— Игра жестока, Константин Павлович. Как, впрочем, и искусство. Везде борьба за существование, — выдал сентенцию Аполлон Бельведерский.
— Мог бы скостить должок родственнику…
— Да я бы рад, Константин Павлович! А кто скостит мне? Меня уже пасут кредиторы. А с ними шутки плохи, вы должны знать.
— Так-так. Ну и дела! Ладно, Аполлоша. Выдадим тебе сейчас лимон. Остальное позднее. Идет?
Константин Павлович! Константин Павлович! — засмеялся Аполлон с некой укоризной. — Как не личит вам мелочиться!
— Ладно, возьми полтора, остальное после игры. Так пойдет? Аполлон зримо опечалился. Он покачал светловолосой скульптурной головой. Он проговорил:
— Нет, батя. Не пойдет. Сожалею, но вынужден настоять: прямо сейчас, всю сумму.
Они затеяли игру, детскую, в сущности, игру: кто кого переглядит, кто первый моргнет. Эх, будь я помоложе, в расцвете сил, я бы сейчас… Эх, будь я каратистом или тхэквандистом, я бы…
Автономов смотрел на своего зятя таким острым, обжигающим, пронизывающим взглядом, что даже мне стало не по себе. Но Аполлон выдержал, лишь скулы па его лице потвердели. Затем оба расслабились, и Автономов вдруг развеселился.
— За горло берешь, Аполлоша? — нехорошо развеселился он. Я поспешно положил руку ему на плечо, предчувствуя половодье чувств.
— Войдите в мое положение, Константин Павлович.
— Не дашь, выходит, отсрочки?
— Не могу.
— Не помилуешь, значит?
— Рад бы, но…
— Вот ты какой оказался на поверку!
— Какой, батя?
— Не смей называть меня батей отныне и вовек!
— Ваша воля, — вяло усмехнулся молодчик.
— Говнюком ты оказался, мазилка! — посерел Автономов от гнева.
— Поосторожней! Злоупотребляете своим статусом тестя.
— А что, врезать мне можешь? Можешь, мазилка? Слышь, Анатоль, — взглянул он на меня, губы его прыгали, — как они спелись, он и Зинка! Ты уж, поди, Аполлоша, видел себя за рулем моей «тойотки»? Скажи честно.
— Бредите, Константин Павлович, — как-то брезгливо отверг это предположение неземной красавец.
— Заплати ему, Костя, — сказал я.
— Заплачу, Анатоль, как не заплатить, сейчас заплачу, — дрожал Авто помов под моей рукой. — Сейчас, мазилка, получишь свои сраные лимоны. — Он выхватил из пиджака, надетого во второй свой заход домой, толстый бумажник. — В долларах не побрезгуешь, а?
— Предпочитаю в долларах, — ответил Аполлон усмехнувшись.
— И сколько же это будет? По какому курсу будем рассчитываться, зятек?
— Пятьсот пятьдесят будет в самый раз, — хладнокровно сказал Аполлон.
— Ишь какой математик! Ну-ка, Анатоль, прикинь, точно ли он посчитал. Ему меня наказать, что палец обосрать. Ты, красавчик, сознайся, чего уж, что кинул меня на миллиончик, а то и поболе. Так ведь?
— Драки хотите, Константин Павлович?
— На! На! И сгинь с глаз!
— Зря вы так. Не умеете проигрывать достойно. — Аполлон принял
зеленые купюры.
— Отныне и вовеки не желаю тебя видеть! — заорал Автономов так
громко, что головы от бара повернулись к нам.
— А я думаю, что успокоитесь и извинения принесете.
— Хрена! Не дождешься!
— Хулиган вы все-таки, батя.
— Изыди, говнюк!
Я тут же втиснулся между ними, раскинув руки, сдерживая рвущегося Автономова и оберегая его от взбешенного на этот раз Аполлона.
— БРЭК! БРЭК!
С этим словечком из боксерского лексикона к нам подоспел черноволосый, кудрявый, как ребенок, кругленький пузан в серебристом костюме — тот, кого называли Четверговым.
Аполлон круто развернулся и вышел из зала, хлопнув дверью. Пузан Четвергов проследил за ним взглядом и, весело скалясь золотыми зубами, поинтересовался у Автономова:
— Что такое, дражайший? — Он так и сказал: «дражайший», и я выпучил на него глаза, как если бы он вдруг сказал: «Что такое, милостивый государь?» — на полном серьезе: — Что такое, дражайший? Что вы не поделили со своим родственником?
Мало того, что он употребил редкое словцо. Из кармашка его серебристого пиджака торчала толстенная сигара, а в галстуке, привольно спадающем на брюшко, безумно сверкала заколка с безумным бриллиантом. Это тоже крайне поразило меня, как нечто ирреальное.
Автономов тяжело дышал. К серому лицу медленно приливала кровь, глаза голубели.
— Наше дело! — буркнул он, вытаскивая сигареты.
— Ваше, конечно, кто же спорит, дражайший. Но у нас здесь не принято публично скандалить. У нас здесь строгий моральный кодекс. Я полагал, что у вас с Аполлоном прекрасные отношения. А то зачем бы ему вчера выступать вашим гарантом? Да и сегодня он меня ободрял, спасибо ему. Вы опоздали больше чем на полчаса.
— Но я все-таки пришел, милейший, — грубо отпарировал Автономов. Он закурил, а Четвергов спрятал золотые зубы, став серьезным. У него был огромный лоб под курчавой шевелюрой, лоб без единой морщинки, и никак нельзя было понять, сколько ему лет.
— Изволите рассчитаться? — спросил он в своей жуткой манере то ли светского льва, то ли официанта, то ли пахана, выпущенного на волю.
— Изволю, — отвечал Автономов. — Пойдемте выпьем чего-нибудь.
— Сначала расчет, дражайший, а потом я вас угощу чем пожелаете.
— Слушайте, вы… как вас… Четвергов, что за хамские штучки! — мгновенно вспылил Автономов. — Говорю, заплачу — значит заплачу. И нижайше прошу: кончайте с этим «дражайшим». Вот писатель перед вами, я вижу, что его коробит. Да и меня тоже.
— Ну это как вам будет угодно, — опять оскалился в золотой улыбке этот несусветный пузан. — Расчет, — жестко сказал он.
— А, мать вашу так! Жучки вы все тут, как я погляжу! — взбесился Автономов.
— Полегче, дражайший, полегче! Без оскорбительных определений во избежание неприятностей. А писатель… вы в самом деле писатель? Очень рад. Играете? — спросил он меня, глядя в упор жгучими черными глазами.
— Нет. Пришел посмотреть на игру.
— Тоже недурственно, — одобрил Четвергов и перевел взгляд на руки Автономова, на дрожащие руки Автономова, отсчитывающие зеленых Авраамов Линкольнов. Любой, кто не знал Автономова, мог бы подумать, что перед ним отчаянный жадюга. Подумал так, наверно, и Четвергов, ибо улыбка зазмеилась по его губам. А у меня мелькнула испуганная мысль: как мой дружок собирается гонять шары такими позорно неверными руками?
— Вот! — справился он с купюрами. — Как договаривались, из расчета пять тысяч за доллар. Следовательно, тысяча четыреста долларов, так?
— Абсолютно убедительно! — со вкусом чмокнул языком Четвергов, и меня опять покоробило от его фразеологии. — Теперь можно и в бар пожаловать. Я угощаю.
Он двинулся вперед, а я взмолился:
— Костя! Отпусти меня, Христа ради, на волю. У меня идиосинкразия к этому типу. И вообще мне тут тошно.
— Не хнычь. Держись. Ты мне обещал, — коротко и озлобленно бросил Автономов.
— В таком состоянии, Костик, гадом буду, Костюшка, ты все спустишь, что у тебя осталось. Много у тебя осталось?
— Не твоего ума дело, — обрезал он.
— А, вон ты как! Ну, тогда прощай.
— Стоп! Не смей! — цепко ухватил он меня за плечо. — Извини, Анатоль, он меня завел, эта сука лощеная.
— Он тебя специально завел и еще сильнее заведет. Вот чего я боюсь, дражайший.
— Хоть ты меня не заводи! Пошли!
Немыслимый Четвергов уже расчистил место у стойки (или оно расчистилось перед ним само собой). Он ласково нам улыбнулся, и мы встали рядом с ним слева и справа.
— Итак, — потер Четвергов ладошки, — что будем? — «Дражайшие».
— Коньяк. Большую рюмку, — отрывисто заказал Автономов.
— Ясненько. Какой предпочитаете? «Наполеон» устроит?
— Пойдет!
— Ясненько. Боря, ты слышал? — обратился он к бармену. — А вы? — перекинул он свой жгучий взор на меня.
— Коньяк. Большую рюмку, — отрывисто, точь-в-точь как Автономов, заказал я. Тем самым проявил полную с ним солидарность. Но тут же спохватился и исправил заказ: — А пожалуй, знаете что. Я пью большими дозами, такая у меня метода. И мне не играть. Так что полный фужер и бутерброд с икрой. Два бутерброда с икрой, пожалуй.
— Ноу проблем, дражайший. Тоже «Наполеон»?
— Да, если нет ничего дороже.
— Боря, есть у нас что-нибудь дороже «Наполеона»?
— Могу предложить… — Бармен перечислил три названия, которые мгновенно вылетели из моей памяти.
— Вот-вот, — сказал я. — То, что надо.
Сам Четвергов заказал сухое вино и принялся неспешно его смаковать, причмокивая толстыми губами. Я залпом отпил полфужера благородного коньяка, надкусил бутерброд и завороженно уставился па безумный бриллиант па галстуке Четвергова. Что касается Автономова, то он махом опорожнил свою рюмку, заказал новую (зря, зря!) и по-деловому заговорил:
— Итак, предлагаю первую партию на двести долларов. Вторую — по заказу проигравшего. Ну и так далее. Возможно с удвоением. Расплата по окончании игры — пойдет?
