— Ты, паршивая маленькая воровка.
— Ты, паршивый большой вор.
— Я требую, чтоб ты вернула мне деньги, а Кэролайн — ее туалеты от Джин Мьюр. Даю тебе время до полудня, потом вызываю полицию и машину из психушки.
Мы расплатились и уехали из отеля «Риц» в 11.55. Взяли такси до Картон-сити и сложили весь багаж в наш домик из коробов от морозильника. Угрозами заставили Джеймса Спитлхауса сторожить наше имущество.
— Если ты хоть на миг отвернешься от нашего дома, Спитлхаус, мы вытащим твой розовый девственный моллюск на всеобщее обозрение, — заявила Додо.
Нечестно, зато действенно. Мы ушли, отдав ему остатки нашего завтрака из «Рица». Он заткнул розовую льняную салфетку за ворот измызганного, застегнутого до горла пальто. Рогалик осыпал ему крошками грудь. Он спросил, в котором часу мы вернемся. Мы сказали, что не знаем.
Мы были женщины занятые. Нам предстояло много дел. Навестить могилу и встретить самолет.
Хлебная Пила и Теннисный Мяч смотрели друг на друга поверх стола, на котором стоял завтрак. Только что им сообщили по Би-би-си, что их дочь Ковентри сейчас находится в Лондоне. Вот тебе и на!
— Что ей делать в Лондоне? — сказал отец Ковентри, жирным шариком откатываясь от стола.
Мать Ковентри карикатурно поджала губы и ничего не сказала. Она не одобряла Лондон. Массовая печать уже просветила ее: Лондон населен лишь немытыми, помешанными на наркотиках «поп-звездами» и мерзкими коммунистами, входящими в местные советы. Правда, там жила и королева, но от всей этой нечисти ее прикрывали высокая стена и отряды безопасности.
Она убрала со стола и затем принялась за трудоемкое дело — мытье посуды. Каждая миска, тарелка, чашка, блюдце, нож, вилка, ложка и рюмка для яйца мылись, трижды ополаскивались, а потом до блеска натирались стерильным посудным полотенцем, прежде чем отправиться в буфет, где ежедневно проводилась дезинфекция.
Родители Ковентри ни разу не обсуждали убийство Джеральда Фокса и причастность их дочери к его смерти. Ошарашенной женщине полицейской, присланной их расспросить, они заявили, что они «люди чистоплотные», простыни и полотенца меняют каждый день, «а не каждую неделю, как некоторые грязнули». Когда мать Ковентри спросили, была ли у ее дочери связь с Джеральдом Фоксом, она ответила:
— Мне пяти бутылок дезинфекции едва хватает на неделю, правда, отец?
Отец Ковентри кивнул в подтверждение, и женщина из полиции сдалась и покинула стерильно чистый дом.
Когда Хлебная Пила убирала последнюю безупречную ложку в ящик, где не было ни единой крошечки, в дверь позвонили, и она услышала голоса внуков, бестолково ссорящихся на пороге. Они всегда приезжали в воскресенье утром. В этом было большое неудобство.
— Спроси, а уж потом бери мои вещи, Мэри.
— Да заткнись ты, подумаешь — шарф.
Прежде чем открыть дверь, Хлебная Пила подошла к буфету и вынула два полиэтиленовых пакета для обуви внуков. Дети уже стояли в одних носках, когда она отодвинула засовы, отомкнула врезные замки и сняла с двери цепочки.
— Привет, ба. Мама в Лондоне.
Хлебная Пила заметила, что ногти у Джона черные и неровные. Они вызвали у нее физическое отвращение.
— Мы собираемся ее искать, — сказала Мэри, заталкивая туфли в полиэтиленовый мешок, протянутый ей бабушкой.
— Н-да, барышня, не очень-то вы жаловали обувной крем «Черри Блоссом», а? — сказала Хлебная Пила, разглядывая сквозь пакет поцарапанные туфли Мэри. Дети неслышно прошли в комнату и сели на диван, затянутый полиэтиленовой пленкой. Теннисный Мяч вскочил на ноги и приветствовал их:
— Так, значит, она в Лондоне.
— Да, и мы туда отправляемся, — сказал Джон.
— Направляемся, — сказала Мэри, — направляемся в Лондон.
— От, — сказал Джон.
— На, — возразила Мэри.
— Не елозьте так по дивану, — сказал их маленький толстенький, похожий на теннисный мячик дедушка. — Вы же мнете пленку.
Через открытую дверь кухни было видно, как бабушка яростно начищает их грязные и уже потому греховные туфли.
Все то время, пока торчавший член Сидни опадал, инспектор Слай занимался тем, что тупо и тщетно нажимал на рычажки телефона. Спустя двадцать секунд он пришел к выводу, что Сидни положил трубку. Слай положил свою и приказал юному салаге в форме вызвать машину и шофера. Он едет в Лондон, заявил он.
Он позвонил Дереку домой. Знал ли Дерек о каких-либо друзьях или родственниках жены, которые живут в Лондоне? Дерек говорил (и думал) о Лондоне так, будто он столь же далек и недоступен, как Сатурн. Нет, в Лондоне они не бывали никогда. И не знают в Лондоне ни души.
Инспектор Слай сказал, что едет туда завтра, «если позволит погода».
У него это звучало так, будто транспортировать его будет свора ездовых собак, запряженная в нагруженные провизией сани. Он давал понять, что поездка будет исполнена опасностей, что все четыре стихии — воздух, земля, вода и огонь — ополчатся на него. В каком-то смысле он был прав. Шоссе М-1 требовало — и получало — человеческие жертвы каждый божий день.
Затем Слай позвонил жене и приказал ей собрать маленький чемоданчик. Он «замыкает кольцо вокруг Ковентри Дейкин» и «может отсутствовать какое-то время». Услышав последнее сообщение, жена Слая стала в ликовании размахивать свободной рукой, точно клинком; однако постаралась, чтобы голос ее не выдал. Двуличие уже стало ее второй натурой.
Она вышла за Слая двадцать семь лет назад, когда он был курсантом полицейского училища и имел идеалы, а она была машинисткой и имела приличную зарплату. На ее глазах муж превратился в варвара. Это все из-за уголовников, с которыми он якшается, полагала она. М-с Слай пошла в чуланчик при кухне и принялась гладить необъятные хлопчатобумажные рубашки мужа.
Инспектор сыскной полиции Слай начал готовиться к завтрашнему дню. Он сложил в портфель документы, флоппи-диски и пачки фотографий, на которых Ковентри танцевала, купалась и копала землю; стояла с новорожденными детьми на руках; крутила обруч «хула-хуп» вокруг талии; сидела на коврике в парке, зажмурившись от солнца; чистила картошку; меняла пеленку; читала «Дейли миррор» на скамейке в сквере. Ковентри с Мэри, с Джоном; Ковентри в брюках, в шортах, в пальто, в летних платьях и, наконец, Ковентри, целящаяся прямо в объектив, та самая фотография, которую Слай отобрал для использования ее, как он выражался, в «масс-медиа».
— Джефри вон там. — Додо указала на группу деревьев в отдалении.
Мы были за городом, стояли на кладбище. Темная церковь сурово возвышалась над нами. Поросшие лишайником надгробные камни кренились под самыми невероятными углами. Мы шли по высокой влажной траве к могиле Джефа. Он лежал под плитой розовато-серого мрамора; над его могилой явно работал художник.
Надпись на надгробье гласила:
Джеф лежит здесь, он был мужем Додо.
Она его любила.
Родился 1946, умер 1985.
Рядом с надгробьем стояла бутылка из-под кока-колы. На дне было около дюйма воды, там плавали жуки.
— Бутылка из-под кока-колы? — вырвалось у меня.
— Деревенские крадут вазы, — ответила Додо. — Джеф бы не возражал; у него было потрясающее чувство юмора.
Она привезла с собой букетик фрезий, поставила цветы в бутылку, долго возилась, поправляя их, наконец, удовлетворенная, водрузила бутылку в самом центре плиты и зашагала прочь. Я догнала ее лишь у разросшейся тисовой изгороди, которая обрамляла дорожку к кладбищенским воротам. Она улыбнулась и сказала:
— Ну вот, могилу мужа посетили, теперь — встречать самолет брата.
Лондонское такси, на котором мы приехали, ждало нас за воротами, в узком проулке. Шофер с подозрением оглядывал деревья и поля. Вид у него был такой, словно с ним вот-вот случится внезапный приступ агорафобии[25]. Мы выманили его из города только тем, что показали много двадцатифунтовых купюр. Лицо его слегка посветлело, когда Додо сказала:
— В аэропорт Гатуик, пожалуйста.
Но не успел таксист тронуться с места, как в проулок свернуло стадо коров, которые на своих веретенообразных ногах потрусили прямо к машине. Вскоре нас со всех сторон окружали коровы, с большим любопытством заглядывавшие в такси своими восхитительными глазами.
— Кто ими занимается? — крикнул самому себе шофер.
— Коровы совершенно неотразимы, — сказала Додо. — У них такие обалденные ресницы. Они мне напоминают Данни Ла Ру[26].
— Надеюсь, у него задница чище, чем у них, — заметил шофер, с отвращением глядя на испражняющихся между делом животных.
