— Иди, иди, — крикнул Чашкин из котлована. — Посиди у костра, красивая!..
В его словах тоже не было жалости. Таким залихватским тоном можно пригласить девушку на пляску или на веселую гулянку.
Лида подошла к костру. Посидела и, только когда захотела встать, почувствовала, как она устала.
В котловане кто-то сиплым голосом командовал:
— Раз, два, взяли! Еще взяли! А еще взяли!
Она встала, собрала мокрые телогрейки и фуражки, которые сплавщики побросали в самом начале работы, и отнесла их к костру. Топором обтесала несколько кольев, вбила их в землю вокруг костра и развесила мокрую одежду. От нее сейчас же повалил пар.
Оглянувшись на котлован, Лида стянула свою насквозь мокрую кофточку и начала сушить на вытянутых руках, поворачивая перед огнем.
— Я тебе погляжу! — донесся из котлована негромкий голос Тараса.
— Не видал я девок, что ли… — оправдывался тот, которого Тарас предупреждал.
— Я тебе башку-то пригну, — примирительно проворчал Тарас.
Чашкин весело крикнул:
— Правильно!
Лида улыбнулась и, уже больше не раздумывая, сняла сапоги и стащила с себя мокрые штаны и сорочку. Отжав их, повесила сушиться, а сама сидела голая, отгороженная от чужих взглядов одним только словом Тараса.
Показалось солнце. Невинно улыбаясь, оно выглянуло из-за гор, как младенец из люльки. Сразу все притихло вокруг. Ветер, словно устыдившись безобразий, которые он натворил в темноте, прошумел в нагорных лесах и угомонился. Река еще шумела, но не было в ней прежней ярости. Успокоился лес в запони, только хаотическое нагромождение бревен свидетельствовало о ночном разгуле.
И вот только теперь, в тишине, невидимая, шла главная беда: мутные потоки, устремившиеся с гор, начали наполнять Весняну. Вода поднималась. Уже набежала она на песчаные отмели, журчала в прибрежных кустах, подбиралась под кручи, и земля с глухим стоном ломтями обваливалась, поднимая фонтаны желтоватой пены.
Усталые люди сидели вокруг костра. Возбуждение борьбы медленно угасало, но сознание победы, собственной силы придавало каждому слову и движению особенную значительность.
Они курили около костра, придвинув к огню свои сапоги, испачканные глиной. Они сняли мокрые рубахи и надели телогрейки, высушенные Лидой. Сама Лида спала, зарывшись в стог прошлогоднего сена.
Отсюда видна была вся запонь, набитая лесом, которого, казалось, стало еще больше, но все знали, что это прибывшая вода вспучила массу леса. Это и была та самая страшная беда, которая угрожала запони. Вода глухо и подавленно урчала, пробиваясь между бревен. Но это теперь не страшно. Не так страшно, как если бы не были приняты меры.
Тарас поднялся и, сделав безразличное лицо, пошел к стогу. Никто не сказал ни одного слова и даже не посмотрел ему вслед.
Едва Тарас подошел к стогу, как из него выглянуло румяное лицо Лиды. Ее волосы высохли и распушились еще больше.
— Иди погрею, — сказала она шепотом. — Давай сюда телогрейку. Хорошо я ее высушила? Да рубаху сними. Здесь тепло.
Он послушно исполнил все, что она требовала, и нырнул в теплую нору. Лида взяла его холодные руки, прижала к своему телу. Тихонько посмеиваясь и зябко вздрагивая от щекочущего, обжигающего холода его ладоней, она прильнула к его груди.
— Тепло? — спросила она.
Он ощущал ее горячее тело через старенькую ткань блузки и целовал ее пушистые волосы, пряно пахнущие сеном.
— Ой, да что ты, Тарас, — посмеивалась она и вдруг, отодвинувшись от него, пригрозила:
— Если не перестанешь, уйду.
Тарас освободил руки и обнял Лиду, прижал к себе, Ему сразу стало жарко, словно все тепло девичьего тела вдруг перешло в него.
— Да ну, Тарас! Тарас же! — настойчиво повторяла Лида, сжимаясь в комок.
Ее локти, колени и голова упирались в его грудь и живот. Лида с силой рванулась и выкатилась из норы. Сидя около стога, она одергивала кофточку, поправляла волосы и говорила:
— Ты и не думай, что это получится так просто. Надо сначала полюбить. Я-то люблю. Я вся твоя. Все тебе отдам. А как ты, не любя, возьмешь? Подумал? Ведь потом стыдно станет и на душе тяжело. Нелюбимую силой взял. Да еще скажешь, сама заманила. А я тебя согреть хотела. Лежала и думала: надо хорошенько себя согреть, придет Тарас, продрогший. Ему хорошо будет. Я так думала, потому что я тебя люблю. У меня на все права есть, на всего тебя. А у тебя нет на меня никакого права. Ты украсть меня хотел? Да? А ты полюби, если можешь…
Тарас, перебивая ее, спросил:
— Ну хочешь, я на тебе женюсь?
Лида рассмеялась. Тарас обиделся и снова спросил:
— Так чего же тебе надо?
Она встала и ушла.
Лодка, на которой приплыла вторая группа сплавщиков, исчезла тогда же ночью. Сразу все не могли уехать с острова. Поэтому, когда Лида подошла к костру, там сидел только один человек. Все уплыли, обещав прислать лодку за оставшимися. Через час пришла лодка. Тарас спал, зарывшись в сено. Его разбудили. Сильное течение сносило лодку. Тарас, работая веслами, не видел Лиду, которая сидела за его спиной на носу лодки и молчала. Он Думал, что она молчит оттого, что сердится на него. Но когда лодка днищем заскрежетала по песку, Тарас услыхал за своей спиной:
— Вот как я пригрелась, всю дорогу проспала.
На берегу их встретил Петр Трофимович. Он топтался около Тараса и, заглядывая в его глаза, говорил:
— Петлю вы с меня сняли. Тюрьма бы мне! Выручили. Спасибо, ребятка.
— Лес мы выручили, — ответил сплавщик, приплывший с Тарасом. — Очень ты нам нужен такой красивый. Пошли спать, Тарас.
По берегу шла девушка, та, которая дежурила на бонах, и звонко спрашивала:
Ах, зачем эта ночь
Так была хороша?..
— Пошли, что ли, спать? — снова спросил сплавщик.
Лида, стоя в воде, отмывала глину со своих сапог. Она не обернулась, когда Тарас начал подниматься по откосу. Чем он ее обидел? Тем ли, что и в самом деле не знает, любит ли он ее? И имеет ли он право на любовь девушки? Не найдя ответа, он решил, что виноват только в одном: не надо было так часто встречаться. Она молода, может быть, ей и в самом деле показалось, что она любит. Ну, а с него хватит этих дел.
В его ушах все еще стоял тоскливый вопрос Лиды: «Чего же ты еще ждешь?» Что это: приказание уйти или остаться? Конечно, правильно сделал, что ушел. Через неделю он уедет, и все забудется.
А через неделю, когда он, сидя на чемодане у реки, ожидал катер, кто-то неслышно подошел к нему сзади и положил руки на плечи. Он, не оглядываясь, понял, что это Лида, и потерся плохо выбритой щекой о ее ладони. Лида звонко задала сразу три вопроса:
— Узнал? Значит, помнишь? Почему не зашел попрощаться?
Быстро поднявшись, он схватил ее руки. Пытливо заглядывая в глаза, он не увидел в них ни уныния, ни тоски. Тогда он подумал, что она забыла все, что произошло, и что он был прав, уйдя от нее в тот вечер. «Скоро это у них забывается», — с досадой подумал он и удивленно отметил, что ее равнодушие неприятно ему. И он тоже, насколько мог равнодушно ответил сразу на все ее вопросы:
— Знал, что ты придешь.
Лида засмеялась:
— С этого мы и начали. В то самое первое утро. Ты тоже был уверен, что я приду. Ох, балую я тебя.
Тарас вдруг понял, что спокойные глаза Лиды, ее смех и ее вопросы не обычная игра обидчивой девочки, а скорее уверенность в своих чувствах и простодушная вера в его чувства. Он пожалел, что так нехорошо подумал о Лиде, и, заглаживая небрежный тон своего ответа, начал оправдываться:
— В общежитии какое же прощание… девчонки эти…
Она вдруг, продолжая смотреть в его глаза, как-то покачнулась в его сторону, и Тарасу показалось, что Лида сейчас упадет, если он не поддержит ее. Она доверчиво прижалась к нему и, вскинув руки на его плечи, поцеловала в губы своими вздрагивающими губами.
Не спеша освободиться из его рук и коротко дыша, она сказала:
— Вот как я тебя поцеловала. Имею на это право.
Мишка Баринов спрыгнул с площадки товарного вагона. Стояла черная северная ночь. Неподалеку безнадежно, сами для себя тлели желтоватые фонари на столбах. Мишка, ничего не видя, прыгнул в темноту. Под его сапогами захрустели примороженные к ночи мховые болотные кочки. Это ободрило его — мох да болото, тайга и аспидное небо. Север, дом родной.
Мишка уверен: север примет его злую на работу цыганскую душу. Примут лучшего шофера-лесовозчика.
Он пошел вдоль недлинного состава. На открытых платформах стояли автомашины, какие-то ящики, тупорылые, знающие себе цену могучие тракторы и снова автомашины.
В новом, но уже испачканном и помятом полушубке, Мишка не спеша прошел весь состав. Около паровоза ярко горел нефтяной факел, освещая красные колеса. Черный человек работал, сверкая гаечным ключом в свете дымного зарева.
