Неизвестно, что служит толчком для творческой мысли. Особенно у такого человека, как Изя, – целиком погруженного в достижения прогресса в области мобильной связи... Но только вдруг мощно, – вот как корабль, спущенный со стапелей, – мысль нашего задумчивого коллеги, по самую ватерлинию груженая необходимой Родине ментальностью, двинулась рассекать тяжелые воды застылой стихии...
Видно было по озаренному оторопелому лицу, что в голову ему пришла идея Проекта.
О, это понятие имело природу глубинную и темную, пожалуй, что – геологическую. Напасть на идею стоящего проекта было ничуть не проще, чем на нефтеносную жилу или газовое месторождение. Причем, как и в геологии, обнаружить месторождение было недостаточно, ибо его разработка требовала отдельных гигантских усилий и неимоверных затрат... Изобрести Проект мог далеко не каждый. И далеко не каждая идея имела право преобразиться в Проект. Идею надо уметь вскормить, взлелеять, взрастить до максимального объема денежных затрат. Ибо существуют фонды, в которые не стоит даже и соваться, если ваш Проект тянет меньше, чем на треть миллиона долларов... Вы будете высмеяны и даже унижены за крохоборство...
Изя, конечно, прекрасно все это сознавал. В отличие от нас, занесенных в Синдикат ветрами разной силы и направлений, он был все-таки кадровым сотрудником Центрального Синдиката, знал пути-дороги, ориентиры на местности и, как бедуин-проводник, давно разведал все, глубоко залегающие, родники отечественных и зарубежных фондов. Может быть, поэтому на случайную реплику Клавдия он глубоко задумался, слегка отвалив челюсть и как бы даже задремав...
...После речи воспаленного Штока Клавдий предоставил слово главе департамента Бдительности. Наш славный киллер, утепленный проводами и рациями, в конце своих устрашающих тирад обычно улыбался мягчайшей улыбкой тетушки Хлои, что сводило на нет все рисуемые им картины ужасов.
– Есть сведения, – сказал он, хмуро обведя взглядом сидящих за столом синдиков, – что в ближайшее время готовится террористическая акция против израильских представительств в Москве. – Это может быть взрыв, “бомба-машина” у ворот Синдиката, да и просто одиночные снайперы на соседних крышах. Я раздам сейчас бланки, которые все вы должны заполнять всякий раз, уезжая из города. Мы должны знать – где каждый из вас находится в данный момент, чтобы, в случае чего, в кратчайший срок переправить тело на Родину.
Обвел нас взглядом, и улыбнулся каждому.
Пиджак его харкнул, прочистил горло и зарычал неразборчиво: – “...хрн-рр-сех-в-рот!”
После переклички синдиков отпустили восвояси, а трое начальников – Клава и два иерусалимских босса, – удалились на совещание... Спустя минут сорок мы с Яшей, вечно обуреваемые идеями, собрались наведаться к Клаве – потолковать о планах и подписать какую-то очередную бумажонку, счет или акт, без которых Угроза Расстреловна Всех не перечисляла тех денег, что обязана была перечислить недели три назад. Для меня, не умеющей вычесть шестнадцать из сорока трех, все эти движения денежных масс представлялись столь же загадочными и неуправляемыми, как движение по небу облаков.
В предбаннике у начальства Рутка хлопотала над кофеваркой.
– Нет-нет! – остановила нас Рутка, могущественная и вздорная, как комнатная собачонка. – Ждите. У них совещание по важному вопросу.
Когда она внесла поднос с кофе в кабинет к начальству, в приоткрытую дверь мы увидели всех троих. Они курили, развалясь в креслах...
Иммануэль – поджарый, как римский легионер, с фигурой, наклонно устремленной к некоему броску... – хотелось увернуться от невидимого копья, которое, казалось, он всегда нес наперевес.
Гедалья Шток – развратный патриций, весь в розовой коросте.
И Клавдий – монах-пропойца, сподвижник Тиля Уленшпигеля.
На столе стояла бутылка бренди...
– ...ну, и ты трахнул ее? – спросил Клава, затягиваясь дымом.
– С чего это? – возразил глава департамента Глобальной Стратегии. – Если поставить рядом с ней верблюдицу в пустыне, – я предпочел бы вторую.
Клава затянулся еще раз, проговорил философски, задумчиво: – Почему? “Ночью любая дыра черна”... Мы с Яшей переглянулись.
– Совещание... – сказал он уважительно. Вполне можно было представить себе подобную беседу где-нибудь на бивуаке, в стане римских легионеров.
Возвращаясь в мой кабинет, мы наткнулись на выпяченные зады моих подчиненных, образовавших живописную клумбу. Стоя на карачках, рядом с перевернутым мусорным ведром, они выкладывали на полу клочки какого-то листка.
– Что случилось? – поинтересовалась я, уже догадываясь – по какому поводу собралась на полу сия гимнастическая фигура, и подавляя в себе желание наподдать под мягкий вязанный зад Эльзы Трофимовны.
– Да вот, – сказала злая Маша, – кое-кто безмозглый порвал ненужную бумагу... А она, оказывается, из Посольства...
Эльза Трофимовна, не поднимаясь с карачек, задрала голову и виновато и преданно отозвалась: – Я не поняла... там про какого-то пьяного, он куда-то свалился... В водопад, что ли...
– Это вы, Эльза Трофимовна, свалились! – изрыгая клубы огня и серы, пробухтела Маша, – вот у меня уже голова кружится, я сейчас в обморок упаду...
Наконец мы с Яшей уселись в кабинете, обсудить разветвленный и многообещающий Проект трехэтапного семинара для молодых интеллектуалов.
Но тут открылась дверь, к нам заглянул Петюня Гурвиц.
– Вы видели? – спросил он, хитро улыбаясь, – в Гостевой книге на нашем сайте кто-то раз двадцать написал “Вы – мудаки!!!”. Море отзывов, что называется. А обратный адрес выглядит так: “вы мудаки, собака, вы мудаки, точка, ру”.
Главный распорядитель Синдиката Петр Гурвиц, или как все за глаза его звали – Петюня, выглядел человеком, давно заблудившимся в лесу. Временами он забредал в мой кабинет, останавливался, оглядывался, обнаруживал, что на этой поляне уже был, и тогда убредал прочь. Иногда рассеянно брал бублик или сухарик с тарелки. Петюня сильно закладывал за галстук, поэтому к вечеру вид имел подержанный. Точнее говоря, под конец дня он становился похож на ворону, облитую помоями.
Между тем был неглуп, очень осторожен и циничен, как тысяча чертей. В разговоре, посреди самой что ни на есть серьезной и даже трагической темы лицо его вдруг озарялось выражением светлой догадки, счастливого открытия, выхода из духовного тупика. Он открывал рот и произносил: – Хотите анекдот? – и выдавал, как правило, анекдот самого непотребного, самого тошнотворного свойства... Итак, вошел Гурвиц, присел рядом с нами, велел Маше принести еще чашечку кофе, и мы заговорили о последних событиях в Израиле, о зловещих предостережениях департамента Бдительности, о подожженных синагогах во Франции и недавних избиениях в Москве нескольких иностранных подданных...
– Я скажу вам, дети мои, дела очень плохи... – произнес Петюня, – мы идем в долину хаоса...
И стал молоть такую вот декаданщину. В его лице даже появилось нечто пророческое. Он стал еще более похож на святого Петра, причем сокрушенного и печального, уже после того, как трижды пропел петух. Далее он вообще понес нечто невообразимое. Положение наше – Израиля, то есть, – таково, что мы как бы движемся в узкой траншее, и двигаться можем только в пределах ширины этой траншеи. Можно маленько двинуться влево, можно подвинуться вправо, но идти мы вынуждены вперед и вперед. И только я хотела поинтересоваться – почему бы не выскочить из этой траншеи к чертям собачьим, как он объявил, что нас ждут такие испытания, каких наш народ еще не знал.
Мы с Яшей сидели на чудном кожаном диване, который с немыслимыми ухищрениями мне удалось выколотить из административного отдела Синдиката и, вытаращив глаза, смотрели на нашего старого алкоголика.
– Что же делать?! – воскликнул Яша, чувствительный, как любая творческая натура.
– Дети мои, – сказал наш доморощенный апостол Петр Гурвиц, – если не верить всей душой в чудо, то всем нам рано или поздно придет п...ец!
– Если это произойдет, – проговорил Яша, едва ли не рыдая, – можно только представить положение еврейских диаспор во всем мире!
– Петюня поморщился и сказал:
– А ты о них не беспокойся! Эти говнюки выкрутятся из любой ситуации. Думай о себе и своих детях...
В этот момент губы его дрогнули, в усах разлилось выражение восторженной догадки, глаза посветлели.
– Хотите анекдот? – спросил он.
Анекдот от Петюни
Один еврей купил попугая. Принес клетку домой, снял платок – это оказалась попугаиха. Увидев белый свет, она заорала: “Хочу трахаться!!! Хочу трахаться! Хочу трахаться!!!”
Еврей огорчился, пошел к раввину.
– Ребе, – говорит, – я человек небогатый, в кои веки купил детям забаву – и надо же, как мне не повезло! – вместо нормального попугая попалась какая-то проститутка...
