– Ого, – сказал я. – Посмотри-ка.
Скарлет наклонилась, не сходя с подоконника:
– Что за парень твой кузен?
Это был флаг, большой, словно простыня, кроваво-красного цвета, с большой черной свастикой в центре.
– Выглядит как настоящая вещь, – сказал я.
– Могу я выкурить еще одну сигарету?
– Господи Иисусе, Скарлет. Ты хочешь сделать это или нет?
– Точно, – сказала она. – Я просто спросила, вот и все.
– Ну, с тобой каши не сваришь.
Я перетащил флаг к окну и прикрепил его там парой кнопок, которые вытащил из календаря. Сработало нормально, на все легла темная, красная тень, напомнив «Убийство на улице Морг».
Неожиданно, как будто вспомнив, что должна успеть на автобус, Скарлет встала, подошла к кровати, толкнула меня и легла сверху. На вкус она была как сигареты, и мне это понравилось. Как иностранка, как нечто экзотическое и взрослое. Она целовала меня в рот и отводила голову, и я боялся, что она снова станет делать как тогда, так что я перевернулся на бок, и неожиданно все стало очень сексуально, угол зрения или что-то еще, ее теплый рот, мои глаза закрыты, ее лицо все мокрое и приятно пахнущее.
Через некоторое время Скарлет села, стащила, подняв над головой, свое желтое платье, а затем нижнее белье. Я бился с резинкой, руки тряслись. Я не мог заставить ее натянуться правильным образом, она выворачивалась, а потом я не мог найти правильного положения. И вдруг совершенно неожиданно я оказался внутри нее. Я почувствовал себя так, как будто это был мой настоящий дом, как будто это было единственное место, где я действительно должен быть. Я двигался вперед и назад и думал про себя: откуда я знаю, что нужно двигаться именно так, откуда я знаю, что так правильно – то, что я делаю? И вдруг случилось небывалое: как будто скрутило все нервы в теле. Это обрушилось на меня раз и еще раз, так что даже кожа покрылась мурашками.
Тетка не постучала. Она просто вошла в дверь с подносом сандвичей с арахисовым маслом, открыв дверь носком туфли. Но, бросив взгляд на красную комнату, с нацистским флагом на окне, тут же двинулась в обратном направлении, словно наткнулась на натянутую кем-то веревку.
Скарлет не теряла времени. Она соскочила с кровати, влезла в туфли и побежала вниз, застегивая на спине крючок платья. Следующее, что я слышал, стоя на верху лестницы, глаза так и лезли из орбит, что они Двое разговаривают как ни в чем не бывало. Скарлет болтала, словно ничего не произошло, и моя тетка ее в этом поддерживала. Говорю вам, она была умной девочкой, эта Скарлет. Непрошибаемая, как танк.
Когда я столкнулся с теткой у двери, возникла неловкость – каждый пытался избежать встречи. Мы немного поболтали об обеде, и я чуть не зашелся в истерике от вежливости.
– Не надо ли купить что-нибудь в магазине? – спросил я, что было совсем не в моих правилах.
– Нет, – ответила тетка. – Думаю, у нас все есть, дорогой.
Так мы об «этом» и поговорили.
Через несколько дней я проснулся поздно. Тетки не было. Я спустился вниз и съел тост. Потом поставил «Битлз», подошел к парадной двери и выглянул на улицу. Я чувствовал себя немного жутко, не знаю почему. Может быть, спал слишком долго – удовольствия никакого, а только кажется, что угорел и отрава расползается по телу, да еще лезут всякие дурные сны. Я не мог вспомнить ни одного, но знал, что они мерзкие, и потому, открыв глаза, с облегчением осознал, что ничего подобного не происходит наяву.
Я двинулся обратно вверх по лестнице под звуки «Битлз» и тут заметил маленькое пятно на ковре, рядом с началом лестницы. Это запало мне в душу, и у меня снова появилось такое чувство, что без всякой конкретной причины я буду помнить об этом вечно.
Добравшись до комнаты, я залез в стенной шкаф, соображая, что бы надеть, и увидел, что Скарлет оставила свой свитер. Я знал, что она искала его, а потому отметил в уме, что нужно сказать ей, но в ту же секунду об этом забыл. Шкаф больше не пах так зловеще, не казался таким чужим. Но у меня осталось чувство, что здесь таится что-то ужасное, спрятанное где-то в глубине, кожаные книги или пушка, или что-то вроде этого, но сегодня не было времени посмотреть. Я чувствовал странную торопливость, словно я должен был быть где-то, словно бы я забыл что-то, оставил дверь открытой или печку включенной.
Я отправился в центр города, следуя по Поплар-Плейнз, пока она не перешла в Давенпорт, а потом Давенпорт перешел в Авеню-роуд. Это депрессивный перекресток, одинокий, серый и отдаленный, он выглядит так, как будто здесь никогда не происходит ничего интересного. Я всегда чувствую себя здесь неуютно, словно этот угол рассказывает мне что-то плохое о моем будущем, как будто я закончу здесь бомжом однажды воскресным утром, если не буду делать все правильно. Однако я не знал, что именно правильно. Домашние задания и не бахвалиться, я полагаю. Я направился по Авеню-роуд, и немедленно все стало лучше: магазины цепочкой, гуляющие люди, китайская леди с охапкой цветов, парочка хорошеньких девушек в шортах. Одна из них мне улыбнулась. Потом, перед «Плас-Пигаль», я наткнулся на парня из школы. Он не был по-настоящему моим другом, но я давно его не видел и потому позабыл, что именно в нем мне не нравилось. И теперь испытывал щенячий восторг от мысли рассказать ему о Скарлет, если бы только сумел рассказать об этом так, чтобы не чересчур обнажиться.
– Давай посмотрим, обслужат ли нас, – сказал приятель.
Мы вошли в «Пигаль», спустились вниз по ступенькам в темную комнату. По-настоящему зловонную и затхлую, словно здесь не открывали окон с ХIХ века, это был бар колледжа, на самом деле довольно известный, но, поскольку до учебы оставался еще почти месяц, в нем было не особенно много народу. Мы сели в самой темной его части, у задней стены, где висели замороженные лампы, словно рыбьи глаза. К нам подошел парень в жилете и белой рубашке.
– Пару пива, – заказал мой приятель.
Он сказал это так хладнокровно, и прозвучало это так веско, что официант просто отошел и принес пиво. Он не спросил у нас удостоверение личности, ничего. Потом мы сидели, болтая ни о чем и заказывая еще пиво, и я обнаружил, что этот парень нравится мне все больше и больше. Мы стали рассказывать друг другу самые личные вещи, кто нам нравится в школе, что мы думали друг о друге раньше, и я даже рассказал ему, почему не пригласил его на вечеринку. Что-то подсказывало мне, что пора в этом признаться. Теперь он казался мне вроде как интересным. Эта широкая улыбка, сжатые губы, вроде как сосредоточенное выражение лица, словно я говорил что-то важное.
Я хорошо проводил время, все было плотным, многоцветным и постоянно двигалось, это было приятное чувство, и я хотел, чтобы оно продолжалось, так что я выпил еще пива. Я не слишком силен в выпивке, я хочу сказать, мне нравится напиваться, но не нравится вкус, так что я зажал пальцами нос и вылил пиво прямо себе в глотку, пузырьки выдавили слезы у меня из глаз. Иногда, когда я опускал слишком резко голову, пиво возвращалось из желудка, и от его запаха у меня по спи – не проходила дрожь отвращения. Но и это оказалось хорошо. Я чувствовал это кожей, словно мурашки. Вокруг все двигалось и остановилось интересней. Неожиданно я оказался один, мой друг исчез. Я сидел рядом с большим столом, полным ребят, они были университетские студенты, и я надеялся, что они поговорят со мной. Наконец какой-то парень обратился ко мне, и я вступил с ним в долгий спор, его друзья поначалу слушали нас, а потом вернулись к своей беседе. Мы говорили обо всем, что есть под солнцем: о политике, о Вьетнаме, обычно я в это не влезаю, потому что по-настоящему не в курсе. Но в данный момент я был порядком оживлен, даже находил аргументы насчет чего-то там, толком не помню, а потом парень вернулся к себе за стол, и я снова остался один. Я положил ногу на стул перед собой (на столе рядом стоял большой кувшин пива), и скосил левый глаз, не знаю почему, решил посмотреть, смогу ли я одним глазом разглядеть, который час. На помощь мне пришел парень в жилете – не тот парень, с которым я так долго говорил о Вьетнаме. Чувствуя себя словно в кино, когда вся публика смотрит тебе вслед, я поднялся и неторопливо, очень неторопливо направился к двери.
К тому времени, как я выбрался наружу, уже стемнело, в вышине сияла одинокая звезда, грустно-синий цвет неба сгущался к горизонту. Я сделал глубокий вдох, все еще представляя, что я в кино, и, волоча ноги, двинулся вдоль по улице. Я дошел до Блура. Из «Парк-Плаза» выходил мужчина, похожий на моего отца. У него была та же походка. Я сунул руки в карманы и огляделся, ожидая, что кто-нибудь заговорит со мной. Я шатался по Батурст, улице, тонувшей в ярком тумане, и подслушивал обрывки разговоров. Планировал, как расскажу Скарлет о прошедшем дне, о вещах, о которых думал, когда вышел из дому. Я сел в трамвай. Шлепнулся на сиденье, и мы поехали; звонок звенел, люди шагали по тротуару, глядя на освещенный трамвай, напоминавший аквариум с золотыми рыбками. Да, именно путешествующий аквариум с золотыми рыбками – вот на что мы были похожи. Потом я прошел под Воротами Принцессы, они были освещены, словно ненормальные, небо теперь было совсем темным, вышли звезды, летучая мышь просвистела в вышине; я смотрел на американские горки, похожие на большого жука на крутом берегу реки. Паровозик задержался на секунду прямо на их вершине, а потом парень в белой футболке поднял руку, словно стражник, и вот – ух, поезд пошел вниз, грохоча словно сумасшедший, девушки вопили.
