— Ну, раз это все, то позвольте откланяться, — сказал Пупкин, вставая со стула.
— Анатолий Романович, ОБЯЗАТЕЛЬНО передайте мне протокол вскрытия и с переводом на родной язык, это очень важно, думаю, в нем ключ к решению моей проблемы. Уверен, что здесь чудовищное недоразумение, и только вы можете мне помочь. Привезите копию поскорее! — с мольбой в голосе я обратился к этому человеку.
— Хорошо, хорошо, я прямо сейчас поеду к следователю и поговорю с ним лично, — без особого энтузиазма в голосе заверил он меня и снова, не подав руки, вышел из комнаты.
Разговор, конечно, мне пришелся не по душе, оказывается, и правда вешают убийство, которое я не совершал, это добавляло головной боли. Но был и положительный момент, который я отметил про себя, — это то, что удалось около получаса поговорить на нормальном русском языке за последние полтора месяца.
Комната для свиданий находилась во дворе, и для того, чтобы попасть в здание тюрьмы, мне нужно было пересечь дворик, а это порядка 20–25 метров. И когда меня вели, то навстречу попалась группа лиц, человек пять, с ног до головы покрытых серой тканью, не было видно ни лиц, ни фигур.
«Неужто смертники? На казнь повели?» — мелькнуло в голове и меж лопаток заструился холодный пот. В каком-то кинофильме я видел, что вот так одевали приговоренных к смерти, когда их выводили на казнь. Я не выдержал и поделился своими опасениями с сопровождающим дубаком. Тот громко рассмеялся и сказал, что это всего лишь женщины — зэчки и их повели для свидания с близкими.
Уже позже, в камере, мне объяснили, что здесь так принято. Женщины сидят в одном корпусе с нами, и у них хоть и свой закуток, но иногда их выводят на медосмотры, свидания с родственниками и т. п., и чтоб не возбуждать горячих арабских парней, которые годами женщин не видели, их во время перехода закрывают такими неприступными балахонами, и к смертной казни это не имеет никакого отношения. В общем, в очередной раз позабавил «дружбанов».
По прибытии в камеру я застал жуткий скандал. На кровати сидел сморщенный старикашка в национальной красной шапочке — «кабуз», арабской рубашке «сурия» — длинной до пят и надеваемой через голову. Кстати, в ней в любую жару прохладно и комфортно. И этот сморчок о чем-то горячо спорил с двумя ваххабитами. Вокруг собралась толпа, которая сдерживала спорщиков. Поорав еще с полчаса, компания, немного подостыв, разошлась по разным углам.
— Тони, что тут происходит? — спросил я у пахана. — За что они напали на этого старика?
— Видишь ли, этот гад изнасиловал 15-летнюю родственницу одного из ваххаби, а она была девственница.
— А сколько же ему лет? — изумился я, глядя на старого пердуна.
— 85, — ответил капран. — Он уже пятый раз за это самое сидит, первый раз еще при французах сел, когда колония была.
— Но как же он мог в 85 лет кого-то изнасиловать? — изумился я.
— Как-как, он же АРАБ! — не понял вопроса Тони. — Самое плохое, что ваххаби его стыдить стали, Аллахом попрекали, а он послал их вместе с Аллахом куда подальше, теперь быть беде.
За изнасилования в Тунисе дают большие сроки начиная от 10 лет, и они редко попадают под амнистию. Как я узнал позже, этот человек первый раз сел за изнасилование еще в середине сороковых годов прошлого столетия и полжизни провел по одной статье, хотя между отсидками умудрился жениться и произвести на свет пятерых нормальных детей.
Насильников нигде не жалуют, но здесь, почитай, каждый пятый — насильник. Говорят, до 1956 года, когда первый президент Хабиб Бургиба отменил многоженство (до этого года можно было иметь четыре жены), изнасилований практически не было. Может, он поторопился с этим вопросом, шел на сближение с Западом и не учел восточного менталитета?
Я не защищаю насильников, ни в коей мере, но решение вопроса открыто. Либо яйца им отрезать, либо верните многоженство, если он в 85 лет еще насилует, хотя полжизни в тюряге провел из-за этого, то что, его очередное заключение исправит? А здесь таких много, то тут, то там видишь, как кто-то «душит петуха» или из 11-й «педиковской» камеры пытается «прищучить» в общей душевой или под лестницей.
Полицаи на это дело глаза закрывают, более того, «голубых» часто отправляют на различные черные работы, где их и вылавливают голодные зэки… Да и сами полицаи не брезгуют порой вызвать кого-нибудь на ночном дежурстве из «11».
У женщин своя бабская охрана, и они сидят в своем «аппендиците», так что не подберешься. А вот с «11-й» проблем нет, у одного надзирателя с «лошадью» (в тюрьмах Туниса геев называют либо «мибон», либо «хиисан», что значит лошадь), «роман» приключился, но кто-то донес, и дубака перевели в другой корпус. Так гей этот повесился с горя и предсмертную записку оставил, мол, вы лишили меня любимого, а я себя жизни за это лишаю.
Насильников и гомосеков очень ваххабиты ненавидят, при любом удобном случае пытаются их побить или даже убить. Поэтому в обычных камерах, где есть ваххабиты, никакое «опущение» или добровольное соитие между сокамерниками невозможно, они за этим очень следят и пресекают, онанистам тоже достается, если застанут на месте «преступления».
День подходил к концу, пытались обсудить визит консула, но я был не в настроении, и ко мне с расспросами особо лезть не стали.
Легли спать, я лежал в этот раз с краю кровати, но уснуть не мог, все не выходили слова консула, что на меня вешают убийство Наташи. Я натянул на голову простыню и стал думать об этом, может, неправильный перевод? О, как мне был нужен точный протокол вскрытия! Все мои мысли крутились вокруг этого.
Все уже спали, со всех сторон разносился пердеж и храп. Вдруг мое ухо уловило какие-то посторонние звуки. Я чуть-чуть приподнял простыню и пригляделся. Две плотные фигуры, аккуратно переступая через лежащие на полу тела, приблизились к старому насильнику-богохульнику. Его, как человека пожилого и проведшего много времени в заключении, капран распорядился положить на кровать, причем на первый ярус и еще напротив меня, через проход.
Один из нападавших навалился всем телом на его ноги и своими ручищами зафиксировал сухопарые конечности старика. Другой накрыл лицо старого зэка чем-то вроде подушки и вжал его голову в матрац. Я видел, как старое тело пыталось вывернуться, сучило ступнями, шевелило пальцами кистей, при желании я смог бы спокойно дотянуться до них рукой, не вставая с кровати, но ужас сковал все мои члены и не позволил даже пошевелиться, первый раз вот так близко на моих глазах убивали человека!
Не знаю, сколько прошло, может, минута, а может, и полчаса, но все это время я смотрел на противоположную кровать. Наконец тело обмякло, члены расслабились, и убийцы отпустили жертву. Они взглядом обвели камеру, я вжался в матрац, но на меня они не обратили внимания и так же тихо вернулись на свои места. При слабом свете луны, несмотря на то что их лица были замотаны платками, я все ж узнал их — это были вчерашние спорщики-ваххабиты.
Не очень приятно лежать рядом с трупом, который находится в полуметре от тебя, но все же лучше быть живым и лежать с трупом, чем наоборот.
Вот так кончил свою никчемную жизнь этот старый похотливый рецидивист, легенда, можно сказать, воровского мира. Он помнил еще колониальные времена, много пережил в этих стенах, а ради чего? Чтоб его ночью придавили как старого пса, да он и есть пес, собаке и собачья смерть!
Утром я, как ни в чем не бывало, рано встал, отжался свои 200 раз, принял «душ» и разбудил ваххабитов на молитву, после лег в кровать, дожидаясь подъема. Краем глаза посмотрел на убитого мухомора, казалось, что он спит, только грудь не вздымалась в такт дыханию.
Подъем, построение во дворе на проверку, начали считать, одного нет. Пошли искать в расположение и нашли. Вызвали врача, тот осмотрел покойного и приказал унести, Тони пошел с ними.
Вернулся он на удивление быстро и веселый:
— Сказали сердечный приступ, даже вскрывать не будут. Доктор напишет документы, и тело отдадут родственникам.
— Тони, а там никакого криминала не заподозрили? — аккуратно спросил я пахана.
Капран отвел меня в сторону и тихо, чтоб никто не слышал, прошипел:
— Руси, у тебя своих проблем мало? Он умер от СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА! Понял?
— Понял! Я в принципе так и думал, я же врач.
— Ну, вот и молодец! И все, забудь об этом!
— Уже забыл!
Жизнь в камере быстро потекла по прежнему руслу, а к вечеру уже никто и не вспоминал про внезапную смерть старого насильника. Пахан был картинно весел, много шутил, но со мной ни в этот, ни в следующие дни не разговаривал.
Мне было ни капельки не жаль старого мерзавца, и уж тем более я не собирался сообщать «куда следует» об истинной его кончине, но просто было интересно, почему это дело так сразу спустили на тормозах?
Лишь через пару месяцев после происшедшего мне все же удалось «раскрутить» пахана на откровенный разговор. Не помню, как он начался, дело было на прогулке, и нас никто не подслушивал, да это было бы и бесполезно, так как мы общались на гремучей смеси арабско-русских слов и различных жестов. Даю уже в нормальном переводе:
