На этот раз у меня не было жесткого расписания, я просто бегал немного больше, чем обычно. Просто бегал — в свое удовольствие, стараясь не забивать себе голову философией. Я пытался относиться к этому спокойно. «Всего лишь еще один марафон», — говорил я себе. Поживем — увидим.
Это был уже седьмой мой забег в Бостоне. Я хорошо знал трассу — знал все подъемы и спуски, все повороты и изгибы. Не то чтобы это гарантировало успех, но все-таки.
Ну и какой же результат, спросите вы?
Почти такой же, как в Нью-Йорке. Усвоив полученный там урок, на этот раз я довольно жестко контролировал себя во время первой половины забега. Я не увеличивал темп, чтобы поберечь силы. Я получал удовольствие от бега, наслаждался видами, готовясь к моменту, когда наконец смогу совершить рывок. Но этот момент так и не наступил. На промежутке между тридцатым и тридцать пятым километрами, там, где Холм разбитых надежд [10], я еще чувствовал себя абсолютно нормально. Друзья, которые поджидали меня у холма для моральной поддержки, потом говорили, что я выглядел отлично. Я бежал вверх, улыбаясь, и махал им рукой. Я был уверен, что если дальше все пойдет в том же духе, то ближе к концу я смогу набрать темп и показать достойный результат. Но после того как я миновал Кливленд-серкл и вбежал в бостонский даунтаун, ноги вдруг отяжелели. Навалилась усталость. Никаких судорог не было, но на последних километрах трассы, уже за мостом Бостонского университета, я еле плелся. О том, чтобы прибавить скорости, не могло быть и речи.
Конечно же, я добежал до финиша. Под небом, неаккуратно затянутым облаками, я пробежал без единой остановки сорок два километра и пересек финишную черту, расположенную напротив Пруденшл-центра. Я завернулся в серебристое спасательное покрывало, чтобы не замерзнуть, и получил из рук волонтеров медаль. Волна схлынула — я почувствовал великое облегчение от того, что больше никуда не нужно бежать. Пробежать марафон — это замечательно. Это достижение, но. Но я был недоволен результатом. Обычно, едва финишировав, я начинаю предвкушать кружку холодного «Сэма Адамса». Но сейчас мне совершенно не хотелось пива. Мой организм, буквально каждый орган, был на грани физического истощения.
«Да что с тобой? Что случилось? — удивленно спросила жена, встречавшая меня на финише. — Тренировался ты вроде достаточно, да и слабым тебя не назовешь».
Так что же в самом деле случилось? Я не знал, что и думать. Может быть, это просто возраст? А может быть, причина в другом, в чем-то важном, может, чего-то я недоглядел? В любом случае все эти «может быть» говорят о том, что говорить, в общем-то, и не о чем. Разговор иссякает, как ручеек, бесшумно и неотвратимо исчезающий в песках пустыни.
Одно знаю наверняка. Вплоть до того дня, когда я снова смогу сказать себе: «Молодец, хорошо сегодня пробежал», — я буду продолжать бегать марафоны. Даже когда я стану очень старым и окружающие будут говорить мне: «Мураками-сан, хватит вам, уж в ваши-то годы», — я все равно буду бегать. До тех пор, пока мне это будет по силам. И пусть с каждым разом у меня будет уходить все больше времени, я буду стараться — все усердней — добежать до финиша. Во что бы то ни стало. Люди могут говорить, что хотят, — меня это не волнует. Таков уж я от природы. Каждому свое — скорпион жалит, цикада цепляется за дерево, лосось возвращается на нерест в родную реку, дикие гуси выбирают себе пару на всю жизнь.
Не слышно музыки из «Рокки», да и заката, в который можно было бы достойно уйти, что-то не наблюдается. Такой вот у этой истории финал, банальный, как резиновые спортивные тапочки. Антикульминация, если вам угодно. Попробуйте сделать из этой книжки сценарий, и голливудский продюсер, кинув взгляд на последнюю страницу, не задумываясь отправит рукопись в мусорную корзину. Но не могу сказать, что этот финал противоречит моему представлению о себе самом.
Я ведь стал бегуном не потому, что кто-то просил меня об этом. Точно так же, как я стал писателем не потому, что кто-то предложил мне им стать. Просто в один прекрасный день мне вдруг захотелось написать повесть. А в другой прекрасный день я решил заняться бегом — просто потому, что захотел. В жизни я всегда делал то, что считал нужным. Меня пытались остановить, меня отговаривали, но я не менял курса.
Вглядываюсь в небо над головой, пытаясь уловить в нем хоть подобие благосклонности. Но нет. Все, что я вижу, — это плывущие над Тихим океаном летние облака. Им нечего мне сказать. Облака бессловесны. Думаю, вообще не стоит на них смотреть. Вместо этого стоит заглянуть в себя самого, как в глубокий колодец. Сумею ли я разглядеть благосклонность там, в глубине? И снова нет. Все, что я вижу, — это моя индивидуальность, моя натура, упрямая, несговорчивая, зачастую эгоистичная, все так же не уверенная в себе и в каждой неприятной ситуации пытающаяся найти что-то смешное или кажущееся смешным. Я бреду по длинной пыльной дороге и несу свой характер, как старый чемодан. Не потому, что мне это нравится (что тут может нравиться? чемодан тяжелый и изрядно потертый) — просто больше мне нести нечего. Впрочем, я, пожалуй, уже к нему прикипел. Да-да.
Итак, теперь я ежедневно тренируюсь — готовлюсь к соревнованиям по триатлону, которые пройдут первого октября в городе Мураками, префектура Ниигата. А значит, мой чемодан все еще со мной. Зажав его в руке покрепче, я иду навстречу очередной антикульминации. Навстречу молчаливой зрелости в стиле барокко, или — назовем вещи своими именами — прямой дорогой в тупик.
Глава 9
Во всяком случае, он так и не перешел на шаг
1 октября 2006 г. г. Мураками, префектура Ниигата
Однажды лет в шестнадцать, когда дома никого не было, я разделся догола, встал перед зеркалом и внимательнейшим образом осмотрел свое тело с ног до головы. По ходу я составлял в голове список изъянов, ну, или, по крайней мере, того, что мне не нравилось. Например (и не более того), слишком густые брови, странная форма ногтей, ну и так далее. Добравшись до двадцать седьмого пункта, я прекратил это занятие. Мне стало как-то не по себе. Я тогда подумал, что если моя внешность так неидеальна, то список других моих недостатков (к примеру, таких, как слабосильность) и несовершенств характера и интеллекта вовсе будет бесконечным.
Шестнадцать — мучительный возраст. В шестнадцать ты принимаешь близко к сердцу даже самые незначительные вещи, ты не можешь четко и объективно сформулировать свою позицию, приобретаешь довольно странные и по большей части бессмысленные навыки, плюс ко всему — ты чудовищно закомплексован. Однако с возрастом мы учимся — методом проб и ошибок — получать желаемое и избавляться от ненужного. Мы начинаем осознавать (и покорно принимать), что раз уж перечень наших несовершенств стремится к бесконечности, то разумнее выявить свои сильные стороны и научиться на полную катушку пользоваться тем, что имеем.
Но память о том чувстве неловкости, которое я испытал в шестнадцать лет, стоя голышом у зеркала и занимаясь подсчетом своих физических недостатков, еще жива во мне и даже стала своего рода пробным камнем, печальным балансовым отчетом, наглядно демонстрирующим, что мои долги существенно превышают активы.
С тех пор прошло лет сорок. И сейчас — когда я стою на берегу океана в черном гидрокостюме, с очками для плавания на голове и жду команды «На старт!», которая откроет соревнования по триатлону, — я снова вспоминаю себя у зеркала. И в который раз понимаю, насколько жалок и незначителен этот маленький сосуд под названием «я». Насколько он неэффективен и непригляден. Мне начинает казаться, что все, что я сделал в своей жизни, ничего не стоит. Что все это пустая трата времени. Пройдет всего несколько минут, и я должен буду сначала проплыть полтора километра, потом проехать сорок километров на велосипеде и под конец пробежать десятикилометровую трассу. И что я этим пытаюсь доказать? Чем это отличается от попыток наполнить водой старую прохудившуюся кастрюлю?
Ну ладно, зато сегодня чудесный осенний день, погода будто нарочно для триатлона. Ветра нет, море спокойно. Солнце еще греет, температура — двадцать три градуса по Цельсию. Вода — идеальная. Я участвую в соревнованиях по триатлону в городе Мураками, префектура Ниигата, уже четвертый раз, но все предыдущие годы погода была ужасная. Один раз на море было такое сильное волнение, что пришлось заменить плавание пляжным бегом. Но даже когда обходилось без крайностей, всегда что-нибудь страшно мешало: то шел дождь, то из-за волн я не мог толком дышать во время заплыва, то замерзал на велосипеде от дикого холода. Преодолевая триста пятьдесят километров от Токио до Ниигаты, я пытаюсь в точнейших деталях представить свои действия и неизменно ожидаю от погоды какого-нибудь подвоха, какой-нибудь ужасной подлости. Даже в этот раз, увидев теплое и спокойное море, я первым делом подумал, что меня хотят обмануть. «Так я и поверил», — подумал я про себя. Мне было ясно, что все это сплошное притворство, западня. Что в океане я наткнусь на стаю ядовитых медуз, а на велосипедной трассе на меня нападет не успевший впасть в зимнюю спячку фрустрированный медведь. А может быть, молния ударит мне прямо в темечко. Или налетит рой пчел. Или моя жена, которая ждет сейчас на финише, узнает про меня какой-нибудь секрет или даже несколько, один другого гнуснее. («Интересно, — подумал я, — а ну как у меня и правда найдутся такие секреты?») Это соревнование по триатлону в Мураками — вечный повод для беспокойства. Совершенно невозможно предугадать, что тут случится.
