— Это безобразие продолжается уже целых семь дней. Все убегают от этого автобуса.
— Но кто эти люди? — спросила я.
— Гости мэра, заграничные бизнесмены…
— А девушки?
— Безработные. Мэр платит им за сопровождение. Надеется на инвестиции. Что кто-нибудь, да клюнет.
— Ваш мэр, похоже, большой специалист в этом деле — сказала я. — Он точно знает, на что падки богатые люди.
Филипп при этом присутствовал, но особого внимания на автобус не обратил. Точнее, он не обращал особого внимания ни на кого из нас, как будто находился в своём собственном мире. В какой-то момент Лела заметила, как с другой стороны улицы ей машет подруга. Она остановилась, посмотрела на меня и сказала:
— Иди в библиотеку, чтобы на тебя не глазели те в автобусе, я только поговорю с приятельницей — она уже несколько дней носит в сумке подарок для Филиппа.
Она взяла Филиппа за руку, они перебежали через улицу, а я направилась в библиотеку.
Когда я вошла, я вспомнила всем хорошо известный запах старых книг, умиротворяющий, как капли валерьянки или дым ладана во время службы: неужели этот запах может существовать одновременно с запахом, доносившимся из автобуса, а если может, то принадлежат ли две такие разные субстанции одному и тому же миру? И как их ощущают одни и те же человеческие органы чувств? Может быть, Лела права насчёт параллельных вселенных и одновременного существования А и не-А?
За стойкой я увидела пожилого библиотекаря в очках с толстыми стёклами, который брал книги у читателя. Мужчина, возвращавший книги, был среднего роста и крепкого телосложения и стоял ко мне спиной. Когда он повернулся и пошёл к выходу, какое-то шестое чувство подсказало мне, что сразу он выходить не собирается; и предчувствие меня не обмануло. Хоть я и старалась не смотреть на него, краем глаза я увидела, что он остановился посредине помещения и чего-то ждёт; похоже, когда я подойду к стойке. Это продолжалось несколько минут. Наконец, не выдержав, я взглянула на него. Это был красивый мужчина с умным выражением лица, державший в руке две книги. Его глаза засияли так, как будто он увидел перед собой чудо. А потом он лишь произнёс: «Аннушка!». У меня чуть не подкосились ноги, потому что этот неизвестный человек никак не мог знать о моём детском желании, чтобы меня называли Аннушкой, именно так, а не Анной (как написано в моём свидетельстве о рождении). Даже не Аней, чего я с трудом добилась от Лелы, хотя, правду сказать, иногда она всё же удостаивала меня имени «Аннушка». Я ещё раз внимательно взглянула на мужчину, чтобы окончательно убедиться, что никогда в жизни его не видела; он же, не дождавшись от меня ответа, продолжал: «Разве ты не во Франкфурте?» Меня потрясло, что он сказал это по-русски, а я сама всю жизнь учу русский просто из любви к этому языку, хотя у меня никогда не было ни времени, ни денег, чтобы записаться на курсы!
Это был уже конкретный вопрос, игнорировать который было невозможно, тем более что старый библиотекарь с любопытством следил за происходящим. Подойдя к стойке, я сказала ему:
— Вы ошиблись. Я никогда не была во Франкфурте.
— Но ведь вас зовут Аннушка, да? — настаивал он, как ребёнок, которому не покупают мороженое.
И, вероятно, под впечатлением от недавно увиденного отвратительного автобуса, в котором мужчины разнузданно играли, как им заблагорассудится, с обнажённой женской плотью, которая сама повесила на себя ценник в мясной лавке на колёсах, я, будто обращаясь к одному из тех волосатых альфа-самцов, а не к человеку с двумя книгами в тихой библиотеке, сказала:
— Нет. Меня зовут Анна, хотя это личная информация, которой я не обязана с вами делиться. Ваш вопрос — это некорректный способ узнать чьё-то имя.
Этого было достаточно, чтобы он, как улитка, уполз обратно в свой домик. Незнакомец покрепче прижал к себе книги, словно ища прочную опору внутри себя, и сказал: «Простите. Я обознался», а потом, смущённый (я прекрасно видела, как у него запылали щёки) выбежал за дверь и поспешил вниз по лестнице. Должно быть, он чуть не столкнулся с Лелой и Филиппом, потому что в следующий момент она уже стояла рядом со мной, запыхавшись от подъёма по лестнице.
— Что случилось? — спросила она, заметив, что я взволнована.
— Тот человек, с которым ты только что столкнулась на лестнице — сказала я. — Он обознался. Спросил, зовут ли меня Аннушкой и почему я не во Франкфурте.
Лела смотрела на меня, раскрыв рот.
— Я ни с кем не сталкивалась… Аннушка? Он так и сказал?
— Да.
— Откуда он знает, что ты всегда просила меня называть тебя так?
— Не знаю, — ответила я.
Лела поздоровалась с библиотекарем кивком головы и задумчиво заметила:
— Как странно. Ты уверена, что не была с ним знакома?
Это сомнение во мне, которое часто, помимо воли Лелы, от неё исходило, всегда меня раздражало, злило и даже вызывало смутную зависть к тому праву, которое она всегда себе давала: считать меня нижестоящей, не ровней ей. Так что я показала ей зубы, как собака, которая не может укусить хозяина, который бьёт её по морде, потому что любит его.
— В этой вселенной точно нет, — сказала я, и она посмотрела на меня взглядом, который говорил, что она заметила «колючку» в моих словах.
Филипп смотрел на нас, не понимая, о чём мы говорим. И просто сказал:
— Очень часто незнакомые люди кажутся мне знакомыми. Есть один, который выходит из гимназии каждый день после полудня, учитель. Он очень похож на святого Иоанна Богослова с рисунка, который дядя Мелентий нарисовал в церкви.
— Ты имеешь в виду фреску, — поправила его Лела.
— Да, её, — сказал мальчик.
Потом мы остановились у стойки. Лела вернула старые книги и попросила «Записки из подполья».
— Продолжаете, значит, читать Достоевского, — с некоторым восторгом сказал библиотекарь, и я только тогда заметила, что очки у него с большими диоптриями: они были похожи на консервные банки толстого стекла, наполненные увеличенными маринованными огурцами, если смотреть на них со стороны днища. — Я так понимаю, что у вас остались всего две или три непрочитанных книги этого автора.
Лела ничего не сказала (только улыбнулась), ничего не сказала и я, потому что знала, что Лела перечитала Достоевского полностью минимум два-три раза ещё в гимназии, в нашем городке. Мне на восемнадцатилетие она тоже подарила собрание сочинений, которое я, к сожалению, тогда так и не прочитала; мне удалось осилить только «Братьев Карамазовых» и я помню, что тогда смутно чувствовала, что эта книга вредна для человека, который просто хочет прожить свою жизнь. Однажды я собралась с силами и сказала это Леле, а она лишь посмотрела на меня и сказала: «Нет, это книга именно о том, как должен жить тот, кто любит жизнь». Тогда я её не поняла, но много лет спустя, когда она уехала и когда я перечитывала книгу, уже сильно увлекшись алкоголем, наркотиками и весёлыми ночами, до меня дошло, что она имела в виду: именно я целый год, думая, что люблю жизнь, жила так, будто ненавидела её и хотела от неё избавиться. Когда однажды Лела приехала навестить меня в санатории, где я оказалась по её настоянию после того, как мои родители пожаловались ей на мои нездоровые пристрастия, она сказала, глядя на раскрытую книгу, лежащую на кровати: «Теперь ты, наверное, поняла. Мы пришли в этот мир не для того, чтобы наслаждаться им, теряя свою душу, а для того, чтобы наслаждаться, спасая себя от него, сохраняя свою душу как единственное, что мы сможем взять туда». И помню, что тогда, кроме Карамазовых, я прочитала всё собрание сочинений, которое она подарила мне на выпускной.
Я смотрела, как Лела, явно чем-то недовольная, перелистывает «Записки из подполья», прислонившись к стойке библиотеки. Когда она дошла до конца, а казалось, что она что-то искала в книге, то сказала библиотекарю:
— Извините, не могли бы вы дать мне другой экземпляр этой книги?
Библиотекарь в замешательстве подошёл к ней, облокотился на стойку и взял книгу. Он открыл томик, пролистал.
