По прошествии дней и ночей всякое событие меняет свою личину и предстает чаще всего в подлинной своей сущности. Это общеизвестно. Только по прошествии дней и ночей высвечивается истина — разумно ты поступил или абсолютно ошибочно. И в зависимости от величины и качества события казнишь себя за умственную неполноценность или, наоборот, одобряешь свою стратегическую мудрость. В деле Автономова, как я теперь понимаю, мной допущены крупные ошибки, за которые меня следует, быть может, привлечь к уголовной ответственности. Но как и каким образом я мог обуздать его, если он, неуправляемый, уже управлял мной, а я, достаточно разумный, потерял бразды правления? Больше того, скажу: а можно ли вообще управлять событиями? Иначе говоря, в наших ли силах стать выше самого Господа Бога, который их придумывает и программирует?
Впрочем, я пытался все-таки влиять на события. Едва мы вышли из «Каскада», я напрямик спросил своего дружка:
— Скажи честно, Костя, сколько у тебя при себе налички? — И он тут же огрызнулся:
— А на кой тебе это знать?
— Ты пригласил меня руководить тобой, так?
— Ну так.
— Я должен представлять, каковы твои потенциальные возможности.
— Не должен! Главное, Анатоль, чтобы ты воодушевлял меня, а не дрожал, как заяц. А то я заражусь твоей трусостью, и все пойдет насмарку.
Через два квартала я остановился и сказал:
— Вот что, Константин. Я все-таки не пойду туда. Мне противопоказаны жуткие зрелища. У меня от них зашкаливает давление.
— Не психуй! — коротко отреагировал Автономов и, крепко ухватив за локоть, увлек дальше.
На подходе к Бизнесцентру я вновь остановился и сказал:
— Поклянись, что ты будешь меня слушаться.
— Клянусь, клянусь, — бегло откликнулся он. Его мысли были уже за бильярдным столом.
— Тогда отдай мне часть денег на сохранение. Так будет надежней.
— А уж хренушки! — отверг он. — Тебе отдай, а потом назад не допросишься.
В лифте я крепко обнял Автономова и смачно поцеловал в щеку. Он вырвался с гневом и изумлением:
— Ты что? Ты совсем того?
— Не чаю, Костя, увидеть тебя больше живым. Прощаюсь.
— Сплюнь, щелкопер! — Он яростно стер платком мой поцелуй. Один был способ его остановить: сломать ему руку или ногу.
Мы вошли в бильярдную.
Мы вошли в бильярдную, и не успели мы оглядеться в задымленном и шумном зале, как от стойки бара отделился и быстро приблизился к нам не кто иной, как светоносный Аполлон. Он был в джемпере, кремовых брюках, щегольских туфлях, и был он по-всегдашнему приветлив и неотразим. Он пожал руку тестю со словами:
— Припозднились вы нынче, Константин Павлович! — И меня не обошел рукопожатием.
— Ну как тут, Аполлоша? Большая игра? — озабоченно и нетерпеливо спросил Автономов.
— Да нет, не сказал бы. Главных людей еще нет.
— А этот, как его… ну, тот, что вчера меня раздел…
— Четвергов?
— Ага, Четвергов. Он тут?
— Четвергов тут. А как же ему не быть тут? Он вас ждет с нетерпением. Высказал даже опасение, что вы не придете.
— А я пришел!
— А вы пришли, — блеснул фирменной улыбкой Аполлон. — И долг, видимо, принесли.
— Долг само собой. Я намерен с ним сегодня серьезно сразиться, Аполлоша. Не хочу ему спускать.
— Что ж, резонно, хотя чревато, — Аполлон чиркнул зажигалкой и почтительно поднес огонек к сигарете тестя.
— А ты знаешь, — затянулся тот дымом, — прибыла из столицы твоя любимая теща.
— В самом деле? Так быстро?
— По экстренному вызову твоей женушки. Разве Зинаида не говорила?
— А я Зинулю видел только утром. Я весь день работал па пленэре.
— И как? Плодотворно? — вскользь осведомился Автономов.
— В общем и целом доволен.
Ну, молодец. А у меня дома произошло крупное объяснение. Твоя Зинуля принимала участие. И знаешь, что я тебе скажу, Аполлоша…
Автономов затянулся дымом так, что щеки запали. — Хотя она мне и дочь родная… А, ладно! Бог ей судья.
— А что случилось? — нахмурился Аполлон. Безукоризненная красота его загорелого на пленэре лица вновь поразила меня.
— Да ладно! — опять отмахнулся и зримо расстроился его тесть.
— Ну а все-таки? — настаивал тот, сдвинув брови.
— Прямо скажу тебе, Аполлоша, я ожидал от нее большего понимания. Я на нее надеялся, Аполлоша. Я все-таки на руках ее маленькую качал, холил, лелеял, ни в чем не отказывал… — жалобно заныл вдруг Автономов. — А она видишь как отплатила мне в трудные дни.
— Как? — четко спросил Аполлон.
— Как, как! Окрысилась на меня почище своей матери, кричала, скандалила. Трудно мне пришлось, Аполлоша. Такой зверский тандем!
— Сочувствую, Константин Павлович. Но Зинулю вообще-то можно понять.
— Не можно!
— Она вас любит и мать любит и переживает, что вы…
— Брось, Аполлоша! Все элементарно просто. Она рвет и мечет по меркантильным соображениям. Женщины! — безнадежно обобщил Автономов, разводя руками. — Этим все сказано! — И тут же воспрял духом. — Вон он, господин Четвергов, супротивник мой! Видишь, Анатоль, вон того коротышку с сигаретой? Он самый, хозяйчик здешних мест. Ну, ничего! Я ему… как это Окуджава говорил… попорчу весь уют!
— Вы с ним поосторожней, батя, — по-родственному сказал Аполлон. — Вы вчера, наверное, убедились, что он умеет блефовать.
— Мы тоже не простодыры! — воскликнул Автономов. Оба облегченно забыли о семейных делах. — Вчера я, конечно, зарвался, потерял лицо, как китайцы говорят, а сегодня хренушки! Вот моя подмога! — положил он руку мне на плечо. — Не подведешь меня, Аиатоль?
Я содрогнулся. Он, похоже, заранее возлагал всю ответственность за возможный проигрыш на меня. Что тут можно было сказать? Я лишь пожевал губами, буркнув нечто нечленораздельное.
— Ну, пошли! — вдохновенно скомандовал Автономов, но Аполлон попридержал его за локоть:
— Константин Павлович, минутку!
— Что, Аполлоша? — недовольно остановился тот.
— Не хочется вас расстраивать перед сражением, но обстоятельства вынуждают, — слегка смутился Аполлон.
— Говори!
— У меня возникли финансовые проблемы, Константин Павлович. Мне нужды деньги.
— Вот те раз! Когда успел продуться?
— Это не бильярд. Это сторонние дела. — Нежный румянец окрасил скулы Аполлона.
— Бабы? — радостно воскликнул его тесть.
— Нет.
— А что же?
— Ну, неважно что. Я впутался в одну аферу.
— Ох, некстати, Аполлоша! Ты же знаешь, у меня с Четверговым расчет. Да еще игра предстоит. Сколько тебе надо? — стал он озабоченным. Аполлон, напротив, оживился.
— А вы разве не знаете, сколько? Вы должны знать, сколько, — открыто улыбнулся он.
Автономов вскинул брови:
— Как я могу знать, сколько тебе надо? Загадками говоришь, Аполлоша.
— Почему загадками, Константин Павлович? Вы разве не вели подсчет наших совместных партий? Напомнить вам? — и он легким движением извлек из кармана брюк записную мини-книжку.
У Автономова в буквальном смысле слова отвисла челюсть, обнажились крепкие еще светлые зубы. Затем он забормотал:
— Погоди, погоди, ты что хочешь сказать? Ты хочешь сказать…
— Ну да. Правильно, — опередил его мысль улыбчивый зять.
— Аполлоша, имей совесть! — вскричал Автономов. — В такой ответственный момент! Да я вообще полагал, что… Ты же сам, насколько мне помнится, говорил, что наши партии суть условность. Говорил ты это?
— Говорил, не отрицаю. Но я не знал, что меня так подожмет, Константин Павлович. Мы играли на запись почему? Чтобы приберечь наличку для других игроков, так ведь? А в принципе… в профессиональной игре, мне ли вам объяснять, такие записи являются деловыми обязательствами. Я ждал, не напоминал, но сейчас мне крайне нужна наличка, батя, — дружелюбно растолковал Аполлон.
Автономов совершенно растерялся.
— Та-ак. Вот оно, значит, как, — забормотал он. — Получается, значит, что я тебе всерьез задолжал. И сколько же я тебе, по-твоему, задолжал?
— Не «по-моему», Константин Павлович, а по факту, так сказать. Вот здесь все записано, — пролистнул он книжицу. — Количество партий, числа, когда играли, все честь по чести.
— И сколько же, сколько?
— В общем и целом набежало два миллиона восемьсот, — вздохнул Аполлон.
— Ско-олько?!
Зал слегка поплыл в моих глазах и в автономовских, возможно, тоже. Звуки музыки и стук шаров как-то отдалились.
— А что вы удивляетесь? — в свою очередь серьезно удивился Аполлон. — Мы с вами в последнее время резались по-крупняку. Может, вы сомневаетесь в моих записях? Давайте позовем маркера. Он параллельно вел учет. Позвать его?
Автономов вышел из шока.
— Пошел он подальше, твой маркер! — возопил он. — У него на роже написано, что продажная душа. Ошарашил ты меня, однако. Признаться, я к такой сумме не подготовлен. — Аполлон вздохнул и развел руками: мол, что поделаешь, батя! Се ля ви, батя! — Не ожидал, не ожидал…
