Когда они встретились в роскошном Верином номере, Вера поразилась произошедшей с ним перемене. Он похудел и осунулся. В Париже он был печален, в Москве он приобрел затравленный вид. У него появилась странная привычка втягивать голову в плечи. И еще возникло неуловимое, но тем не менее явственное сходство с Орловской, что было совсем уж непонятно: эта жалкая, рано постаревшая, никому не интересная Орловская — и Святополк-Мирский. убежденный «возвращенец», журналист, человек образованный, начитанный и очень неглупый… Что между ними может быть общего? Вера недоумевала, но решила оставить расспросы на потом. Захочет — сам расскажет. Даже в коммунистическом мире человек может быть несчастлив в любви. Или неудачлив в работе. Такое ведь тоже случается.
Номер у Веры был роскошный — щедротами организации, которая платила за все, включая билеты в Большой театр. Вера над такими вещами не задумывалась. Она привыкла к тому, что за нее платят мужчины. Те или другие — не важно. Большинство просто выкладывало деньги, ничего не требуя от самой Веры. Ну разве что счастья заплатить за нее. Это делали и ее отец, и многочисленные ее поклонники, а теперь вот — товарищи по борьбе. Она принимала это как должное.
Святополк-Мирский вошел в номер, робея. Он далеко не сразу стал самим собой, немного отрешенным и грустным. Столик был уже сервирован закусками и шампанским.
Святополк-Мирский вдруг схватил бутерброд с икрой и быстро отправил в рот. Веру поразила хищность этого движения.
— Налейте мне шампанского, — попросила она.
С бокалом в руке посмотрела на него, улыбаясь.
— Ну, Дмитрий, здравствуйте… Скажите и вы мне: добро пожаловать в Москву!
— Добро пожаловать, Вера… — Он вздохнул, выпил немного, усмехнулся. Лицо его порозовело. — С тех пор как я вернулся в Россию, впервые сижу за таким столом… Говорят: к хорошему быстро привыкаешь. Знаете, Вера Александровна, к плохому тоже привыкаешь ужасно быстро.
— К какому плохому? — удивилась Вера.
Святополк-Мирский покачал головой:
— Я ничего не говорил о плохом…
Вера заговорила сама:
— Все мои вечера в Советском Союзе похожи на сказку. Я даже не представляла, что здесь такая необыкновенная, такая радостная жизнь. Это нужно увидеть собственными глазами, иначе можно счесть за пропаганду. Как и происходит в Париже. Вы были правы, когда стремились сюда… Теперь я это признаю.
— Да, — сказал Святополк-Мирский. — Точно. Вот и товарищ Сталин сказал, что жить стало лучше, жить стало веселей.
Вера пристально посмотрела на него. Круги под глазами, обвисшие щеки… Казалось, Святополк-Мирский недоедает и очень плохо спит. Может быть, он болен?
— Глядя на вас, этого никак не скажешь, — призналась Вера. — Мне даже начинает казаться, что вы совершенно не рады нашей встрече.
— Ну что вы! — вяло возразил он. — Я очень рад. Хоть вы приехали не ко мне, а к Профинтерну.
— Да ладно вам! — Она махнула рукой. — Разве мы теперь не единомышленники?
— Знаете, Верочка, отчего, я думаю, наиболее здоровая часть эмиграции так рвется на родину? Отчего вся наша замечательная аристократия так замечательно разлагается в Париже? И ведь это, заметьте, те же самые люди, что воевали, издавали законы, вообще что-то делали для России… Почему они превратились в такое гнилье? Знаете?
— Откуда мне знать? — Вера ослепительно улыбнулась. Было очевидно, что проблема загнивания эмиграции больше никоим образом ее не затрагивает. Но Святополк-Мирский все равно сказал:
— Я думаю, дело вот в чем. Каждый человек, покидая родину, уносит с собой тот миг, в который он ее оставил. И продолжает жить в этом мгновении. К примеру, взять Американские Соединенные Штаты. Эту страну основали пуритане-эмигранты, гонимые у себя на родине. Они увезли в Америку дух пуританской независимости. И до сих пор целая страна живет этим духом. Что же произошло у нас? Какой миг увезли с собой в Париж наши эмигранты? Увезли они Россию процветающую? Родину Пушкина, Толстого, Шаляпина, наконец? Увезли они Россию воюющую, отважную? О нет! Они увезли с собой революционный бардак, сумасшествие последних пароходов в Константинополь, голод, барахолки, вши и банды на железных дорогах. В этом — вся беда. Большинство нашей эмиграции застряло в бардаке последних революционных дней, в кошмаре поражения и бегства. Человек должен жить на своей родине, терпеть и мучиться вместе с нею. Только тогда он может расти и развиваться нормально, без этих мучительных искажений.
— Но ведь вы вернулись, — напомнила Вера. — Теперь все хорошо!
— Да, — уронил Святополк-Мирский, — теперь все хорошо. Благодарю вас за прекрасный вечер, Вера Александровна. Мне пора идти.
Вера так поразилась этому, что едва не расплескала шампанское.
— Куда это вы намерены сбежать от меня? Никуда вы не пойдете. Идемте спустимся в ресторан! Я хочу танцевать с вами, слышите?
Он криво улыбнулся.
— Видите ли, Вера Александровна, я жительствую весьма далеко от центра. Мне еще ехать с двумя пересадками, а здешний транспорт заканчивает работу в полночь.
— Ну и что? Переночуете у меня. Кабинет в вашем распоряжении… Номер у меня буржуйский, так что…
Он мягко взял ее за руку.
— Вера, в советских гостиницах посторонние лица имеют право находиться только до одиннадцати вечера.
— Черт! — разозлилась Вера.
— Здесь не Париж…
— Да уж, — фыркнула она.
— Еще раз спасибо за прекрасный вечер.
Она поцеловала его в висок, огорченная.
— Мы ведь увидимся снова? — спросила она.
— Надеюсь. — Его ответ прозвучал весьма неопределенно.
Он тихо подошел к двери, быстро распахнул ее. Высунулся, оглядел коридор. Закрыл дверь и, прижавшись к ней спиной, обернулся к Вере.
Еле слышным шепотом Святополк-Мирский произнес:
— Вера, уезжайте отсюда… Уезжайте как можно скорей!
— Что?! — поразилась Вера.
— Вы меня слышали.
Он криво улыбнулся и вышел. Вера долго смотрела в пустое пространство, потом налила себе еще шампанского и подошла к окну. Волшебная Москва мерцала, разлитая по всему необъятному пространству ночи. Черная тень, мелькнувшая за спиной Мирского, растаяла, но ее присутствие успело смутить Веру. Она выпила второй бокал и отправилась спать.
* * *
Второй визит к Слуцкому дался Вере проще: она уже знала, чего ожидать, и держалась настороже. Им больше не удастся захватить ее врасплох.
Она уверенно сворачивала в коридорах, высматривая нужную дверь. Кабинет Слуцкого стоял открытый, в окно влетал ветерок, бумаги на столе шевелились, придавленные бюстиком Горького. Вера прошла по дорожке, несколько раз цокнула по обнаженному паркету и с удовольствием отметила, как Слуцкий чуть поежился на этот звук.
Слуцкий выглядел усталым, но это совершенно не пробуждало в Вере сострадания. В этом человеке она ощущала полное отсутствие человечности и время от времени ловила себя на том, что воспринимает его почти как Кондратьева — как существо совершенно другого биологического вида.
Да, в этом все дело. Поэтому она и не видит в нем мужчину, возможного партнера, вероятного отца своих детей: он для нее не самец, а она для него — не самка. Нет секса — нет взаимопонимания.
— Садитесь, — хмуро кивнул Вере Слуцкий.
Она уселась. Сегодня никакого чая не предвиделось, чему Вера была рада: чай в кабинете Слуцкого подавали скверный.
— С кем вы встречались в номере вашей гостиницы?
— Вам все известно, если вы об этом спрашиваете. — ответила Вера.
— Я задал вопрос. — напомнил Слуцкий и потер пальцами веки.
— Хорошо, с Дмитрием Святополк-Мирским.
— Вас ведь предупреждали: никаких контактов. — тускло произнес Слуцкий.
— Послушайте! — Вера привстала. — Я что, вообще ни с кем не имею теперь права встречаться, так, что ли? Мне и на улицу нельзя выходить, чтобы, не дай бог, на кого-нибудь из знакомых не наткнуться?
— Святополк-Мирского вы встретили не на улице. Вы узнали его телефон у Ариадны Эфрон и позвонили ему сами.
Вера сказала:
— Какое это имеет значение! Святополк-Мирский — мой старый друг! В Париже мы с ним были…
Нетерпеливым жестом Слуцкий оборвал ее:
— Довольно! Я пригласил вас не для выяснения ваших отношений с Мирским, а совершенно по другому поводу.
Он выдержал многозначительную паузу. Вера молчала, ни о чем не спрашивая. Нервно пробежала пальцами по гладко одернутой юбке. Все эти игры начинали вызывать у нее досаду. На мгновение она заподозрила, что Святополк-Мирский тоже каким-то образом участвует… в чем? В проверке ее на прочность? В попытках испытать — нельзя ли поколебать ее решимость работать на ОГПУ? Все эти его шепоты. «Немедленно уезжайте отсюда…» Хороша она будет, если последует этому безумному совету! Куда ей ехать? В Париж, обратно? В Америку, где ее никто не ждет? Смешно! Она посмотрела на Слуцкого пристально, не мигая. Ему не удастся сбить ее.
