— Жорж, миленький! Я вас обожаю! В Москву! В Москву! Обожа-аю…
Пожилой вокзальный буфетчик, лежа грудью на многострадальной стойке, смотрел на Веру с усталой умиленностью. Потом встал, вынул тряпку из кармана, пошел вытирать кофейную лужицу. Вера схватила букет, кофе закапал с лепестков.
— Что вы думаете о Москве? — весело спросила Вера у буфетчика.
Тот ответил равнодушно:
— Там большевики.
Вера звонко расхохоталась и, подхватив букет и чемодан, вышла из кафе. Дуглас встретил взгляд буфетчика и заказал коньяка. Двойную порцию.
— Понимаю, — сказал буфетчик, шаркая обратно к стойке.
После Парижа Москва ошеломляла. Большую часть дня по приезде Вера просто ходила по улицам, купаясь в изобилии белого света и русской речи. Ее не оставляло стойкое ощущение того, что она очутилась посреди мечты. Мечта была воплощенной и оттого немного пугала. Ирреальными выглядели высокие дома и нечеловечески широкие проспекты: они как будто прибыли сюда из будущего на машине времени.
И еще Москва была полна музыки. Она изливалась из репродукторов, установленных на перекрестках, доносилась из раскрытых окон домов. Иногда Вера просто останавливалась и слушала. Это никого не удивляло. Многие, проходя мимо, приветливо улыбались ей. «Это коммунизм, — думала она смятенно, пытаясь поверить счастью. — Это то, ради чего мы с Болевичем решили пожертвовать не просто собой, но нашей любовью… Если только это правда…»
Это было правдой. Оно оставалось и никуда не исчезало. Музыка была разной. Не только маршевой и не только «Интернационал», которым Вера дразнила бедную Плевицкую. Иногда вдруг из репродукторов доносился джаз. Советский джаз!
Вера остановила молодого человека в футболке и белых брюках: судя по выражению его лица, он никуда не спешил. «Иностранка» заговорила с ним по-русски, спросила, показывая на репродуктор:
— Стало быть, в Советской России тоже существует джаз?
Он заговорщически подмигнул:
— Это одесский джаз… Вы интересуетесь?
— Я знаю Бесси Смит, — сказала Вера. — Она борец за права черных. Разогнала однажды целую шайку куклуксклановцев, представляете?
Молодой человек присвистнул.
— Здорово!
Он предложил ей руку:
— Идемте в парк. Скоро вечер, а там аттракционы. Вы видели наши аттракционы?
Вера охотно приняла приглашение. По дороге молодой человек разглагольствовал:
— Я тут думал, отчего советский джаз имеет, как правило, одесское происхождение, а в Америке он процветает в Чикаго, где полно бандитов… Знаете, что я думаю? Я думаю, это неспроста. Когда деньги есть только у бандитов, музыканты прилепляются к бандитам. Им все равно, им просто нужно что-то поесть и снова делать музыку.
— И они не думают о том, что услаждать слух преступников — само по себе есть преступление? — спросила Вера немного провокационно.
Молодой человек на это ответил:
— Я думаю, что предать свою музыку, с их точки зрения, — еще более преступно.
Он заметил в толпе компанию похоже одетых ребят и девушек, те замахали ему руками, и молодой человек потащил было к ним Веру, но та отказалась.
— С меня довольно и Москвы, — сказала Вера. — Я просто переполнена впечатлениями.
Парень засмеялся:
— Что ж, оставляю вас наедине с нашей красавицей. Покатайтесь на аттракционах. Возьмите «петлю Нестерова», не пожалеете.
Он пожал ей руку и ушел быстрым шагом.
«Какой уверенный в себе, красивый юноша, — думала Вера, провожая его глазами. — Разбирается в музыке, свободно и смело высказывает суждения… Ничто из рассказа Орловской не подтверждается. Никто не запуган, никто не притворяется счастливым, — они действительно счастливы…»
На миг ей вдруг почудилось, что мир странно раздвоился. Орловская, несомненно, ЧТО-ТО ВИДЕЛА. Что-то, испугавшее эту женщину на очень долгие годы. Нечто темное и страшное, которое, возможно, притаилось за сверкающим верхним слоем. Вторая действительность.
Вера тряхнула головой, наваждение исчезло. Мир был реален и полон красок. Неожиданно Вера ощутила едва ли не физическое страдание оттого, что никак не может сделать последний шаг и войти в эту сверхжизнь, перейти грань и вырваться из кокона собственной отчужденности. Она не могла больше оставаться здесь чужой. Она в России, она в Москве — дома.
Вера побежала к аттракционам и встала в очередь. Очередь оказалась длинная, но это Веру не смутило: она напитывалась впечатлениями, и каждое новое приближало ее к желаемой цели — стать одной из этих счастливых людей наступившего будущего.
Воздух был пронизан сексуальностью. Вера ощутила это в одно мгновение — вероятно, грань была перейдена, — и у нее начало покалывать кожу. Считается, что Париж — столица любви. Какое заблуждение! Темный старинный город с редкими прорывами площадей, обсиженный горгульями — стражами неба (чтобы никто не взлетел незамеченным!), обсиженный стариками по углам и паркам — стражами земли (чтобы никто не прошел незамеченным!). Консьержи, нищие, портье, буфетчики, аккордеонисты. Музыка вползает по улицам наверх, стекает вниз. Печальная донельзя, даже когда это немудрящий вальсок.
Здесь все обстояло иначе. В хрустальном море света все выглядели страшно молодыми. Юноши и девушки здоровались за руку, никто не целовался. Одежда подчеркивала пол; девушки с широкой талией, в широченных юбках являли собой полную противоположность модному стилю, к которому принадлежала и Вера (узкие бедра, отрицающие всякую возможность материнства). Юноши и напоминали печальной памяти «товарища» Кондратьева, и в то же время были совершенно иными: их физическое совершенство выглядело одухотворенным. Эти спортсмены, несомненно, читали книги. Классику. Пушкина.
Вера ощутила укол зависти. Она очень давно не читала Пушкина.
Они разговаривали о новейших достижениях науки и техники, обращались друг к другу «товарищ» — но воздух вокруг них потрескивал от здорового сексуального чувства. Улавливали они это? Вера не могла сказать в точности. Глаза у них сияли, это выглядело потрясающе.
Неожиданно Вера открыла для себя еще одну вещь. Немодность наружности и здоровая эротичность этих молодых людей проистекала из одного корня: они были крестьянскими детьми. Вся аристократия благополучно загнивала в Париже. Как и острили в советских фельетонах.
Неизвестно, до чего бы еще додумалась Вера, но тут подошла ее очередь, она взяла билет на «петлю Нестерова» и в гордом одиночестве проследовала на самолет. Ей выдали настоящий летный шлем, пристегнули ремнями. Вера устроила ноги под сиденьем, вцепилась руками в штурвал. Аттракцион включился…
Парк пришел в движение. Деревья, воздушные шары, мигающие разноцветные лампочки, компании в лодках на пруду… Волосы, не прихваченные шлемом, развевались, щекоча шею. Никогда, наверное, Вера не чувствовала себя такой живой.
Неожиданно в толпе она заметила знакомое лицо и закричала, не успев даже подумать о том, хочет ли она видеть этого человека (да разумеется хочет! Москва ведь!):
— Роберт! Ро-берт!
Человек остановился. Несомненно, в этой толпе Роберт был один. Да, это он. Рыжие волосы, цвета свежеоструганной моркови, детские веснушки, которые не сочли нужным повзрослеть вместе со своим носителем, оттопыренные уши. Шотландский аристократ-коммунист.
Аттракцион закончился. Роберт ждал, вертя головой и заранее улыбаясь: кажется, он узнал окликнувший его голос.
Вера подбежала к нему.
— Роберт! До чего же я рада вас видеть!
Он схватил ее за руки и расцеловал в обе щеки.
— Фантастика! Встретить вас здесь, в Москве! Как вы тут оказались?
Он сиял. Вера никогда не видела его таким счастливым.
— Я приехала учиться в школе Профсоюзного интернационала, — сказала Вера. — А вы?
— Я в Москве уже полгода. Работаю в английской редакции газеты «Московское время». Куда вас поселили? В общежитие?
— Нет, пока я в гостинице…
Теперь они шли рука об руку, как все молодые люди в этом парке. У Веры было такое ощущение, словно она наконец-то приехала домой. Перешагнула порог. Стала одной из счастливцев. Это случилось. Милый, милый Роберт! Тихо вздохнув, она прижалась к нему.
— Знаете, Роберт, одна моя хорошая знакомая работает в вашей газете.
— Да? — Он остановился, радостно поглядел на нее. Его приводили в восторг самые мельчайшие вещи, любое сказанное Верой слово, любой ее взгляд. Сбылась, пусть даже на несколько часов, его самая заветная, самая несбыточная мечта: он в Москве — и с Верой. Лишнее доказательство того, что Москва имеет самое прямое отношение к лучшему будущему для человечества, к воплощенной фантастике. И творцами этой фантастики были самые обыкновенные люди. За это они боролись, умирали и в конце концов победили. Фанатизм? Отдать жизнь за мечту — не фанатизм, это обыкновенный твердый расчет, высшее проявление рассудочности.
