Выкупавшись, она вернулась к дому. Улыбнулась в ответ на вопросительный взгляд Гордея, не стала ему ничего говорить об утреннем разговоре. Пусть просто видит — она успокоилась и кое-что в сундуке прошлого перетряхнула, укладывая удобнее. Конечно, Олега после еще будет думать, и наверняка страдать и обижаться, все же для мальчика отец это важно, очень важно. Но все же то, что узнал, оно не смертельно. Бывают у людей трагедии более злые, и пусть всякие несчастья обходят стороной ее любимого болтливого Оума.
— Борщ сам сварю, — распорядился Гордей, громыхая помятой, но уемистой алюминиевой кастрюлей.
— Я могу, картошки там…
— Не. На тот край сходи, дом четыре, ну, увидишь, зеленые такие ворота, с виноградом. Купи парням сметаны. Лиза корову держит хорошую. Банка вот чистая, в обмен отдашь. Денег-то есть?
— Да. Я куплю.
Она взяла полотняную сумку с пустой банкой, сунула в карман сарафанчика денежные бумажки. И под пристальным взглядом Гордея вышла через уличные ворота на единственную длинную улицу. Идя по пыльной, каменной от жары глине, передернула плечами. Чего он так смотрит, на нее? Будто что-то знает или хочет сказать, да никак не говорит.
Калитку в зеленых глянцевых воротах дома номер четыре открыла девочка лет десяти, с мокрой черной косой на плече мятой футболки, в розовых трикотажных штанишках и с пластмассовой щеткой в руке. Выслушав Ингу, закричала в аквариумный зеленый полумрак осененного виноградом двора:
— Тетя Лиза! Тут за сметаной.
Из-за угла времянки быстро вышла женщина, вытирая руки краем цветастого передника.
— Сметанки, — пропела сладким голосом, цепко оглядывая Ингины смуглые плечи и спутанные ветром волосы, — а то, конечно, сметанки. А яичек не надо ли? Или сальца? У нас свое. С прослоечкой. Не сало, чисто бисквит, прям хоть картину рисуй. А вы где отдыхаити? Вы у Гордея, да?
Она засмеялась, подталкивая Ингу за угол времянки, мелким четким смешком, отделяя паузами одинаковые ха-ха.
— Ха-ха-ха, — та то кто ж надоумил, вы такая с виду культурная женчина, а выбрали сарай сараем. Ха. Ха. Ха. Вы б ото лучше поглядели бы, у нас, к примеру, три комнаты, да еще домичек, отдельный. Толик исделал люкс, специально, там и кондишин, и душик свой, и туалет. А если подешевле, там комнаты, завтра как раз мои москвичи едут, одна и свободная. Поглядите?
За углом царила белая жара, виноград кончался на краю беседки, а перед входом в огород небольшое пространство было оформлено под детскую площадку с альпийской горкой. Стоял тут на новеньких плитках надувной бассейн с набросанными рядом игрушками. Толпились вдоль забора пластиковые стулья вокруг белого стола, и цветной зонтик кидал на столешницу радужную тень.
— У нас культурно, — гордо похвасталась Лиза, туже стягивая на талии передник, — мы ж понимаем. Вот — для деток. И чтоб вечерком посидеть, видите? Винца попить домашнева. У нас свое винцо, без сахара, чисто сухое, беленькое. И недорого. А тут, это я тут цветочки сажу, и горочка. Видите? Я вам визиточку сейчас.
Полная загорелая рука нырнула к животу, в карман передника, и Инге была вручена визиточка, с глянцевой картиночкой и телефонами.
— Да, — сказала она, суя ее в свой карман, — спасибо. Я отдам, если ко мне гости.
— А вы что ли не с Москвы? — скучно удивилась Лиза.
— Нет. Я в Керчи живу. Сюда с сыном приехала.
Хозяйка вздохнула с досадой. Но, минуту подумав, снова оживилась:
— Та, что у вас там в Керчи-то. Пролив, да заводы. Правильно вы приехали. И гостей сюда везите. Своих москвичей. Есть же у вас свои москвичи? — она засмеялась, всплескивая руками, — та они у всех есть. Ха. Ха. Ха…
Инга кивнула.
— У нас даже сайт есть, в интернете, — гордо сообщила ситцевая Лиза, подхватывая надувную лошадь и усаживая ее на стул в тенечке, — Мишка исделал, чтоб говорит, мама, все было цивильно. Чтоб люди ехали. Там адрес, у визиточке. Мы ж понимаем. Море у нас хорошее, но и чисто ж людЯм отдохнуть тоже надо, не на огороде же с картошкою. Ха. Ха. Ха.
Она секретно улыбнулась Инга и легонько повернула ее, показывая что-то, стоящее боком, сразу не увиденное.
— Тут вот, видите? Толик хотел, чтоб с бассейном фонтан и русалка, то брат мой, Толик, а мы с Сережею поговорили, и теперь этот, у нас. Ой, я не помню, как называется ж. На сайте оно есть. Ведь красота же?
Инга шагнула к высокой каменой стеле, увитой по неровным краям плетями ипомеи. И встала, чувствуя, как стремительно пересыхает горло. На шершавой поверхности желтого камня был высечен стремительный рисунок. От верхнего края вниз, к небольшой чаше, полной прозрачной воды, пикировали стрижи, крестами расправив острые крылья. И — несколькими штрихами — фигура ныряльщика, с руками, вытянутыми к озерцу в чаше. Мальчик и птицы. Сразу его и не разглядишь, такой же летучий.
— Кто? — медленно сказала Инга. Стрижи чиркали каменный воздух, делая его живым и просторным. Цвикали на лету, и один острым кончиком крыла касался напряженных ног мальчика.
— Кто? Это делал?
Лиза молчала. И повернувшись, Инга увидела похолодевшее лицо с крупными щеками и злой взгляд. Подумала мельком, она молодая, а я сразу не разглядела. И в ответ на молчание добавила настойчиво, а внутри уже все дрожало мелко:
— Сережа. Вы сказали — Сережа?
— Двадцать гривень сметана, — отрывисто ответила Лиза и, отвернувшись, быстро прошлепала резиновыми тапками к огороду, рванула дощатую дверь сарайки. Хлопнула внутри дверцей холодильника, а тот заурчал, трясясь.
Выйдя, молча ткнула Инге холодную тяжелую банку. И встала рядом, сверля ее глазами, общупывая стриженые густые волосы, смуглое лицо, плечи с тонкими лямочками.
— Лиза. Скажите. Мне очень надо. Кто это делал? Я…
— Надо ей! — закричала вдруг Лиза, дергая пояс передника, — надо ей, видите ль. Поздно хватилась. Нету его. И вообще, тьфу. Нужны вы мне. Вам надо. А мне — нет! Татьяна! Закрой ворота, за этой вот!
Отвернулась, берясь за штакетину огородной калитки.
Инга, прижимая к себе банку, подскочила, хватая упрямый локоть.
— Пожалуйста! Я его двадцать… двадцать лет ищу! Если он это. Просто скажите, когда? Когда был? Работал!
Лиза, как кошка отряхнула локоть, избавляясь от чужого касания. Ехидно сказала, почти пропела:
— Тому уже лет семь. Поздно ищете. А где сейчас знать не хочу. Тьфу.
Шагнув в коричневое пространство грядок, утыканных зеленью, заорала тоскливо-настойчиво:
— Цыпа-цы-ы-ыпа-цы-па-а!
Инга снова подошла к стеле. Тронула пальцем фигурку, лицо и откинутые тонкие волосы, еле намеченные. Девочка топталась в зеленом сумраке, продирая щеткой распущенные мокрые пряди, глядела с любопытством.
— Татьяна, — крикнула Лиза, не поворачиваясь, — закрыла, что ли? Неси мне ведерко, под морковку.
Инга с трудом оторвала глаза от стрижей и мальчика. Из спрятанной в барельефе трубки каплями стекала в чашу вода. Медленно, по одной крупной капле из пристального черного глазка в толще шершавого камня.
Уходя в зеленый сумрак, Инга оглянулась. На край чаши села деловитая трясогузка, качая длинным хвостом. И снялась, испуганная шумной троицей воробьев, что камушками валились прямо в озерцо, разбрызгивая сверкающие капли.
— Гордей, — сказала Инга, держа перед собой холодную тяжелую банку, — Гордей! Ты знал, да? Ты меня туда, к Лизе этой, ты нарочно! Ты чего молчишь, Гордей?
Наступала, тыкая банкой в загорелый живот, такой старый, что кожа на нем напоминала пергамент, смятый и снова разглаженный, весь в тончайшей паутине морщинок. Длинная рука отняла банку, Гордей ушел под навес. Хлопнула дверца такого же, как в сарайке Лизы старого холодильника. И так же послушно тот заурчал, соглашаясь хранить сметану в свежести.
Возвращаясь, Гордей сел на лавку, кинул руки на стол, большие и худые, лежащие полураскрыто, чтоб отдыхали.
— А я что про тебя знаю? Что Олежкина мать. Так. Что красава хоть куда, вон сосед аж забор проломил, все на тебя глядеть приходит. А еще, что терновку пили, когда ты мне на своего кавалера жалилась.
— Да не мой он! Я же сказала!
— Да? А об чем с сыном сегодня болтали?
— Сам, значит, знаешь, о чем, — устало ответила Инга, прислоняясь к столбу.
— Ну… слышал, да, краем-то. Из-за ваших секретов мне что, в байде теперь жить? Царь блох ему значит, отец. Откуда я знаю, надо тебе что другое или не надо?
— Схочу или не схочу…
— Чего?
Она махнула рукой.
— Так. Вспомнила, одноклассник говорил, если ты, Михайлова, схочешь. А я ему — схочу, Миша, конечно, схочу. Гордей…
Села напротив, так же кинула полураскрытые руки на стол.
— Я не могу тебе все рассказывать сейчас. Все утро говорили, с Олегой. Сил нет. В один день, ну в два, столько всего свалилось. Я завтра ехать хотела. Домой. Теперь вот…
