Он сидел в лодке против Тараса, поигрывая мускулами обветренных жилистых рук. Из щели ворота поднималась несокрушимой крепости шея, на которой казалась маленькой его голова в старой морской фуражке, надетой набекрень.
Его слова о торжестве любви заражали Тараса жгучей любовной тоской, не похожей на ту тоску, которую вызывали воспоминания о Марине. Он подумал, что его отношение к ней больше похоже на болезнь, а любовь не может, не должна быть болезненной. Это чувство здорового человека, который стремится к женщине именно потому, что он здоров и силен. И если она тоже здорова, и если любит, не будет противиться самому умному чувству, от которого родилось все, что есть на земле лучшего.
«Ну чего же ты ждешь?» — вспомнился ему тоскливый вопрос Лиды и ее недоуменный, растерянный взгляд в тот вечер, когда он хотел ее поцеловать.
— Однако ты не болтун, как я посмотрю, — услыхал он насмешливые слова Чашкина. — Ты о чем думаешь-то?
— Да как тебе сказать. О всяком думаю.
— Ты вот женись. Найди которая по сердцу — и валяй. В этом деле чем больше думать — тем хуже. Засохнешь, думаючи. Одну найди и отдай ей всю силу. Если начнешь на стороны кидаться, как воробей из каждой кучки поклевывать, то и сам вроде той кучки станешь. Одну найди, здоровую, молодую, дом построй на крепком месте, детей заведи. Знаешь, какая жизнь будет! Песня! Дома будешь — министр, а на работе зверь.
Он громко рассмеялся, закидывая назад свою маленькую голову.
Лодка с ходу ткнулась в берег.
Когда они поднялись по крутому откосу, вдруг налетел ветер, прибрежные кусты всполошно замахали ветвями, по воде стремительно побежали ослепительные искры.
— Это нам сейчас ни к чему, — погасив смех, озабоченно сказал Чашкин. — Боны укрепить не успеем. Давай, Тарас, найди этого колдуна и сам приходи…
В общежитии было пусто и светло от бесконечно вспыхивающих молний. Тарас выбежал на крыльцо. Ветер бросил ему в лицо горсть прибрежного песку. С гор сваливались тяжелые комья грязно-синих туч, и казалось, это они своим падением производят тот трескучий грохот, который раскатывался над головой. От реки доносился шум бегущей воды и какой-то протяжный стон, похожий на отдаленный звон колоколов.
По улице поселка, подгоняемый песчаными вихрями, бежал кривоногий десятник.
— Ребятка! — кричал он, захлебываясь ветром. — Выходи все!..
Тарас спустился к реке, задыхаясь от крутого напора ветра. Обгоняя его, бежали люди. Их голоса тонули а сплошном гуле и грохоте. Тяжелые волны ходили по Вес-няне, выбрасываясь на берег. Зеленые молнии хлестали по воде. Ветер, словно ватага одичавших от восторга мальчишек, с осатанелой радостью кидался с гор в воду, заставляя ее вскипать белыми бурунами.
Запонь стонала. Тяжелое ожерелье бон под страшным напором бревен погрузилось в черную кипящую реку. Сотни кубометров древесины напирали на хрупкое сооружение. Масса тяжелых бревен, блестя под молниями, то вздувалась чудовищными хребтами, то проваливалась черными пропастями, издавая тот протяжный гул, который напоминал отдаленный стон многих колоколов.
— Заварил черт кашу!.. — с веселым ликованием крикнул кто-то, обгоняя Тараса.
Люди, подбежав к реке, останавливались подавленные злобным весельем разгулявшейся стихии и собственным бессилием. Среди них, словно подхваченный ветром лист, метался Петр Трофимович. Размахивая рукой, он отчаянно кричал:
— Ребятка! На остров надо! Миленки, сукины дети, спасай добро!
Другая его рука безучастно болталась, закидываясь то на живот, то на спину.
— Сунься сам, черт сухорукий!
— Раньше-то где были!
Несколько смельчаков кинулось к тросам, намереваясь по ним перебраться на боны. Это был обычный путь на остров — по бонам, по бревнам, спокойный, прямой путь.
— Назад! Куда, черти, лезете! — раздался сильный хриплый голос Чашкина.
Он бежал вниз по песчаному откосу и, грозя кулаками, кричал:
— Давай лодки!..
Конечно, он был прав! Пройти сейчас по бонам, по вздыбившимся бревнам, в кипящей воде — было невозможно. Если не пришибет или не раздавит бревнами, то неминуемо смоет водой. Оставался, хотя и опасный, но единственный путь — на лодках.
Тарас бесстрашно кинулся в воду к лодке. Сейчас же рядом с ним очутился Чашкин. Удерживая лодку, он деловито, словно предстояла обычная работа под ясным небом, спросил:
— Инструмент взяли?
— На острове все, в котловане, — надрывался Обманов, намереваясь залезть в лодку.
— Куда? Там руки нужны, а не язык, — осадил его Чашкин. И, подняв мокрое лицо, спросил: — Кого ждем, мужики?
Свирепая волна ударилась о борт и белыми брызгами оплевала Чашкина.
— Кого ждем?! — бешено спросил он, ощеривая блестящие зубы. Усы его ощетинились. С трудом удерживая тяжелую лодку, пляшущую на волнах, Тарас заорал, словно он здесь был старший:
— Черт с ними, вдвоем сделаем!..
— Бери весла, — скомандовал Чашкин.
С трудом удерживаясь на ногах под тугими ударами ветра, Тарас послушно перенес ногу через борт лодки. В ту же минуту он почувствовал, как кто-то уцепился за его плечо, и услыхал Лидин голос:
— Я с тобой, Тарас.
Не оборачиваясь, он сказал:
— Не мешай тут!..
— Она не помешает, — крикнул Чашкин и приказал — Садись.
Он грудью налег на корму и ловко перекинул свое тело в лодку. Она сразу же высоко вскинулась на волне, подалась к берегу и тут же провалилась в пропасть, ударилась о дно и запрыгала на клокочущей воде.
Тарас взмахнул веслами. Лодка снова взлетела вверх и снова нырнула в бездну. Весла то упирались в упругие волны, то, скользнув в воздухе, ударялись о борта.
Волны, похожие на серых блестящих зверей с косматыми пенными гривами, хищно изгибаясь, с ревом бросались на смельчаков. Чашкин, ловко работая кормовым веслом, с трудом повернул лодку носом против ветра. Волны звонко били о днище.
— Не выдавай, мужики! — крикнул Чашкин, оборачиваясь к берегу.
Лиде казалось, что лодка бестолково бьется на одном месте в каком-то мокром сером мраке, но, оглянувшись назад, увидела, как уже далек от них взлетающий вверх черный берег, как далеки уютные, теплые огоньки поселка. Молния осветила прибрежный песок, где Лида впервые встретила Тараса. Там сейчас суетились люди, сталкивая на воду вторую лодку. Лида сказала об этом Чашкину.
— Вычерпывай воду, — приказал он.
Пошел дождь, но они заметили это уже только на острове. Вытащив лодку на песчаную отмель, они стояли, отдыхая от борьбы.
Вторая лодка, не дойдя до острова, опрокинулась на песчаной косе. Люди вначале испугались, но, почувствовав под ногами землю, начали страшными словами поносить все на свете. Больше всего пришлось на долю Чашкина, а он шел к ним навстречу и тоже крыл ротозеев, налетевших на отмель.
— Сюда, сюда! — орал он ужасным голосом и снова ругался.
Но было видно, что все довольны: сплавщики — тем, что не побоялись опасной переправы и готовы на любое трудное дело; Чашкин — тем, что сплавщики, хорошие товарищи и верные люди, не покинули его в беде. Ведь если сорвет запонь и миллионы советских денег погибнут, то судить и карать за ротозейство будут в первую очередь его, директора. Рабочих судить не будут. Но все-таки они, не щадя себя, явились спасать народное добро. Не страх, а совесть привела их сюда.
Лида села на песок и, разувшись, вылила воду из сапог, посоветовав Тарасу сделать то же. Он послушался и, сидя около девушки, наблюдал, как она выжимает свои портянки. Ее мокрые волосы потемнели и прилипли к голове. Она спросила, испытующе и озорновато поглядев на него:
— Ты сколько слов говоришь в день?
— Глупый вопрос. Зачем ты увязалась с нами?
Она коротко рассмеялась:
— Еще глупее спросил. Пойдем лучше костер разжигать.
Перед рассветом дождь прекратился. По холодному серому небу летели грязные хлопья туч, но ветер все с той же слепой яростью поднимал волны, хлестал по измученной запони. Она сопротивлялась. Она все еще стойко выдерживала чудовищный напор леса, воды и ветра. Грохот и стоны вздыбленных бревен не прекращались ни на минуту. Как разъяренное чудовище наползали они на хрупкую стенку запони. Казалось, еще удар — и она не выдержит, несмотря на все старания маленькой кучки усталых, насквозь промокших людей, которые отважно боролись с бунтующей стихией.
Лида сначала работала вместе со всеми, но потом Тарас сказал ей:
— Отдохнула бы.
Она обиделась, если бы ей предложил отдохнуть Чашкин или кто-нибудь другой, но на Тараса она не могла обижаться. В его тоне она услыхала не жалость, а сочувствие. Она запястьем отодвинула мокрые пряди волос, выбившиеся из-под косынки, и улыбнулась усталой улыбкой.
— Иди, иди, — крикнул Чашкин из котлована. — Посиди у костра, красивая!..
