседливый, на ножках-пружинках, — он засмеялся. — Подпрыгивает все время, чтобы вдаль заглянуть хоть краешком глаза, хоть на секундочку».
Потом она спросила про деда, верил ли тот в Бога? Отец помолчал, попыхивая трубкой, словно сомневаясь, что ответить и как. Сказал, что дед ее, старый большевик, во время войны осуждал тех, которые на переднем крае под обстрелом молились да крестик нательный целовали и, будто оправдываясь, пояснил, что коммунист обязан быть атеистом, ведь атеизм, по сути своей, тоже религия, которая требует абсолютного бесстрашия от исповедующих ее людей, гораздо большего, чем от приверженцев традиционных верований. Атеисту нет никакой помощи, и надеяться не на кого. Кроме однопартийцев. Но они — снаружи. Внутри же — он совсем один. «Меня, кстати, бабушка твоя втихаря крестила, — признался он тогда с чуть смущенной улыбкой. В храме Архангела Гавриила неподалеку от Чистопрудного бульвара»…
— У кого же учиться духовному, если священники, по-вашему, господин лектор, мнению, дают лишь азы? — вывел ее из размышлений громкий и язвительный голос.
Ознакомительная версия.
