Проезжающие по трассе машины становятся на этом кладбище мягким бум, бум, бум, цветы и сорняки обивает ветер. Пока вы здесь, гул не смолкает ни на секунду.
Можно посмотреть наверх, но не увидеть ничего, кроме красного, как мясо, металла и серого бетона, что несет автотрассу к машинам.
По сравнению с кладбищем Пресидио в Сан-Франциско, где сотни могил карабкаются на холм с военной четкостью и субординацией, это кладбище кажется мошкой. Из могил, словно часовые вечности, торчат небольшие белые надгробия.
Никогда не стать мне славным гарнизонным кладбищем, подобным ломтям хлеба, отрезанным от звездно-полосатой буханки, и самому американскому флагу, что высится над могилами, как гигантский пекарь. Зато я легко могу превратиться в маленькое кладбище под автотрассой, где солдаты хоронят своих домашних животных.
Я надеваю на себя могилы, мемориальные доски и цветы, словно плащ от Руди Гернрайха, и стою тут часами, лениво грезя о чем-то под ветреным калифорнийским солнцем.
Мне нравится непринужденность кладбища домашних зверьков. Она мне впору, как его дерзкая привязанность. Наверное, я найду здесь больше любви, чем на том кладбищенском холме.
Поразительно — в то время как наши войска сейчас в Доминиканской Республике и Южном Вьетнаме, а все мои друзья сходят, с ума от волнения, я половину воскресенья провожу с мертвыми военными зверьками.
Чтобы попасть на кладбище животных, я проехал через форт, мимо казарм, солдат, зеленых военных построек и плаца с орудиями.
В Пресидио расквартирована 6-я армия, но очень скоро я стоял на кладбище животных, слушал бум, бум, бум проезжавших по автотрассе машин и разглядывал мертвых домашних зверьков 6-й армии.
Я бродил среди могил, а вокруг в песчаной почве росли кладбищенские, одуванчики, лиловые цветочки, белые цветочки, хрупкие, как миниатюрные канделябры.
Там похоронены собаки: Клякса, Нахал, Коротышка Джонсон, Сатана, Танцовщица, Цезарь, Салли, Зануда, Тони Макгуайр — друг-рыболов, Оскар Э945, сторожевая собака.
Там похоронены коты: Пробой, Прелесть, Регина и рожденный в Дахау Пятнастик.
Там похоронен хомяк: Вилли,
И голубь: Подвиг.
И два попугая: Звонок и Живчик.
Там похоронены две золотые рыбки: Петер и Лела «Благослови Господь обоих».
Там похоронена Рация, чья эпитафия гласит:
ЗДЕСЬ В ШЕЛКОВОМ САВАНЕ
ПОКОИТСЯ РАЦИЯ
МАЛЕНЬКАЯ ПТИЧКА
УТОНУЛА В СТАКАНЕ МОЛОКА
Там много красивых могил и много могил попроще, я читал эпитафии собакам и слышал лай собак из Пресидио — собак, что пока еще несут свою службу.
У одной могилы высилась горка тщательно отобранных камней, а на ней лежала на боку пластмассовая Мадонна, повернувшись лицом к мемориальной табличке умолкнувшего животного.
Другое надгробие представляло собой обычный воткнутый в землю колышек со старой безымянной бумажкой, напоминающей небо на японских картинах. Под столбиком лежали три ржавые бутылочные крышки, на которых эта ржавчина проела все знаки различия. Крышки теперь такие же безымянные, как похороненный под ними зверек.
Третью могилу окружал белый покореженный забор, жерди повыскакивали из земли, а на одной штакетине было нарисовано не то сердце, не то яблоко — и слово ЛЮБОВЬ в самом центре этого сердца или яблока.
У четвертой могилы я нашел усопшего крота — он был похож на мертвого тюленя с длинным, как у Пиноккио, носом, — а на другом конце кладбища обнаружился пустой пакет от армейского крысиного яда. С объектом наверняка промахнулись, но препарат тем не менее оказался эффективным. Странно, что смерть выступила активной силой здесь, в святилище смерти, но может быть, только в этот день и только так можно подогнать по фигуре плащ Руди Гернрайха. Нужно признать, могилы слегка жали в плечах.
Я нашел неизбежный участок для нищеты, где животные лежали в земле почти анонимно, а трава и цветы боялись расти.
И видел я величественные могилы с отличными белыми памятниками, мраморными надгробиями, восковыми цветами, а кое-где цветы, трава и кактусы росли в специальных белых ящиках.
Кто-то, проезжая по трассе, выбросил из окна использованный проездной билет — апрель — май 1965 года, мост Золотые Ворота, — бумажка приземлилась на могилу Пенни, десятилетнего зверька.
На одной мемориальной табличке было нарисовано детское солнышко — лучи его тянулись вниз к земле.
Белая табличка над могилой животного по имени Шашечка сообщала со всей определенностью: «Вся прошло».
В одном месте этого кладбища я заметил хорошо знакомый автограф старого доброго американского некрофила и пьяницы. Пустая банка из-под пива «Олимпия» лежала рядом с отбитой мемориальной табличкой.
Никогда не понимал, с какой радости люди идут в магазин, покупают там пиво, чтобы потом на ближайшем кладбище пить; это самое пиво и сбивать мемориальные таблички.
Интересно, значит ли это, что мать-Америка рановато отнимает от груди своих младенцев. Может, наша культура еще не готова перейти на соску.
Не знаю, сколько времени я пробыл на этом кладбище, прежде чем поднял взгляд от собачьей могилы и увидел, как с холма спускаются два солдата.
На плечах у них болтались винтовки, в руках они держали котелки. Я знал, что вход сюда свободный, а потому, лишь мельком глянув на солдат, тут же отвернулся к собачьей могиле.
Когда я вновь поднял голову, солдаты подошли совсем близко — один отдал другому котелок, снял с плеча винтовку и теперь направлялся ко мне с винтовкой наперевес.
Вдруг он прыгнул вперед и, балансируя на пятках, приземлился прямо передо мной сразу на две ноги. Винтовку он держал поперек груди обеими руками.
Он стоял за оградой кладбища, а я внутри него.
— Стой! Кто идет? — рявкнул солдат, сурово глядя на меня и держа на курке палец. Меня окружали сотни мертвых собак, котов, золотых рыбок, хомяков, голубей, попугаев и несчастная Рация, утонувшая в стакане молока.
— Мне сюда можно, — мягко сказал я, весьма благосклонно отнесясь к этому «оскорбительному жесту», а затем добавил, что у меня есть разрешение начальника военной полиции.
— Что вам здесь надо? — спросил солдат, держа винтовку все так же поперек груди.
— Я пишу рассказ об этом кладбище, — сказал я.
Он улыбнулся и опустил винтовку.
— Ладно, напишите тогда про меня тоже, — ответил он.
Я взглянул на его котелок и спросил:
— Идете обедать?
— Нет, — ответил он. — Уже обедали. Теперь нам в Южный Вьетнам.
Уходя, они смеялись и задирали друг друга. Я думал, что это «Стой! Кто идет?» на кладбище животных было просто шуткой, атакой на скуку раннего воскресного вечера. Для солдат эти пацаны выглядели ужасающе молодо. Несомненно, они будут старше, когда вернутся из Южного Вьетнама.
Что до меня, то я вскоре ушел — повесив плащ от Руди Гернрайха на низкий белый заборчик под самой автотрассой. Похоже, ему там самое место.
Соната индюка и сухих хлопьев для завтрака
Индюки ввязались в затяжную, но сокрушительную битву без правил. Они увлеклись ею всерьез, и два пони, которым это быстро наскучило, унеслись галопом из леса; в чистое поле, оставив индюков самих решать свои семейные проблемы.
Я прошел четверть мили до охотничьего домика, хотя он был закрыт и я знал, что он закрыт, еще до того, как отправился в путь. Мне хотелось опять посмотреть на синюю табличку, что висит на дверном стекле.
Разумеется, я прекрасно знал, что́ на ней написано, — но проверить не помешает, и, поскольку не мог придумать лучшего повода для утренней прогулки, а пройтись между тем, хотелось, выбрал этот и теперь шагал по маленькому тихому поселку Сосновый Ручей читать синюю табличку.
Прогулку получилась славной, снег скрипел под ногами, напоминая хруст дорогих хлопьев для завтрака, почти музыку из «Еды на любой случай».
Синяя табличка все так же висела на двери и сообщала все о том же. Она благодарила предыдущих хозяев за дружеское участие и предупреждала, что магазин закрыт до 20 февраля, когда приедут новые владельцы, которые ждут не дождутся повода со всеми познакомиться.
Мне было интересно, насколько и как новые владельцы переделают этот охотничий домик. Я думал об этих новых хозяевах и о том, как они распорядятся домиком, одинокой бензоколонкой, маленьким кафе-магазином и несколькими будками в этой едва различимой на карте точке — Сосновом Ручье, Монтана, так далеко от Парижа, Нью-Йорка или Токио.
Через несколько дней я узнаю о новых планах, если таковые будут, и познакомлюсь с новыми хозяевами. Пока же ничего не изменилось, домик на месте и в нем никого.
Новые хозяева охотничьего домика остаются маленькой загадкой, я буду думать над ней несколько дней — хорошее занятие для зимней Монтаны.
