— Твой брат возвращается от арендаторов. Я побегу тропинкой и буду дома раньше его.
Она бежала, как преследуемая газель, а я смотрел на нее, пока мрак не поглотил это нежное видение. Затем я медленно побрел через плотину домой. Брат уже сидел за столом, ожидая моего прихода. Увидев меня, он шутливо начал браниться;
— Скверный мальчишка! Зачем ты заставляешь себя ждать? А ну садись с нами ужинать! Я расскажу тебе, как мне удалось сдать в аренду два феддана земли за такую цену, о которой я и не мечтал.
Вошла Гания, поставила перед нами хлеб и села в сторонке. Мы начали есть. Я был погружен в свои мысли и ничего не понимал из того, что рассказывал брат, хотя и делал вид, что внимательно его слушаю. Время от времени я поднимал глаза на Ганию — она сидела словно в оцепенении, опустив веки, и машинально ела. Лицо ее было бледно. Вдруг она посмотрела на меня. Наши взгляды встретились, и мне показалось, что мы приближаемся друг к другу и губы наши вот-вот сольются. В тот же момент раздался крик, от которого содрогнулись стены. Я очнулся. Гания плакала и повторяла:
— Не могу, не могу…
Испуганный брат бросился к жене и прижал ее к груди:
— Что случилось, Гания, что с тобой?
— Не могу есть. Мне дурно… спать…
— Идем, дорогая, отдохнешь.
Она встала и, опираясь на руку брата, направилась в свою комнату.
Я почувствовал, что теряю сознание. Вскоре вернулся брат и сказал:
— Бедняжка утомила себя работой по дому.
Я не мог смотреть ему в глаза. Мне казалось, что сейчас он бросится на меня и растерзает, как зверь. Я вскочил.
— Куда ты? — удивился он.
— В мечеть. Хочу совершить вечернюю молитву. Я скоро вернусь.
Выйдя из дому, я побежал к моему излюбленному убежищу, где недавно встретил Ганию. Бросившись на землю и горько рыдая, я приник к тому месту, где она сидела. Так я провел всю ночь. По временам я забывался, видел сны, мое тело сотрясала дрожь, и я просыпался. Призрак брата являлся мне во сне и наяву, он ходил вокруг меня, хотел меня убить, и я проклинал его самыми ужасными словами. На заре меня одолел сон, и проснулся я только в полдень. Открыв глаза, хотел подняться, но почувствовал боль и страшную слабость. Прислонясь к дереву, стал понемногу собираться с силами. На душе было тяжело, глубокое раскаяние терзало меня. Я побежал в мечеть. С излишним жаром просил я брата простить меня за опоздание. Я припал к его руке и сказал:
— Я люблю тебя, мой брат, клянусь тебе, люблю такой любовью, какой не питает и сын к отцу. Я хочу, чтобы ты всегда был доволен мною. Скажи, ты меня любишь?
Брат ответил мне:
— Что такое, Сурхан? Разве ты не видишь, как я тебя люблю? Ты мой сын, ты мне дороже сына.
Я посмотрел на него и понял — он говорит искренне.
Не в силах сдержать рыданий, я бросился целовать его руки. Видимо, со мной случился нервный припадок. Я упал на землю. Очнувшись, увидел, что лежу в углу мечети, а надо мной склонилось озабоченное лицо брата.
Прошла неделя. Я ел и спал в мечети и мало бывал дома, стараясь не видеть Гании и подавить в себе любовь к ней. Самым обычным тоном я произносил при брате имя его жены, но страшился взглянуть на нее. Когда мы случайно оставались вдвоем, мы оба молчали, опустив головы, и, если наши взгляды встречались, вздрагивали, будто пронзенные электрическим током.
Шли дни, но огонь любви пожирал меня. Спал я беспокойно, а часы бодрствования проводил в смутном полусне. Я путал даже слова молитвы. Сердце мое полно было самых противоречивых чувств: гнева и жалости, протеста и раскаяния, ненависти и любви.
Однажды после полуночи я покинул дом и бросился бежать. Я стонал, как раненый зверь: «Сейчас он с ней, она принадлежит ему, он наслаждается ею!»
Я шел, не ведая куда. Оказавшись у мечети, машинально вошел в дверь. Бросившись на землю, стал кусать руки и биться головой о стену, повторяя: «Он с ней. Она принадлежит ему…»
Вдруг чья-то рука опустилась на мое плечо. Я испуганно обернулся. Гания! В такой поздний час в мечети! Я обнял ее, страстно прижал к себе и заговорил словно в бреду:
— Ты моя, только моя. Никому тебя не отдам.
Я провел с ней час любви, и это был самый сладостный час в моей жизни… Клянусь тебе, со дня сотворения мира на земле не было человека, который испытал бы такое блаженство, как я! Оно стоит многих жизней.
Утомленные, мы уснули, обнявшись. Меня разбудил стук в дверь. Солнечный свет заливал помещение. Я услышал голос брата:
— Открой, Сурхан.
Я ответил, не думая:
— Сейчас.
В мечети было два окна с железными решетками. Гании негде было спрятаться, не было и лазейки, через которую она могла бы выйти. Я растерялся, но вдруг мне пришла в голову мысль, и я тихо сказал ей:
— Поднимись на крышу. Скорее.
Гания встала и быстро полезла на крышу. Я же подошел к двери, открыл ее и притворился сонным. Брат вошел, видно было, что он сердится:
— Почему ты спишь в мечети, Сурхан? Разве в нашем доме не хватает для тебя места?
— Я всю ночь до зари молился.
Брат молча сел и через мгновенье заговорил с тревогой в голосе:
— Я проснулся и не увидел рядом с собой Гании… Долго искал ее, но не нашел.
Я задрожал, но тут же подавил свою слабость и сказал:
— Наверно, она пошла к каналу… наполнить кувшин.
— Может быть…
Он проглотил слюну и что-то забормотал. Затем сказал:
— Давай помолимся.
Мы стали на молитву. Но разве можно молиться с нечистой совестью? Это была молитва дьяволу, а не богу.
Вскоре в мечети начали собираться люди. Я оказался в трудном положении. Наконец брат ушел. Тогда я незаметно взобрался на крышу. Надо было помочь Гании бежать. Каково же было мое удивление, когда на крыше ее не оказалось. Я метался как безумный в поисках Гании. Страшное предчувствие толкнуло меня к краю крыши. Взглянув на землю, я в ужасе вскрикнул. Через мгновение я был внизу, — не помню, как я спустился. Гания лежала у стены и тихо стонала. Я подбежал, охваченный нетерпением и тревогой, и приподнял ее. Она с трудом открыла глаза:
— Я разбилась, Сурхан…
Она кусала губы, пытаясь подавить стон.
Я обнял ее, успокаивая и ободряя. Она прошептала:
— Мои мучения невыносимы, я умру…
Почти теряя рассудок от горя, я осторожно понес ее к дому тетушки Абд аль-Джалиль. Это была верная женщина — она меня очень любила. Я ей почти все рассказал и попросил пойти к брату и передать ему выдуманную мною историю.
Женщина тотчас же направилась к нему. Ганию перенесли домой. Тетушка Абд аль-Джалиль рассказала моему брату, что Гания упала с крыши ее дома.
Прошло два дня. Гания испытывала невыносимые страдания. А я уходил в загон для скота, запирался там, в отчаянии бил себя по лицу и плакал:
— Я виноват во всем. Я должен умереть…
Но умерла Гания. Мы хоронили ее на деревенском кладбище. Я машинально делал все, что мне поручали. Меня словно охватило безумие — я не мог поверить, что ее больше нет в живых. Иногда на меня нападали приступы смеха, за ними следовали апатия и молчаливость. А потом я стал бродить по полям, скрываясь от людей в зарослях кукурузы и проливая горькие слезы. Наконец я успокоился и вернулся к своим обязанностям в мечети. Но вид мечети только увеличивал мое горе и муки. Всякий раз, ступая на ее порог, я вспоминал свой грех, и мне казалось, что я слышу, как падает Гания. Меня охватывала дрожь, я закрывал лицо руками и беззвучно плакал.
Я делал все возможное, чтобы отвлечь от себя подозрения брата, но мне было очень трудно сохранить тайну. Я не решался взглянуть на брата. Иногда мне чудилось, что он протягивает руку, чтобы задушить меня.
Шли дни, а тайна росла и тяжким грузом давила на мое сердце. Мне казалось, что оно вот-вот разорвется. Я испытывал мучения, с которыми не сравнятся муки ада.
Однажды ночью после молитвы я вышел погулять. Не знаю, как очутился у того места, где упала Гания. И тут я лицом к лицу столкнулся с братом. Что привело его туда в этот час? Мгновение мы молчали, и вдруг я закричал:
— Не приближайся ко мне, не приближайся!
И бросился бежать от него как безумный.
Это была моя последняя встреча с братом. С тех пор я веду жизнь изгнанника и брожу из города в город.
* * *
Шейх Афаллах умолк, по щекам его текли слезы. Взволнованный рассказом, я спросил:
— Почему ты не вернешься к благочестивой жизни и не попросишь прощения у Аллаха?
Он поднял глаза и сказал:
— Судьба ополчилась на меня. Но я ей не покорюсь!
Спокойным движением он вынул из-за пазухи свирель и начал наигрывать грустную и страстную мелодию. Опьяненный ею, в самозабвении отдавался он чувству затаенной боли.
Перевод В. Борисова
Был восьмой час вечера, когда трамвай номер два отошел от остановки. В вагон вошла девушка. Она выбрала место в углу и принялась жевать смолу, разглядывая немногочисленных пассажиров. Лицо у девушки не было закрыто покрывалом. Оно казалось усталым, и даже слой дешевых румян не мог скрыть его бледность.
