– В смысле?
– Ну, они к тебе не?..
Она так долго раздумывала, что должна ответить, что прошло два часа, и пришлось попросить Шарвана остановить – понадобилось в кусты, и как раз неплохие кусты росли у дороги. Пустая пачка «Мальборо» в траве.
Холмы казались плюшевыми из машины. А птицы, они летели будто назад – не та у них скорость. Шарван попытался расспросить Анну о прошлом, о том, не мечтает ли она вернуться, будет ли кто-то скучать по ней. Получал неадекватные ответы. Шоссе, шум колёс. Дорога сливалась с мухой, севшей на лобовое стекло изнутри. Один раз Анна тоже задала вопрос, не совсем разумный:
– Слушай, а почему у тебя плохое зрение?
В виду она имела другое – почему его на такую, кажется, почти полицейскую работу взяли с плохим зрением.
* * *
Из окна седьмого этажа просматривалась река; над рекой мост, на мосту движение – машины, троллейбусы и маршрутки. За телефонными разговорами Леонид Иванович всегда стоял у окна – скучал, развлекался городской суетой и замедленным течением реки. Иногда постукивал подушечками пальцев по горшку с аспидастрой или по стеклу. Этот собеседник ему скучен не будет, даже если не произнесёт ни слова, но привычка есть привычка. Активировал функцию автодозвона – у них там всегда занято. Внизу опасно перебегал дорогу мальчик, на красный, между машинами – и что ему на набережной понадобилось? Мелькнуло воспоминание – то, что лежит на белом столе, становится мальчиком, но он напомнил себе: у него нет причин беспокоиться о случившемся тогда, скорее есть у собеседника, так что отвлекаться нечего.
Если отвлекаться на чужие дела, на лишние воспоминания, жизнь не сложится. Леонид Иванович оставался в этом отношении педантом – он не переносил лишнего. Не брал с тарелки лишнего куска, не имел ни одного лишнего предмета в обиходе, ни одной лишней персоны в кругу общения, ни одного лишнего полотна в галерее. У него было всё необходимое для комфорта и удовольствия, но те, кто в фантазии ставил себя на его место чтобы обладать всем, что дразнит, вызывали у него улыбку. В нашу эпоху сложнее избавиться от ненужного, чем приобрести новое, – он снисходительно наблюдал, как гибнут они, погребённые под вещами и отношениями.
– Алло?
Ответили неожиданно. Текла речная вода, рядком ползли в пробке маршрутки… Этот голос, как обычно, вызвал похожее на стыд неприятное переживание. И всё же как жаль, как жаль, что с братом последнее время всё труднее говорить о серьёзном, о волнующем. Раньше он был единственным человеком, способным понять рассуждения Леонида Ивановича – ведь именно он начинал дело. Однако за последнее время отключился, опустился… Если не сказать – отупел.
Впрочем, чего ожидать? Проведём мысленный эксперимент. Допустим, человек бросает якорь в некой бухте, у берегов Северного моря, и наблюдает за колонией чаек. Поначалу зрелище будет умиротворять. Затем наблюдатель начнёт замечать поразительные закономерности, сможет выделить структуру и ритмы существования колонии в полётах, добыче пропитания, спаривании… Если его интеллектуальный и духовный уровень позволяет, сможет соотнести эти закономерности с уже известными ему закономерностями природы, с закономерностями собственного существования и привычной ему среды. Сможет вжиться в происходящее, научиться дышать в его ритме и на шаг приблизиться к недоступной истине о живом. Однако, если наблюдающий будет и дальше продолжать в том же духе, не покинет бухты, чтобы в домашней тишине усвоить знание, он либо заскучает, либо впадёт в пустую систематику, от которой не больше толка, чем от коллекционирования марок. Он потеряет структуру: то, что находится у него под носом, станет для него невидимым, как невидимы для нас нити человеческого бытия. Начнёт тупеть и коснеть. Его не спасут ни красота пейзажей, ни мелодичность чаячьих кликов, ни наглядная мудрость биологии. Выхода нет.
И Леонид Иванович знал, что, если бы обстоятельства сложились по-другому и ему самому пришлось жить на месте брата, через какое-то время он тоже потерял бы интерес к беседам о проницаемой мембране между живой и неживой природой. Раньше их нельзя было различить – если они вдвоём становились у зеркала, Леониду Ивановичу самому бывало нелегко понять, где он, а где его брат. А когда виделись в последний раз, позапрошлой осенью, в них невозможно было признать близнецов.
– Алло! – повторили с раздражением в последней стадии.
– Да… Здравствуй, дорогой мой. Прости, задумался. Есть пустячный вопрос, но я решил позвонить.
– Что ещё за вопрос? Ты скучаешь по мне?
– Конечно, скучаю… Очень рад тебя слышать. Я вот о чём – эти девушки, с повышенным эмоциональным фоном и водозависимостью, они у тебя?
– У меня, – на том конце выдержали небольшую паузу, но, так как Леонид Иванович её не нарушил, продолжили: – Только зачем они мне здесь? Что я с ними буду делать? Ты знаешь, что у них локально сфокусированные переживания – нечего было срывать их с места. Здесь для них никаких условий. Хлорки одной уходит как на три душевых.
– Я знаю, знаю… Но и ты знаешь, что в городе они мешают больше. Того и гляди, инфлюэнца очередная от них поползёт. Поверь – у тебя проще. У тебя – как за кулисами, делается, что хочется. А здесь им не место. Они сами это поняли… Я тебе скажу – без хлорки можно обойтись.
– А если у меня инфлюэнца?
– Какая у тебя инфлюэнца! Не заигрывайся – у тебя не болеют, не умирают. Разве что вполсилы, для развлечения. Ведь так?
– Угу, – подтвердил неохотно. – За кулисами… Ты на сцене! Прима-балерон… Я их пока в карантин поместил.
– Карантин? Прекрасная идея! – Леонид Иванович энтузиазмом заглаживал неловкость – нехорошо было напрямую указывать брату на его обстоятельства, но тот в своих выдумках иногда становился невыносимо последовательным. – Заодно передохну́т – с дороги.
– Передохну́т, если не передо́хнут.
Небольшая заминка в разговоре – каждый ждал реплики другого. Потом заговорили одновременно; брат уступил и дал Леониду Ивановичу сказать:
– Ты знаешь, что ещё одна девочка должна была с ней… я имел в виду с ними подъехать. Она позже появится. Нестыковочка вышла.
– Я впускаю всех, кто ко мне приходит. Но я не люблю, когда ты форсируешь события.
– Да я ведь сам не люблю! Но так получилось – немножко болезненно. Нелегко понимать, чего они хотят. К чему стремятся. Одно, через две минуты другое. Я тоже за естественное развитие, оно и было бы естественным, если бы они сами естественно себя вели. Сами виноваты. Но ты же знаешь, что люди per definitionem ведут себя неестественно. Ты её просто со всеми размести. Улажено? – Улажено? – повторил звук в звук. Леонид Иванович бросил ещё пару слов в надёжде, что на этот раз удастся поговорить по душам, обсудить новые идеи, некоторые модели, но брат, помолчав, буркнул «До свидания». Положили трубки одновременно.
По бело-зелёному полу человек, нажавший отбой, подошёл к бордовой двери. Раз воровато оглянулся, вставил ключ. Оказавшись у себя дома, в своей любимой квартире, бросил трубку, лёг на тахту и заплакал. Однако, не проплакав и минуты, сел, скрестил руки на груди и прошептал: «Нестыковка-нестыковка. Или шанс».
* * *
Ночи стали холодными, но Анна не соглашалась ночевать внутри. Они заворачивались в ватное красное одеяло, которое валялось в багажнике по старинной традиции, на случай, если машина сломается в пути и придётся лежать под ней. «Фольксваген» вовремя проходил техобслуживание и не ломался, но прежде одеяло ездило у кого-то в «Жигулях», поэтому верхний атласный слой во многих местах был разорван и покрыт маслянистыми пятнами. Оно пахло машиной. Начали кашлять и принимать шипучие таблетки из аптечки, растворяя в драгоценной минералке, и кашляли дальше.
«Лилипуты не приходят больше по ночам. Видимо, далеко им. Я почти выздоровела, а Шарван – нет. Кашляет с каждым днём всё сильнее. Боюсь, как бы не было у него воспаления лёгких. Подспудная мысль: а если он умрёт, что я буду здесь делать, не знаю где? Водить машину я не умею. Сегодня мы не едем, он лежит на заднем сиденье, у него температура. Это я настояла не ехать. Больниц он по близости не знает. Короче говоря, приехали.
Мне кажется, Сергей, должно быть, умер. Не знаю, откуда это. Мне почти нравится так думать. Терпеть не могу этот дерьмовый сентябрь! Или ещё август? Или уже октябрь? Я опять думаю о смерти. Лиля умерла, Сергей умер, Шарван… нет, ещё кашляет на заднем сиденье. Это как смотреть на падающие капли перед лицом, смотреть, и ожидать, и предвкушать.
Не хотела писать, ладно, напишу. Я думаю – а вдруг я беременная? Мы не предохранялись ни единого разу! От этой идеи у меня всё сжимается, от сердца до матки. Так хочется, зачем – понятия не имею. Что я с ним буду делать, с ребёнком, зачем он мне? А хочется так сильно, что я почти верю.
