— Ивгешка, помолись там за успех нашего дела…
Утренний свет красиво освещал комнату сквозь большие арочные стекла. Меж рам зависли в паутине старые осенние листья. Коля сидел на своем диване, свесив голые ступни, и величаво, торжественно смотрел на Димку.
— Доброе утро, Коль. Что с тобой?
Коля встал, натянул свои “казаки” и в трусах прошелся по комнате. Он задыхался от волнения, замирал и прикладывал ладонь к груди.
— Дима! — присел он на диван.
— Ну что, Коль?
— Только тебе одному расскажу, а ты никому! — глаза его радостно сияли. — Мне сегодня сделали операцию.
Димка настороженно отодвинулся к спинке дивана.
— Я не сошел с ума. Но я уверен стопроцентно, что это было наяву, — он встал и вышел в коридор. — Ты видел, здесь до сих пор графики колхозные висят?
Коля прошел к окну. Даже со спины было видно, что он сияет от счастья.
— Знаешь, Дим, так крепко, как в твоей деревне, я больше нигде не спал, — продолжал он. — А сегодня ночью меня просто ввели в глубочайший наркоз. Надо мной стояли два мужика в белых одеждах и обсуждали что-то. Потом они вскрыли мою грудную клетку, вытащили оттуда грязную траву и стали ее чистить, продолжая при этом общаться, мол, грязновато, да, согласен, коллега — пемза, пемза… Я это все видел и слышал реально, но не мог даже пошевелиться. Почистили, вложили и зашили. Я проснулся с легчайшими и просторными легкими! Что это, Дима?
— Чудо.
— Да, и я верю в это. Я даже босиком пробежку сделал по коридору.
— Молчи, Коля, как бы не сглазить! Тьфу-тьфу!
— Пойду, движок прогрею.
Димка собрался и тоже вышел. Счастливейший Коля, присев на корточки прижимал к груди большую лохматую собаку. Димка так и замер.
— Раньше от меня все собаки шарахались, — не поворачивая головы, сказал Коля. — Говорят, они могут разнюхать рак легких, не говоря уже про туберкулез.
Позавтракать решили в городе. По дороге встретили Петра и Кузьму Полтора, они мчались куда-то в санях и по очереди прикладывались к бутыли с “Максимкой”.
— Дураки! И не жалко им животинку? — переживал Коля.
— Который день уж пьют, — отозвался Димка.
— Разбогател и радовацца, — Коля постепенно переходил на местный диалект. — А главное богатство — здоровье!
По длинным извивам грейдера, словно по мосткам в снежном море, катила их “буханка” в город. Вот уже час Коля рулил и молчал в затаенном сиянии. Димка улыбался и не перебивал его счастья.
И вдруг он заорал во все горло:
Вот милый мой уехал, не вернется.
Уехал он, как видно, навсегда.
В Москву, в Москву он больше не вернется,
Осталась только карточка одна.
— Не поеду я в больницу, Митяй! Я здоров! Я верю! Даже не кашляется, вот смотри: кху-кху!
Это Колькино чудо успокоило Димку, оно стало сверхъестественным знамением верности выбранного ими пути. Как человек с жизненным опытом не более полувека, он не мог доверять этому сну, но как существо, связанное с вековым опытом предков, он не сомневался в могущественной силе небесных докторов.
Приехали, удачно подписали все документы у Магомедова. Потом делали необходимые покупки и вернулись домой только к пяти. Слили воду из радиатора. Во время их отсутствия приходила Альбина: на столе накрытые полотенцем стояли две чашки с бешбармаком, рядом вилка с ножом.
— Это не вилка с ножом, это любовь, Коля.
— Ну да, к тебе… а ты на меня стрелки переводишь.
— Ладно, не смущайся так.
— Прикалывайся-прикалывайся, сидел бы тут голодный без меня.
Он хотел сразу приступить к подключению интернета, но поел, посмотрел на Димку на диване и тоже прилег. А потом вдруг начал бить киянкой по боковине комбайна, все громче и громче…
Димка подскочил от грохота. И лишь спустя минуту понял, что в дверь конторы барабанят кулаками и ногами. Босой выскочил в коридор, откинул щеколду.
— Водки, водки хоть полста грамм! — сипел Полтора обмороженными губами. На бровях и усах длинные боковые сосульки. — Срочно опохмелиться! Петр помирает.
Коля быстрее Димки понял, что произошло. Он отшвырнул тулуп, метнулся в чулан.
— Где?! — крикнул Коля, сжимая бутылку водки в руке.
— Да в санях ляжит!
Полуголый Коля побежал во двор, за ним Полтора и Димка. Коля мучился с дурацкой крышкой “Шайтаночки”.
— Поздняк мятаться, — разочарованно сказал Полтора.
Дядя Петя лежал, распахнув тулуп и лихо сдвинув шапку на затылок. Он был мертв, а в губах еще дымился прилипший окурок “Примы”.
— Съездили, бля, за дровами…
На столе лежал баян, на нем — рюмка, накрытая ломтиком хлеба.
Лицо Антонины распухло и почернело. Он плакала и смеялась. Пошла в сарай доить отелившуюся корову и пыталась повеситься. Теперь при ней постоянно кто-нибудь находился.
— А она не дуром, старая сука! — кричала Тоня, тыкая пальцем в Димку. — Теть Саню, подругу, забрала и Петра моего, как слугу себе взяли! Она его всегда понукала!
— Не греши, не греши, Антонина, — увещевали ее женщины.
— И меня до старости гнобила! Чтоб ты в гробу перевернулась, ведьма!
— Теперь она еще кого-то забрать должна, — говорили тетки в толпе. — По всем приметам так выходит…
Димка с Колей ездили в район, снова встречались и говорили с майором Магомедовым, забирали необходимые бумаги. А потом подумали и заказали в Гортопе две машины с углем. Они пришли через неделю. Хотели сразу выгрузить все возле старой кочегарки, но вовремя догадались, что его сначала разворуют, а потом будут продавать за “самокат” или “спрайт”. Однако грузчиков, чтоб разгружать машины не нашлось. Димка, Коля и Овик раскидали часть топлива по дворам самых немощных старушек, все остальное самосвалы сгрузили возле бывших гаражей правления.
Вечером под окнами конторы встали две убогих старушонки с санками. Казалось, если не выйти к ним, они постоят еще немного на морозе и уйдут назад.
— Надолго нас не хватит, — с печальной усмешкой сказал Коля. — Всю Россию не согреешь…
Сон почек
Димка покормил кошку бабы Кати, корову и ярочку с ягнятами. По дороге в контору печально замер возле заснеженного пространства, где когда-то находился их дом. Снежинки составляли комнаты и коридоры, в которых колдовали белые призраки. Он мялся, вздыхал, и вдруг в начале улицы послышалось что-то знакомое… Тогда тоже была зима, так же порхали снежинки. Они играли в царя горы. Его толкнули, он упал, ударившись головой, и в ней вздрогнуло что-то. Он так и остался лежать на спине, один, а с того конца деревни приближалась песня “Миллион алых роз”. Вначале послышались ясные хрустальные капли синтезатора, капли разных тональностей, а потом вступил глубокий голос певицы. Звуки приближались, наполняли собою все пространство, этот миллион алых роз под миллиардом парящих снежинок, над лежащим пацаном, все громче, наконец, песня замерла рядом с ним, и с этого момента печально затихала, удаляясь, замирая в застуженном динамике. Димка стоял на пригорке, который был когда-то горой, на которой он лежал царем и слушал эту песню. Капли ее звенели по ту сторону бытия. Память воссоздавала, а снежинки набрасывали перед его взором движущийся абрис невидимки: парень в длинном шарфе, в сапогах-дутиках, с хриплым магнитофоном “Романтика” в руках и с этой песней безумных роз. Вживую звучащая музыка приблизилась, медленно прошла мимо Димки и оглянулась с печалью. Он и не знает об этом, тот парень, которому суждено теперь идти с магнитофоном под снегом, мимо детства Димки.
По главной улице, бывшей Советской, проплыли снежные раструбы фар, самой машины не видно в снежной кутерьме. Наверное, привезли ночного гостя к старому карагачу.
Ветер сдувал снег и солому с крыши сараев.
Человек знает свое будущее, точно так же, как помнит свое прошлое, и может ошибаться в своем будущем, так же как и путаться в своих воспоминаниях.
— Ивгешка! — Димка почувствовал, что машина привезла Ивгешку, что она уже идет ему навстречу, и душа его сжалась от тревожного предчувствия.
— Ивгешка? — дрогнувшим голосом спросил он, увидев лишь темный сгусток высокой фигуры.
Замерли в кромешной тьме, почти плечом к плечу, и снова как летом неудержимо потянулись друг к другу, словно странные растения, призванные сплетаться на этой земле и прорастать плотью в плоть. Димка не был пьян и не болен, но впал в горячечное состояние, напрочь отключающее его из реальности жизни.
Во всей деревне не было света. На улице темно и неуютно, будто все вымерло, и остались они одни — Ивгешка и Димка, целующий ее у сарая, слизывающий с губ снег и соломинки. От нее пахло глубокой, церковнославянской древностью.
— Как темно. Отвыкла я, что ли?
— Света нет. Будка трансформаторная перегорела.
Димка подтопил печь в доме бабы Кати. Когда искал в чулане разжижку для угля, увидел за фляжкой с керосином уцелевшую бутылку “Мартини” и засмеялся.
— Ты чего?
— Мартини в керосине… У меня бутылка “Мартини” есть!
