Похоже, мэрия совсем недавно выпустила эту брошюру для туристов и любопытных. Текст напечатан на трех языках — английском, испанском и французском. Неужели в честь моего активного участия? Мне было приятно это сознавать. С колотящимся в груди сердцем я погрузился в чтение, дрожащими руками переворачивая страницы (волнение охватило аж до самых кончиков пальцев). Я был потрясен этим официальным признанием и в то же время говорил про себя: «Ну, надо же, как неумело люди пишут!» О соборе и впрямь рассказано холодным, ученым языком. Ох уж эти специалисты! Они не поняли, что драгоценный минерал кроется в манере изложения.
Они рассуждали о том, что очевиден «компромисс между двумя стилями: центральная часть строения и та, что относится к классическому базилику романских сооружений — при этом главная идея выражена во внутренней части посредством пересечения цилиндрических сводов в продольном и поперечном направлении…» От таких фраз хочется рвать на себе волосы. И ведь никакой связи с сюжетом! По поводу дверей не намного лучше: «У дверной коробки мелкая глубина. Прямоугольный паз, который используется для крепления створок дверей, скошен до уровня каменного выступа, довольно толстого относительно дверных косяков и плиты перекрытия. Кроме того, в ригеле и на дверном косяке видны насечки в виде ступеньки, что позволяет устанавливать ригель раструбным соединением. Этот способ известен еще со времен каролингской эпохи, но в XII веке он исчез…» И конечно же незабываемое: «Маленькая колонна второго окна на южной стене представляет собой астрагал при соприкосновении обеих капителей…»
О, как меня уморила глупость этих эрудитов, которые добивались излишнего правдоподобия и полностью упустили искусство импровизации Фернандо. Мне было интересно, как старик отреагировал на всю эту чушь, впрочем, он ведь не умеет читать. В эту минуту произошло нечто очень странное, сродни волшебству. Небо в окне на кухне внезапно приобрело глубокомысленный вид. Облака заблестели, словно растрепанные волосы ангела в слиянии лазурной синевы и охры. Засверкала старая облицовочная плитка ванильного цвета, как будто на нее опустился сверху золотой листок нежно-розового оттенка. Я нагнулся, чтобы поднять его; это был сложенный лист бумаги, который выскользнул, когда я открывал конверт. Я развернул его…
Странник,
Это и вправду я, церковный шут. Все эти дворяне, что меня презирали, мешали с грязью, теперь мне поклоняются. Их глупость меня тешит. Как видишь, я выучил алфавит. Я очень старался, чтобы заткнуть последний фонтан их насмешек… После твоего отъезда никто мне не читал вслух Библию. Без этой музыки тоскливо, как в те времена, когда мне так не хватало моего храма. Я обратился к Наде с просьбой, чтобы она обучила меня грамоте. Она согласилась, стала приходить сначала один раз в неделю, а потом и два и три раза в неделю и во все свои свободные дни. Я делал успехи. Я был счастлив, старательно выписывая гласные, согласные, затем слоги и наконец — мое имя и имя Бога. Твое имя я так и не вспомнил, потому что всегда называл тебя «странником». Но это прозвище тебе уже не подходит, так как ты должен был остановиться, найти себе приют. Даже если ты уже обрел свой дом, знай, что здесь, в Мехорада, у тебя есть второй дом. Я тебя приму как отец родного сына.
Надеюсь, что вы с отцом наконец доверили друг другу все то, о чем пытаются сказать глаза и сердце. Я до сих пор сожалею, что не поговорил по душам со своим отцом. В глубине меня навсегда останется горечь, словно проглотил маленькую книжку Откровение Иоанна Богослова. Ах, как мне хочется ее прочесть! Помню, стоило услышать эти великие слова из уст Джильды или из твоих уст, как начинала звучать музыка. Не в силах больше сожалеть об упущенном времени и страдать, я решил обучиться грамоте. И должен заметить, твоя Надя — прекрасная девушка. Будь мне столько лет, сколько тебе, и если бы не любовь к Деве Марии, непременно женился бы на Наде. Она достойна самого лучшего.
Хочу тебе напомнить, что главная причина всех наших неурядиц кроется в нас самих. Каждый день на протяжении прошедших четырех месяцев я напоминал себе об этом, пока перо не перенесло на бумагу мои мысли, чего не мог раньше даже представить. Наконец я читаю и пишу! Я — шут, тупица! Я добился успеха, все мое существо трепетало от радости и гордости. Сегодня я читаю и пишу так же, как строю из камня и закручиваю винты: интуитивно. Я понял, что есть настоящее счастье, — это когда слово находит свою дорогу между камнями. Тогда ты вправе браться за книгу. Когда закончишь писать книгу, пришли мне ее, пожалуйста. Я прочту. Потом ты напишешь другие книги, и каждый твой следующий труд накроет предыдущий, как кирпичная кладка, ибо ты непременно захочешь, как и я, неутомимо продолжать свое дело. До конца. До тех пор, пока серые души, которые кишат и топчутся на нашей земле, не поймут, до какой степени ты расширяешь их мир. Писатель — тот же строитель, только он работает со словами, а не с камнями, обрабатывая их смазкой или краской, и делает это для того, чтобы строить и расширять мир других людей.
И последнее. Несмотря на все усилия, я так и не понял, что говорится в этой брошюре о моем соборе. Ты можешь мне растолковать? Надя также в этом ничего не понимает. И вполне возможно, что это нельзя понять, потому что они нас не полностью поняли. Надеюсь, твоя книга их пробудит, надеюсь, они в конце концов поймут. Тебя и меня. Мы с тобой как светлячки в ночную мглу, и заря еще не скоро наступит…
Береги себя и думай о своем будущем.
Твой друг, твой духовный отец,
Фернандо
Руки дрожали, ладони стали влажными. Промок лист бумаги — светлое письмо, от которого все во мне застыло. Небо вдруг окрасилось багрянцем, омыло кухню расплавленным рубиновым светом или соком черники, и от этой потрясающей мощи наворачивались слезы, но я не позволил им пролиться, ибо комната впитала столько счастья, что мне не хотелось беспокоить этот расплывающийся свет, столь прекрасный, нежный и такой горячий… где все еще блуждает душа моей матери… Пришли на ум последние строки книги, которые могли бы завершить эту эпопею в миниатюре:
Посвящается моему отцу,
чтобы он понял.
В окне сверкнула голубая молния, словно подмигнула, и я подумал, что должен к этому добавить:
Посвящается всему миру,
чтобы он тоже понял.
Дань уважения Хусто Гальего
Есть жизнь. И есть нечто такое, что эту жизнь порой окружает, выражая ее разнообразие и изумление, силу радости и горечь поражений; это называется искусством, в данном случае литературой. Я убежден, что вымысел об отшельнике, который собственными руками выстроил собор, признают неправдоподобным. И все-таки он существует — этот человек из кости и плоти. Его зовут Хусто Гальего Мартинес, и он совершает богослужение в Мехорада-дель-Кампо, как тот герой, что меня вдохновил.
Окрещенный им в честь Девы Пилар собор Nuestra-Senora-del-Pilar вот уже почти полвека упрямо продолжает расти на бывшем пшеничном поле, доставшемся ему в наследство от родительского очага. Хусто Гальего родился в 1925 году (по его словам), у него мозолистая и все еще крепкая рука и карие искрящиеся глаза. Я повстречался с ним 28 июля 2008 года, будто открыл книгу легенд, магическая сила которой околдовывает навсегда.
До этой встречи я испытывал почтение к образу Хусто и его собору. Современные средства информации изобразили другое время (время вне времени). Речь идет о телевизионном документальном фильме Ксавье Бодуэна, который был показан на телеканале ARTE, о статьях в международных газетах (кое-что до сих пор можно найти в Интернете), любительских фотографиях и комментариях на сайте «La Toile», видеозаписях на сайте «You Tube». Из Хусто Гальего создали нечто вроде иконы, преувеличивая некоторые черты и деформируя иногда реальность ради того, чтобы создать сенсацию. Хусто даже играет роль в рекламном ролике для «Кока-Колы», где восхваляется газированный напиток «Аквариус». Эту рекламу снимали возле его собора и транслировали по телевидению Испании в 2005 году. Вокруг этого персонажа был создан иронический ореол, который мне захотелось развенчать.
В то время я жил в Страсбурге, когда меня вдруг захватила история человека, изгнанного из его монашеского рая (монастырь Санта-Мария-де-ла-Хуэра в Сориа), отчего он стал таким же несчастным как тот камень, который задумал обуздать. По крайней мере, так утверждали все источники информации. Хусто был болен туберкулезом, и чудо своего выздоровления он приписывал Мадонне. Закладывая первую плиту того, что станет его произведением искусства — его шедевром — 12 октября, в день Девы Пилар, он хотел таким образом выразить ей свою благодарность. «Вначале, — рассказывал он мне, — я хотел взять за образец церковь Санта-Франциско-эль-Грандэ в Мадриде, куда люблю приходить по сей день. Но затем решил сделать нечто более грандиозное. Как замок».
