Она нахмурилась, до нее не сразу дошли его слова.
— Джон… Джон Эндрю… Я… слава богу… — и она разрыдалась. Она беспомощно плакала, отвернув от Джока лицо и уткнувшись лбом в золоченую спинку стула.
Наверху миссис Норткотт держала за ногу Суки де Фуко-Эстергази.
— Вашу судьбу, — говорила она, — определяют четверо мужчин. Один верен и нежен, но он не открыл еще вам своей любви…
VII
Прорезав тишину Хеттона, около комнаты экономки прозвенел телефонный звонок и был переключен на библиотеку. Трубку взял Тони.
— Это Джок. Я только что видел Бренду. Она приедет семичасовым поездом.
— Как она, очень расстроена?
— Разумеется.
— Где она сейчас?
— Она со мной. Я звоню от Полли.
— Мне поговорить с ней?
— Не стоит.
— Хорошо, я ее встречу. Ты тоже приедешь?
— Нет.
— Ты был просто замечателен. Не знаю, что бы я делал без тебя и миссис Рэттери.
— Все в порядке. Я провожу Бренду.
Бренда уже не плакала, она сидела съежившись на стуле. Пока Джок говорил по телефону, она не поднимала глаз. Потом сказала:
— Я поеду этим поездом.
— Нам пора двигаться. Тебе, наверное, надо взять на квартире какие-то вещи?
— Моя сумка… наверху. Сходи за ней. Я не могу туда вернуться.
По дороге она молчала. Она сидела рядом с Джоком — он вел машину — и глядела прямо перед собой. Когда они приехали, она открыла дверь и первой прошла в квартиру. В комнате не было почти никакой мебели. Она села на единственный стул.
— У нас еще много времени. Расскажи, как все было.
Джок рассказал.
— Бедный мальчик, — сказала она. — Бедный, бедный мальчик.
Потом открыла шкаф и уложила кое-какие вещи в чемодан, раз или два она выходила в ванную.
— Вещи упакованы, — сказала она. — Все равно еще слишком много времени.
— Не хочешь поесть?
— Нет, нет, ни за что, — она снова села, поглядела на себя в зеркало, но не стала приводить лицо в порядок.
— Когда ты мне сказал, — начала она, — я не сразу поняла. Я сама не знала, что говорю.
— Я знаю.
— Я ведь ничего такого не сказала, нет?
— Ты знаешь, что ты сказала.
— Да, знаю… Я не то хотела… Я думаю, не стоит и стараться — что тут объяснишь.
Джок сказал:
— Ты ничего не забыла?
— Нет, там все, что мне понадобится, — она кивнула на чемоданчик, стоявший на кровати. Вид у нее был убитый.
— Тогда, пожалуй, пора ехать на станцию.
— Хорошо. Еще рано. Но все равно.
Джок проводил ее к поезду. Была среда, и в вагоны набилось множество женщин, возвращавшихся домой после беготни по лондонским магазинам.
— Почему бы тебе не поехать первым классом?
— Нет, нет, я всегда езжу третьим.
Она села посредине скамьи. Соседки с любопытством заглядывали ей в лицо — не больна ли она.
— Почитать ничего не хочешь?
— Ничего не хочу.
— А поесть?
— И поесть не хочу.
— Тогда до свидания.
— До свидания.
Отталкивая Джока, в вагон протиснулась еще одна женщина, обвешанная пестрыми свертками.
Когда новость дошла до Марджори, она сказала Аллану:
— Зато теперь мистеру Биверу конец.
Однако Полли Кокперс сказала Веронике:
— Насколько я понимаю Бренду, это конец для Тони.
Захудалые Ласты были потрясены телеграммой. Они жили на большой, но убыточной птицеферме неподалеку от Принсес-Рисборо. Никому из них и в голову не пришло, что теперь в случае чего Хеттон перейдет к ним. А если б и пришло, они горевали бы ничуть не меньше.
С Пэддингтонского вокзала Джок отправился прямо в Брэттклуб. Один из мужчин у стойки сказал:
— Какой кошмарный случай с парнишкой Тони Ласта.
— Да, я при этом был.
— Неужели? Кошмарный случай. Позже ему сообщили:
— Звонит княгиня Абдул Акбар. Она желает знать, в клубе ли вы?
— Нет, нет, скажите ей, что меня здесь нет, — распорядился Джок.
VIII
На следующее утро, в одиннадцать, началось следствие и быстро завершилось. Доктор, водитель автобуса, Бен и мисс Рипон дали показания. Мисс Рипон разрешили не вставать. Она была очень бледна и говорила дрожащим голосом, отец испепелял ее грозными взглядами с ближней скамьи; под шляпкой у нее скрывалась маленькая проплешина, там, где сбрили волосы вокруг ранки. В заключительной речи следователь отметил, что в случившемся несчастье, как явствует из свидетельских показаний, некого винить, остается только выразить глубочайшее соболезнование суда мистеру Ласту и леди Бренде в постигшей их тяжелой утрате. Толпа расступилась, образуя проход для Тони и Бренды. На следствие явились и полковник Инч, и секретарь охотничьего клуба. Следствие велось со всей деликатностью и уважением к скорби родителей. Бренда сказала:
— Погоди минутку. Я должна поговорить с этой бедняжкой, рипоновской дочкой.
И прелестно справилась со своей задачей. Когда все ушли, Тони сказал:
— Жаль, что тебя не было вчера. К нам приходило столько народу, а я совершенно не знал, что говорить.
— Как ты провел день?
— Тут была лихая блондинка… Мы немного поиграли в петуха и курочку.
— Петуха и курочку? Ну и как, успешно?
— Не очень… Даже не верится, что вчера в это время еще ничего не случилось.
— Бедный мальчик, — сказала Бренда.
Они почти не говорили друг с другом с приезда Бренды. Тони встретил ее на станции; когда они добрались до дому, миссис Рэттери уже легла, а наутро она улетела на своем аэроплане, не повидавшись с ними. Они слышали, как аэроплан пролетел над домом, Бренда — в ванне, Тони — внизу, в кабинете, где занимался письмами, что стало теперь необходимостью.
День редких промельков солнца и буйного ветра; белые и серые облака высоко над головой неподвижны, но голые деревья вокруг дома раскачиваются и сотрясаются, а во дворе конюшни вихрями крутится солома. Бен снял парадный костюм, который надевал на следствие, и занялся делами. Громобою вчера тоже досталось, и он немного прихрамывал на правую переднюю.
Бренда сняла шляпу и кинула ее на стул в зале.
— Нечего говорить, правда?
— Не обязательно разговаривать.
— Нет. Наверное, будут похороны.
— Как же иначе.
— Когда, завтра?
Она заглянула в утреннюю комнату.
— А они порядочно наработали, верно?
Движения ее стали замедленными, а голос монотонным и невыразительным. Она опустилась в одно из кресел, стоящих посреди залы, куда никто никогда не садился, и сидела там не шевелясь. Тони положил руку ей на плечо, но она сказала: «Оставь» — не раздраженно и нервно, а без всякого выражения. Тони сказал:
— Я, пожалуй, пойду отвечу на письма.
— Хорошо.
— Увидимся за обедом.
— Да.
Она встала, поискала безучастным взглядом шляпу, взяла ее, медленно поднялась наверх, и солнечные лучи, пробившиеся через цветные витражи, осветили ее золотом и багрянцем.
У себя в комнате она села на широкий подоконник и стала глядеть на поля, на бурую пашню, на колышущиеся безлистые деревья, на шпили церквей, на водовороты пыли и листьев, клубящиеся внизу у террасы; она все еще держала в руках шляпу и теребила пальцами приколотую сбоку брошь.
В дверь постучали, вошла заплаканная няня.
— Прошу прощения, ваша милость, но я просмотрела вещи Джона. Это не мальчика платок.
Резкий запах и украшенные короной инициалы выдавали его происхождение.
— Я знаю, чей это. Я отошлю его хозяйке.
— Не возьму в толк, как он к нему попал, — сказала няня.
— Бедный мальчик, бедный, бедный мальчик, — сказала Бренда, когда няня ушла, и снова уставилась на взбунтовавшийся пейзаж.
— Я вот думал о пони, сэр.
— Так, Бен?
— Хочете вы его у себя держать?
— Я как-то не думал об этом. Да, пожалуй, нет.
— Мистер Уэстмэккот из Рестолла о нем спрашивал. Он думает, пони подойдет для его дочки.
— Так.
— Сколько мы запросим?
— Я не знаю… сколько вы сочтете правильным…
— Пони хороший, ухоженный. Я так думаю, что не меньше двадцати пяти монет надо за него взять, сэр.
— Хорошо, Бен, займитесь этим.
— Я запрошу для начала тридцать, так, сэр, а потом маленько спущу.
— Поступайте как сочтете нужным.
— Хорошо, сэр.
После обеда Тони сказал:
— Звонил Джок. Спрашивал, не может ли чем помочь.
— Как мило с его стороны. А почему бы тебе не позвать его на уикенд?
— А ты б этого хотела?
— Меня здесь не будет. Я уеду к Веронике.
— Ты уедешь к Веронике?
— Да, разве ты забыл?
В комнате были слуги, и они смогли поговорить только позже, когда остались в библиотеке одни. И тогда:
— Ты в самом деле уезжаешь?
— Да, я не могу здесь оставаться. Ты ведь меня понимаешь, разве нет?
— Да, да, конечно. Просто я думал, может, нам уехать куда-нибудь за границу.
