— Ты оставишь меня в покое?
— А я что, это в твоих же интересах. Кстати, имей в виду, что Бометт — это пенитенциарный центр, а не тюрьма для долгих сроков. Неправдоподобно у тебя получается.
— Спасибо, — сказал я, сделав пометку.
— Рад стараться.
На Северном вокзале две роскошные девицы ждали у первого вагона с плакатиком, как у таксиста, прибывшего по предварительному заказу: Куинси Фарриоль.
— Я вызвал их на твое имя, мне незачем светиться, а тебе реклама.
— Реклама?!
— Это привлечет твоего читателя куда лучше, чем вон та фигня, — добавил он, указывая на афиши с лицами авторов вокзального чтива, вывешенные для уезжающих в отпуск. — Какую выбираешь?
Я остановился посреди перрона. И сухо ответил, что у нас разные методы: мне бы и в голову не пришло отвыкать от Полины в объятиях шлюхи.
— Выбирай выражения, пожалуйста. Говори хостес. Барбара и Мари — птички очень, очень высокого полета. Я нанимаю их для авиасалонов, международных переговоров, мирных соглашений…
— Кончай заливать.
— А как, по-твоему, делаются дела в стране? Такие как я выполняют всю работу за политиков. Потому что уж кому-кому, а нам можно доверять. Мы дорого заплатили, чтобы это доказать.
— Да кто ты все-таки такой, Максим? Сутенер?
Он длинно вздохнул, поправил ремень сумки на плече.
— И не скажешь, что ты писатель, при таком-то словарном запасе. Мари закончила Национальную школу управления, Барбара на последнем курсе Высшей коммерческой школы. Я унаследовал сферу влияния, вот и все. Я обеспечиваю ее устойчивость и развитие. Итальянские партнеры президента отблагодарили меня за верность, и я должен оправдать их доверие. У меня только эти две непристроенные остались, и мне так или иначе надо выдать их замуж, для приличия и для прикрытия. Выбирай, на которой ты женишься.
— Да пошел ты…
Больно ткнув локтем, он прижал меня к вагону Евростара:
— Это не просто для отвлечения, Фарриоль, это лекарство! Мне невыносимо, что меня после всех этих лет бросила единственная женщина, которую я любил, и как раз теперь, когда она больше ничем бы не рисковала, связав со мной жизнь, я от этого сам не свой, меня пришибло, ясно? Вот я и лечусь подручными средствами.
Он отпустил меня. Я пошел по перрону, сжимая в руке папку с моим лекарством. Единственный антидот моей жизни. Бальзам и яд в одном флаконе.
Он догнал меня, чтобы попросить прощения.
— Не подумай плохого, я только хочу, чтобы ты стал кем-то, Фарриоль. И заставил ее ревновать. Для ее же блага. Пусть поймет, что она потеряла, когда увидит тебя в «Пари матч» под ручку с невестой такого пошиба. Так ты и отомстишь, и утешишься.
Сделав над собой усилие, я заговорил мягко и убедительно:
— Я в том же состоянии, что и ты. Представлять себе Полину матерью семейства с этим типом для меня нож острый. Но я не хочу ни мстить, ни утешаться. Только разобраться в себе, понять, почему мне так больно ее терять.
— Мы ее не потеряли, — пробормотал он скорее для себя, опустив голову. — Она к нам вернется, мы ждем ее, вот и все.
— Но в разных залах ожидания.
Я кивком попрощался с девицами, державшими табличку с моим именем, и поехал домой на метро.
* * *
Почти год я не видел Максима. Он позвонил мне один раз, через несколько дней после нашей ссоры на Северном вокзале, и сообщил, что Полина вернулась с мужем во Францию. Я в это время писал жалобу в налоговую инспекцию и ел консервированные равиоли из банки у себя на кухне. Я ответил, что теперь это не мое дело.
— А как твоя книга, продвигается, надеюсь? Когда захочешь спросить моего мнения, посылай ее мне в штаб-квартиру сети «Софитель» в Эври. Там всегда знают, куда пересылать мне почту.
— Я думаю, будет лучше, если наши пути разойдутся, Максим.
Пять секунд я слышал в трубке плеск волн и рев глиссеров. Он, надо полагать, был где-нибудь в Сен-Тропе или на Корсике по своим делам. Он ответил обиженно:
— Как хочешь. Если передумаешь, мой телефон у тебя есть.
Повесив трубку, я почувствовал себя намного лучше. Этот пластырь давил на меня, с тех пор как вышел из тюрьмы, а теперь вдруг отпустило. Я снова был свободен. Волен бередить свою рану. Волен жить как хочу и идти куда хочу. По крайней мере, так я думал.
Набросав в общих чертах новый план, я предполагал закончить роман за полгода; в «Клиши-Палас» мне на этот срок предоставили отпуск без сохранения содержания. Но тут мой издатель пригласил меня пообедать, чтобы передать предложение, которому сам первый удивился: некая продюсерша купила права на экранизацию моей первой книги и хотела, чтобы я сам переработал ее в сценарий для телевидения. Единственная проблема: дело не терпело отлагательств. Она могла начать съемки уже будущей весной, с популярнейшей звездой в роли меня, так что приступать надо было немедленно и работать не покладая рук.
— Вы свободны прямо сейчас?
От этого так и шибало Максимом. Но мог ли я отказаться? Тем более что из-за короткого замыкания выгорела половина мастерской на Монпарнасе, Луиза со своей художницей были вынуждены перебраться на Монмартр, и мне ничего не оставалось, как снять номер в отеле и искать новое жилье.
Благодаря подписанию контракта на сценарий я смог поселиться в двухзвездочной гостинице несколькими улицами ниже. Мой рабочий стол стоял у окна, и я весь день слышал гомон толпы на излюбленной туристами монмартрской площади, на неровном булыжнике которой ежедневно ломались две-три шейки бедра. Вот в таком пейзаже с открытки я, оторвавшись от новой книги, с энтузиазмом принялся перекраивать старую. Всего лишь перерыв ради заработка, легкомысленно убеждал себя я. Это оказалось одной из самых тяжких ошибок в моей жизни.
* * *
Через восемь месяцев я представил первый вариант сценария, которым был вполне доволен. Как выяснилось, только я один. Продюсерша как раз передала мне замечания канала, касающиеся моей точки зрения на моих же персонажей, когда я получил, снова через издателя, очередное уведомительное письмо. На сей раз я вскрыл его немедля.
Маркиз и маркиза Себастьен де Вернуай, Граф и графиня Эмерик де Вернуай имеют честь и счастье сообщить вам о рождении их внука и сына Себастьена де Вернуай.
Под фамильными гербами Полина приписала несколько строк от руки рядом с фотографией младенца, прикрепленной скрепкой к письму:
Я была бы счастлива пригласить вас в крестные. Увы, в семье Эмерика крестного выбирает отец, а крестная может быть только одна и женского пола. Поскольку он пригласил своего кузена, я сочла себя обязанной выбрать его кузину. Им это в радость. Но они Вернуай, и этим все сказано, поэтому я официально назначаю каждого из вас «shadow godfather»[29] — на случай, если у Сева когда-нибудь будут в жизни трудности.
Я надеюсь, что вы счастливы, как счастлива я. Я не забываю вас, мальчики. Наоборот.
Но из уважения к моему мужу пусть все останется как есть.
Ваша Полина
Я в пятый раз перечитывал эти слова, когда позвонил Максим:
— Ты получил?
— Получил.
— Развей мои сомнения, Фарриоль. Ты не виделся с ней после Оксфорда?
— А ты?
— Ты бы об этом знал. Shadow godfather — это значит «крестный-призрак»?
— Вроде того.
— Встречаемся в «Софителе», в аэропорте Шарль де Голль, через час.
* * *
На этаже, именуемом Executive floor[30], Максим занимал гигантский люкс в стиле Помпей с налетом фэн-шуй. Он открыл мне в купальном халате и с сигарой во рту. Кипы папок громоздились на столиках и белых диванах перед огромными, во всю стену, окнами с видом на аэропорт.
— Вот, значит, где ты живешь?
— Это моя база. Я всегда между самолетами, так удобнее, да и прошлое не донимает.
Я его понимал, и приятного в этом было мало. Меня пришибло, что, если не считать квадратных метров, мы оба выбрали одинаково безличную обстановку, сдав наши воспоминания на хранение.
— Покажи-ка.
Мы сравнили письма, развалившись в бесформенных креслах над самолетами, кружившими по летному полю. Приписки были идентичны, вплоть до знаков препинания.
— Себ — хорошее имя, — пробормотал Максим.
Физиономии у нас были похоронные. Помолчав, он спросил меня, теребя фотографию новорожденного:
— Ты считал недели?
— Считал.
— Дырявый гондон в Оксфорде — такое могло быть. Ты об этом думал, по глазам вижу. А что, если это не его сын?
Я не разделял его мучений. На уровне моих отношений с Полиной гипотеза не имела права на существование. Я только позволил себе заметить, что, если она задавалась таким вопросом, то поделилась бы с ним.
— Или нет. Помнишь, как она тогда сказала? «Друг не должен быть отцом. Друг — это тот, кто всегда рядом, что бы ни случилось».
