И вдруг где-то в середине этого длинного каравана раздался хлопок. Хлопок рассек колонну: передняя часть бронированного тулова продолжала ползти, а другая половина остановилась, — пыльная завеса пала, и солдаты наконец смогли оглядеться. Они были в степи на полпути к громоздким хребтам. Впереди стоял скособоченный грузовик, вокруг него толпились запыленные люди. Заминка длилась не более пяти минут, — машины тронулись, поехали, обходя грузовик с выдранным колесом. Машина медиков тоже прошла мимо, значит, никто не пострадал. А вот фургон ремроты затормозил, и врачеватели машин приступили к ремонту.
К вечеру серые, забитые пылью машины приблизились к хребтам, двинулись вдоль них и остановились: из ущелья в степь вытекала розовая от лучей вечернего солнца река.
Стало известно, что здесь предстоит отдыхать до ночи.
Моторы умолкали, хлопали дверцы, солдаты соскакивали на землю, шли и бежали, на ходу сдергивая пыльные, потные куртки, бросали на камни ремни, стягивали сапоги, срывали пахучие сырые портянки, снимали штаны и входили в воду. Река была неглубока и неширока, но быстра и бурлива. Голые люди с закопченными лицами и руками бродили по реке, брызгаясь и крича, зачерпывали воду и обмывали лица, окунали сероволосые головы, нащупав подводные камни, цеплялись за них, ложились, и течение вытягивало тела, упруго билось в лбы и плечи, расчесывало волосы. Над рекой стоял крик и хохот.
Поначалу офицеры с кривыми ухмылками глядели на солдат, оставаясь на берегу; некоторые командиры запретили своим подчиненным купаться.
Но речная оргия понемногу захватывала и офицеров, и один за другим они раздевались и зачарованно шли к розовой реке, судорожно всхохатывая, раздувая ноздри, покрываясь мурашками, — и погружались в воду, и она расступалась, принимала их, окутывала, и раскаленные обручи, сжимавшие головы и грудные клетки, лопались и уносились прочь, запорошенные пылью глаза, поры, ноздри, уши очищались и наполнялись светом, воздухом, звуками и запахами.
Полковник Крабов с неудовольствием смотрел на голых людей в реке. Купаются. Полковник обернулся к своему заместителю. По грубому лицу невысокого, тяжелого майора Ничипоровича блуждала странная улыбка. Крабов выругался.
— Бери их голыми руками, — пробормотал он. И его лицо вдруг напыжилось. — За яйца, — добавил он и, клацнув зубами, всхлипнул.
Майор повернул лицо к командиру и, поняв, что это был смешок, широко улыбнулся.
Командирам наконец удалось выгнать из реки поваров и их подручных, и скоро зевы походных кухонь ало пылали. Остальные же все липли к розовой реке, как пчелы к медовому потоку.
Между тем солнце легло на западный край земли. Река густо покраснела и начала блекнуть. Горы наливались синей прохладой. Офицеры нехотя выгоняли солдат из реки.
Уже в сумерках посыльные поваров разошлись по подразделениям с приятной вестью: ужин готов. К походным кухням потянулись солдаты с котелками. Повара с черпаками на длинных деревянных ручках царили над закопченными баками: в одном зачерпывали рисовую кашу с тушенкой и ловко выплюхивали ее в крышку от котелка — порция, в другом зачерпывали чай, треть котелка — порция. Чая все просили побольше, и одним повар добавлял, а на других замахивался горячим увесистым черпаком, матерясь.
Поваров не любили, но уважали и пытались завязывать с ними дружбу, а это было нелегко — повара отличались своенравным характером, и мало кто мог поручиться, что повар, ответивший на приветствие сегодня, подаст руку завтра. Но нынче, ублаженные купанием, повара реже обычного замахивались черпаками и не так страшно матерились. Солдаты, получив порцию каши, чай и хлеб, возвращались к своим машинам, устраивались поудобнее, вынимали именные ложки (на котелках и кружках тоже были нацарапаны инициалы или другие опознавательные знаки, чтобы какой-нибудь ротозей, потерявший свою посуду, не позарился на "чужое) и приступали к ужину. Ели, глядя, как с востока идет ночь, идет, омрачая горы, зажигая звезды, усиливая речные звуки, наполняя сердца беспокойством.
После ужина захотелось спать. Но всем было известно, что этой ночью вряд ли удастся поспать, предстоит куда-то ехать, и не ясно, далека ли, близка ли цель.
Ночь спустилась с гор и залила всю степь.
Послышался негромкий гул... Гул нарастал... Навис над рекой и машинами. Все задирали головы, но видели только звезды. Самолет шел без сигнальных огней. Звук моторов удалялся в сторону гор... затих.
Разведчик? Чей? Ихний, Пакистан — вон, под боком. Все посмотрели на горы, черные, острые под крупными и обильными звездами. Скорее всего наш. Кто его знает. Вообще, ночью ездить... влезем в Пакистан...
В полночь завелись моторы, колонна тронулась, пересекла свежо шумящий поток, в котором желтела чешуя, облетавшая с огненной выгнутой рыбины в небе, вдруг свернула и направилась прямо на черные стены, приблизилась к ним вплотную, взяла немного вправо, а затем круто влево — и проскользнула в мир гор.
Задрав стволы пулеметов, колонна прогрохотала по ущелью и оказалась в неширокой долинке, проползла по долинке и вошла в другое ущелье. Дорога запетляла и стала подниматься в горы. Машины замедлили ход. Дорога была узка. Танки и бронетранспортеры, грузовики и тягачи жались к скалам, скрежеща левым бортом. На крутых поворотах на обочине стояли солдаты с фонариками. Тяжело и хрипло дыша, колонна медленно взбиралась вверх. Сквозь рык и лязг вновь донесся густой звук, в небе проплыл невидимый самолет. Должно быть, летчики видели гирлянду круглых огней, повисшую на одном из хребтов; необычное зрелище: в горах, где тысячелетиями ходили верблюжьи караваны, — обломок электрической цивилизации, улица желтых фонарей.
Удобное место для засады. Стоит подбить головную машину — и вся колонна превратится, в беспомощную мишень. Все это прекрасно знали и чувствовали себя букашками на плече гиганта, который спал.
Все-таки замечательно быть летчиком, плавать под звездами...
Справа чернела пропасть. Лязгая гусеницами, скрипя тормозами, сипло сигналя, колонна поднималась к перевалу. Шоферы, как всадники лошадей, подбадривали свои машины: ну, спокойно, милая, тяни, не подкачай.
В три часа голова колонны легла на перевал. Машины начали спуск в черную долину.
Артиллеристы срывали с гаубиц чехлы из грубого толстого брезента, разводили станины, вставляли в отверстия на станинах длинные толстые стальные колышки и тяжелыми кувалдами вгоняли их в жесткую землю, выгружали ящики со снарядами. Пехотинцы затягивались и зашнуровывались. В редеющей темноте раздавались команды, свист, ругательства, газовали машины, грохотали танки. С перевала еще спускались отставшие машины. На возвышении, позади цепи артиллерийских батарей, вдруг поднялся шатер — командный пункт, и танки окружили его.
Звезды гасли, задувал свежий ветер, мгла таяла.
Может быть, поблизости здесь стоит город с минаретами и мечетями.
Моторы работали, кувалды стучали, люди кричали, — приехали бригады кузнецов, и работа закипела: они куют, подбадривая друг друга криками, наковальни звонко отзываются на удары молотов, эй! давай! Иванов! твою мать! твою мать! наковальни звонко, где комбат? разгружай!
Дымка рассеивается. Города, кажется, здесь нет. Но строения видны — крошечные коробки, сады, кишлак, он далеко, жерла орудий смотрят не на него — на темно-голубые горы с серыми вершинами. Долина обширна, вытянута с севера на юг; на востоке горы, на западе горы — из-за них и пришла колонна.
Быстро светает. Наводчики нацеливают гаубицы, слушая команды офицеров. Телефонисты тянут провода от батарей к командным пунктам. Пехотинцы сидят на бронетранспортерах.
Вдруг танки, боевые машины пехоты и бронетранспортеры заводятся и устремляются к восточным горам с ярко-сизыми вершинами. Половина шестого. Без десяти шесть. Без пяти. Бронемашины с пехотой и танки уже у подножия восточных гор с золотистыми сияющими вершинами. Шесть. — Из-за гор вырвался оглушительный режущий свист и рев, заставивший всех до единого вздрогнуть и запрокинуть головы, — но пятерка желто-зеленых обтекаемых машин с растопыренными крыльями уже прошла над станом и стремительно приближалась к восточным золотым вершинам, — ив следующее мгновенье самолеты уже над вершинами, под крыльями сверкнули лезвия, и тут же золотые вершины выбросили вверх коричневые облака, как лопнувшие, перезрелые грибы-дождевики, и звуки взрывов долетели до лагеря. А самолеты легли на левое крыло, сделали круг над вершинами и вновь вонзили огненные мечи в золотые грибы, и те пыхнули коричневой пудрой в аквамариновое небо, самолеты легли на левое крыло, сделали круг — ракеты впились в горы, — самолеты пронеслись над долиной и исчезли.
Над восточными горами оседала пыль и всходило сентябрьское солнце, — его лучи уперлись в противоположные, западные горы, медленно поползли вниз и осветили большую палатку на возвышенности, ударили в лобовые стекла машин, в зеленые щитки орудий, — и орудия в ответ вырыгнули красные языки и окутались пылью и грохотом, и под солнечным полукругом вздулись коричневые взрывы, и тут же дала залп вторая батарея, за нею и все остальные батареи, и вновь ударила первая, вторая, третья — и все остальные. По складкам, гребням и вершинам скакали огни. Грохот батарей и буханье разрывов наполнили долину, воздух над лагерем насытился пороховой гарью и напитался пылью. Орудийные номера метались от ящиков со снарядами к гаубицам и обратно. Офицеры отдавали команды, снаряды исчезали в орудиях, орудия дружно вздрагивали, пыхали, — и через несколько мгновений на горах сверкали звезды.
