Сейчас усну. Вороны так мило летают. Нет, открою и съем консерву, а потом – усну».
Шины, шорох, шоссе.
– Не устал ещё? Как ты себя чувствуешь?
– Мы и так последнее время больше отдыхаем, чем едем.
– А тебе не один хрен, агент ты, блин, 007? Боишься на задание опоздать?
Он не ответил, она отвернулась, думая:
«Это не сердце, сердце справа болеть не может. Это тянутся жилы. А сердце болит – как стеклянная палочка. Оно становится стеклянным и не может… это… сжиматься-разжиматься, толкать кровь. Куда-то». В дрёме:
– Слушай, Шарван, а ты Платона читал?
– Чего?
– Ну книга такая. У Лили была. Она говорила ещё, что там кто-то сидел в пещере, и ему было хорошо, намного лучше, чем в городе жить. Всё натуральное. А потом вышел, и оказалось, он во всём ошибался, всё оказалось наоборот, его любимые верблюды оказались тенями табличек, которые носили на палочках какие-то сумасшедшие греки под пещерой мимо огня, его любимая радиостанция оказалась эхом, несколько тысяч лет отражавшимся от стен пещеры. Туда – сюда. В общем, эти сумасшедшие греки объяснили ему, что он во всём ошибался. И что это нормально, что у него конъюнктивит, у всех, кто из пещеры выйдет, начинается конъюнктивит от избытка света, они всё равно в этом свету ничего не видят и никогда не увидят, это как когда ты фары включал, чтобы я звёзд не видела. Но ему сказали, чтобы он, ну, который вышел, чтобы он пошёл обратно и всем рассказал правду и сказал, чтобы они наконец выходили. Я думала, они, те, что внутри, его побьют, но Лиля говорила, они были связанными лицом к стене. Так что побить не могли. Я сама не читала, это Лиля рассказывала. И там написано, как сделать, чтобы им всем, как выйдут, было хорошо.
– Какая Лиля, какая книга? Ты о чём, Анюта?
– Не валяй дурака. – Анна резко повернулась, но он безмятежно смотрел вперёд, на дорогу. – Ты наверняка был в Лилиной квартире после меня. Может, видел книгу. А может, и нет – мне плевать. Но Лилю ты видел. Лилю ты знал, ты не мог не знать её. И ты знаешь, куда она… она делась потом. То, что осталось, делось.
– Я не читал Платона. Мне жаль, но здесь я не могу помочь тебе.
Через час, посмотрев на её одеревеневшее лицо, Шарван едва не спросил, о чём она думает, но вспомнил, что ни о чём. Ни о чём не думать – даже вообразить невозможно. Но можно поверить, заглянув в пустые глаза. И позавидовать. Ему представилась пустота вместо мыслей внутри Анны. Вакуум, неустойчивые частицы на миллионную долю секунды. Так хочется. Так не получается его уловить. Образ не впервые приходил к Шарвану, и в который раз он решил: когда они снова будут заниматься любовью, нужно поймать этот момент, проникнуть не только в плоть – попасть в эту мерцающую пустоту. И знал, что опять забудет, поглощённый обычным удовольствием. – Может, я и встречал где-то такую книгу когда-то… Не помню точно, – сказал, чтобы сделать ей приятное.
… Машина стоит. Закат. Анна спит на переднем сиденье, уложив голову на нагретую солнцем панель. Капли пота над губой. Если существует край света, они должны были его миновать. Иногда представляется, что «Фольксваген» едет по кругу – ясно, Земля ведь круглая. Если бы Земля была круглая, они бы уже объехали её и разошлись бы. Она вернулась бы в свою съёмную комнатку, и пошла бы на свою задрипанную работку, и звонила бы родителям, и прислушивалась бы по вечерам к сериалам, что смотрит за стеной хозяйка, и смотрела бы свои. Шарван пошёл бы по своим таинственным пустым делам. Но – видимо, безнадёжно плоская эта Земля. Расставлены на ней, как фигурки: человечки, домики, машинки и деревца. И жарко. А для здешних мест, для равнин и холмов, фигурок не хватило.
Анна слышит сквозь сон приближающиеся шаги Шарвана и понимает, что он что-то несёт; что-то несёт ей. Открывает глаза и видит прямо перед собой яблоки. Светло-зелёные, но крупные, спелые. Кивает. За очками Шарвана – не угадать: то ли обида, то ли неуверенность, то ли непонимание. Яблок спросонья не хочется, но берёт одно. Оно так плотно налито, что сладкий сок брызгает из-под зубов на нёбо. У Шарвана в пакете килограммов пять, не меньше. Тоже придумал… змей-искуситель-максималист…
… Обочина. Стемнело, дождь перешёл в ливень, потом в сплошной поток с неба. Ехать невозможно. Выйти тоже. Вещи с заднего сиденья скинуты на резиновый половик. Сиденье неуловимо поскрипывает, и фары встречной, у которой в эту секунду срабатывает АБС, выхватывают слипшиеся тела с кое-как сдвинутой одеждой; раскрытые пропасти ртов в момент перед соединением. Когда тихо клацают зубы о зубы. Вода везде, кроме салона, она рекой стекает по стёклам и закрывает уши равномерным шумом – они не слышат друг друга. Тесно, ударяются о потолок. Локти соскальзывают с подлокотников в пустоту.
Затем сидят, укутавшись в одно одеяло, всё ещё слипшиеся, как желейные конфеты на жаре. От привычки к скорости им кажется, что они бесшумно летят в невесомости и их скорость возводится в куб каждую секунду…
… День. Параллельно дороге – канал со скошенным бетонным дном. Десятки километров подряд. Шарван говорил, по этому каналу пресная вода течёт туда, где она будет жить. Анна захотела искупаться. Шарван протестовал – слишком холодно и глубоко. Она настаивала из упрямства – будет он ей указывать; не для того она с самого начала всё так поставила, чтобы он ей указывал. Он кашляет, болезнь всё не оставляет его. Он говорил, что не замечает, как кашляет.
Прыгнула. Ледяная вода укусила в первый момент, но потом под кожей разлилось щекотное тепло. Плыла. Рывками – синхронные движения. Руки и ноги резко вытягиваются и сокращаются. Брассом. Голова движется над стеклянной водой. Ну наконец получилось – оттолкнуться от бортика, и вперёд! Тело скользит над глубиной, четыре метра внизу. Большие пальцы ног то и дело попадают на бетон – канал узкий. Плыла с удовольствием. Потом не могла выбраться. Пальцы соскальзывали с обросших чем-то слизким стенок, и не было ни зацепки, ни выступа. Шарван молча смотрел сверху на ужимки, отчаянные выверты её тела. Без смеха, даже глаза без смеха. И не протягивал руки. Помощи не просила, злилась. Замёрзла.
Очередной раз безнадёжно сорвавшись в воду, заметила прямо над собой линии электропередач. Тоже параллельно дороге. На проводе сидел воробей. По проводам зудом шёл ток…
«Мои слова становятся жухлыми листьями. Серыми, ломкими – я говорю только шёпотом. Сейчас без дурных расчётов видно, что осень. Я высчитывала времена года, как высчитывают дни с последней менструации. И просчиталась. С детства ненавижу осень. Из села – в школу. И ясно, что главного за лето не случилось. А последние три года, когда я всё ждала чего-то, – ещё больше возненавидела осень. Знаю: вернётся весной тепло – а я стану на год старше. И так каждый год. Сейчас мне 28, будет 29. Не такой великий возраст для тех, у кого уже есть семья, приличная работа. У меня не было ничего, и я чувствовала себя так и не повзрослевшей старухой. Вот как раз той, что умерла у Лили дома. К чему я всё это пишу? Я же дождалась!!! Чего-то. В свои 28. Не совсем того, чего ждала. Я мечтала, что стану каким-то старшим менеджером по продажам, и мечта оставалась недоступной. И богатых красавчиков я не искала, мне хватило бы… тогда… Сергея…
Произошло – не произошло… осень так осень… Больше всего мне хочется, чтобы мы не приехали никогда. Никогда. Недавно у нас стала машина. Шарван подумал, что бензонасос. Я так обрадовалась и видела, что он тоже… Что ему тоже этого хочется, но поломка оказалась ерундовой, даже поломки настоящей не было. Ладно, хватит. Вот он идёт. Накрывает меня своей курткой. Я и не заметила, что замёрзла. У костра-то! Вся кожа в пупырышках. Укутывает. Заглядывает. Не смотри!!!»
Кроме разведённого Шарваном костра горело много других, по холмам. Анна, кутаясь в куртку, смотрела на огни, разбросанные вдали на разной высоте. Кто их зажёг и для чего? Чьи силуэты мелькают подле них? От костров остро пахло осенью, гарью. Тонкие деревья на холмах то сгибались от ветра, то выпрямлялись. – Едем?
Этой ночью появилось много машин: по их стороне поднималась красная цепочка огоньков, а по противоположной спускалась цепочка белых. Ехали до утра.
Завтрак: суп из консервы. Еда с усилием проглатывается саднящим горлом. Язык шарит за зубами, собирает остатки. Язык хочет в другой рот, целоваться. Расчёсанная царапина на шее. Обкусанные ногти. Радуга после дождя. Собираются засыпать в машине – снаружи мокро. Обнимаются. Обветренные губы до боли прижимаются к обветренным губам.
Звон издалека. У самого горизонта в желтизне вырисовываются серые кубики. Строения. Закрытым глазам солнце кажется чёрным. Волны воздуха бьются о кузов. Проводит рукой по волосам, сжимает их пальцами на затылке. Говорит, не глядя на собеседника – глядя на залитое далёким солнцем осеннее молчание вдали.
