— Ты всегда-превсегда красивая, — успокоил ее Энди. — Мам, а что на пикник? Ты же сказала, у нас будет пикник?
Я промолчала.
В маминых глазах трепыхнулся испуг. Потом она грациозно, словно урожденная леди, поднялась с одеяла и, погромыхивая остатками льда в стакане, сказала:
— Пойду еще налью, пить хочется.
И направилась к дому, приладив к бедру корзину из-под белья. Но назад вернулась не со стаканчиком, а с пустой чашкой.
Протянула ее мне:
— Сходи к миссис Мендель, попроси взаймы муки.
— Для чего? — спросила я.
— Хлеба хочу испечь. Энди, ты тоже иди.
Я послушно брела с опущенной головой, чувствуя, что мама смотрит, как я шлепаю по тропинке грязными босыми ногами. Я постучалась, услышав «да-да», мы вошли. В домике повсюду были салфеточки и фотографии, в том числе и нашей троицы. Миссис Мендель насыпала в чашку муку, а Энди протянула тарелку с печеньем, сказав, что тарелку можно занести потом. Только мы вышли за дверь, Энди набросился на печенье. Назад я брела еще медленнее, пытаясь осмыслить, что же все-таки происходит.
Я вошла в дом отдать муку, мама в этот момент вешала телефонную трубку. Потом схватила бутылку и стаканчик и обернулась ко мне:
— Пойду прилягу. Мне что-то нездоровится.
— Ма-а-ам?
Она заперлась у себя в спальне и не вышла даже к ужину. Мы с Энди поели томатного супа, а потом допоздна смотрели телевизор. Мама так и не пришла.
На завтрак она приготовила глазунью и сделала тосты с ореховым маслом. Зазвонил телефон. Сказав «алло», послушала, в ответ спросила:
— Лаудина, что еще тебе от меня нужно? Чтобы я отдала всю свою кровь?
На ланч мы ели бутерброды, запеченные с сыром, а потом хрустящее шоколадное печенье. Раньше мама никогда не давала нам днем сладкое. Сама она ела крекеры, размачивая в молоке, очень медленно их пережевывала, уставившись на стену. Весь день она как-то странно себя вела. Мы с Энди на всякий случай сбежали на ручей, искать красивые камушки.
Среди ночи меня разбудил запах сигаретного дыма. Разлепив веки, я увидела у кровати маму. Она отпила из стаканчика, потом затянулась и выдохнула большой клубок. Я и не знала, что она курит.
— Мама? Что-нибудь случилось?
— Ты помнишь тот пикник на твой день рождения, в четыре годика?
— Ну-у… нет, мам.
— Тогда ты даже без нытья надела платье в цветочек и как миленькая терпела, пока я расчесывала тебе волосы, зато блестели потом, будто шелковые. — Она снова отхлебнула и затянулась, медленно выпустила дым. — У тебя обгорели на солнце плечики, и я помазала их бальзамом от ожогов.
— Да, теперь вспоминаю.
— Пальцы на ножках были крохотные и плотно прижатые, как зерна в кукурузном початке. — Снова глоток и дымное облачко изо рта. — Ты прыгнула мне на колени, и от волос твоих пахло теплой ванилью.
Я завороженно слушала ее голос. В окно падал лунный свет, прямо на маму. Во мраке светилась ее белая хлопковая сорочка. Светился кончик сигареты. Светились между приоткрытых губ зубы.
Она потыкала сигаретой в подоконник и щелчком швырнула окурок в окно.
— И еще я приколола тебе тогда бантики. — Мама наклонилась меня поцеловать, на миг щекам стало щекотно от ее волос. — Жизнь иногда слишком жестока, доченька.
Сказала так и ушла. Я долго не могла заснуть.
На следующий день мама продолжала нас удивлять. На завтрак испекла оладьи и налила по стакану шоколадного молока. А сама только курила и пила кофе и все смотрела из окна на дорогу.
Когда Энди доел все оладьи, она сжала ладонью его пальцы.
— Ну все, Энди, нам пора идти к миссис Мендель.
Энди здорово перемазался в шоколадном молоке и лохматый был ужасно, его еще никто не причесал.
Вернулась мама одна — и прямиком ко мне в спальню, подошла к кедровому шкафчику, достала мой желтый чемодан. Потом метнулась к себе и вытащила старую папину холщовую сумку, которую можно было стянуть наверху, как рюкзак.
— Собирайся. Одежду в чемодан. А в сумку можно положить игрушки и книги, какие, решай сама.
— Зачем собираться?
— Ни о чем меня сейчас не спрашивай. И без тебя голова раскалывается.
— Но мамочка…
Она схватила меня за рукав и поволокла в мою комнату.
Ткнув пальцем в сторону чемодана, приказала:
— Пошевеливайся, Вирджиния Кейт Кэри.
Я наскоро упихала вещички, фотоаппарат завернула в футболку, положила его сверху. Потерянно покружив по комнате, решила посмотреть, что там делает мама.
Она сидела на диване, с сигаретой, голова обмотана полотенцем. На столике полный стакан. Веки припухшие, но слез в глазах не было, в них полыхал огонь ярости.
— Собралась?
— Опять к тете Руби?
— Нет.
— Тогда куда же? — Я тоже смерила ее яростным взглядом.
Она медленно выпустила дым.
— Сюда сейчас явится твой отец. За тобой.
— Значит, я поеду в гости к ним с Микой? — Я едва не заплясала от радости. — Энди тоже поедет?
Мама встала, взяла со столика стакан.
— Не в гости. Будешь у них жить. У папы с этой его новой.
Я уставилась на нее, ничего не понимая.
— Жить у них? Насовсем?
— Не знаю. — Она потерла шею и вздохнула. — Я действительно не знаю, Вирджиния Кейт.
— А Энди?
— Что Энди? Он останется со мной. — Мама посмотрела на меня, выставив вперед свой острый подбородок.
— Без Энди не поеду.
— Папа скоро будет здесь, и ты как миленькая сядешь в эту его машину, слышишь?
— Я не могу бросить Энди. — Угрожающе и настырно зажужжали в голове шершни.
— А я думала, ты хочешь быть вместе с Микой. Я думала, ты соскучилась по папе.
— Да, соскучилась! Но почему мы не можем жить все вместе, как раньше?
Я села на диван, прижала к груди стиснутые руки.
— Энди боится спать один, я нужна ему.
— Ты ничего не знаешь и ни-че-го не понимаешь. — Мама залпом допила.
— Энди плакал, когда ты сказала ему?
— Я пока ничего не говорила. — Мама тоже скрестила руки на груди.
— Он подумает, что я его не люблю.
— Это пройдет, жизнь все расставит по местам.
— Пожалуйста, мамочка, я так не могу. — Я упрашивала, забыв про обиду и попранную гордость. Я подбежала к ней, крепко-крепко обняла и уткнулась лицом в живот.
Она меня оттолкнула.
— Ты нарочно все это устраиваешь, чтобы мне было еще больнее. Думаешь, легко отрывать от себя детей, одного за другим? Но у меня нет выхода.
Она метнулась на кухню, оттуда донесся перезвон кубиков льда. И вернулась уже с каменным лицом.
— Энди останется со мной, хотя бы он.
Мама направилась в мою комнату, я следом. Схватив чемодан, она потащила его на крыльцо, на ходу обернулась:
— Твой папа прикатит на своем новом дурацком авто, там мало места. Остальные вещи придется отсылать потом почтой.
Я не желала уходить, мама вернулась и, схватив меня за руку, насильно подвела к парадной двери, придержав сетчатую решетку, выпустила наружу и вышла сама. Я не сводила с мамы глаз, но она смотрела в другую сторону, старательно поправляя рукой волосы.
— Сиди здесь, жди своего папочку. А мне нужно поговорить с миссис Мендель.
Она соизволила на меня взглянуть и показалась мне настоящей уродиной, хотя я знала, что это неправда.
Я присела на ступеньку, а она, гордо выпрямив спину, зашагала к домику миссис Мендель. Я видела, как приподнялась занавеска на окне, мелькнуло мамино лицо, она проверяла, на месте ли я. Когда занавеска опустилась, я юркнула в дом. Сначала бегом в мамину комнату. Схватила щетку для волос с серебряной ручкой, пудру «Шалимар» и красную помаду. Вытащила из-под салфетки на комоде их с папой фотографию, которую мама там прятала. Уже выходя, сдернула с дверной ручки неубранную блузку и надела ее поверх футболки, застегнулась до самого горла. Побросала в папину сумку еще какие-то мамины вещицы. Потом заскочила в комнату Энди и взяла Тигра Траляляя.
Прижимая к груди Траляляя, решила, что обязательно попрощаюсь с братом, пусть она ругается сколько хочет. Я выскочила на крыльцо. И увидела их… маму, Энди и миссис Мендель. В ее «кадиллаке», который отъехал уже довольно далеко. Мама смотрела прямо перед собой. Энди слегка подскакивал на колдобинах и ужасно этому радовался, дурашка. Счастливый.
А я стояла на раскалившейся от солнца дороге. Когда ногам стало нестерпимо горячо, вернулась на крыльцо дожидаться папу. Заодно зубрила таблицу умножения. Папа прикатил, когда я добралась до столбика с четверкой. Верх машины был опущен. Папа перепрыгнул через бортик, даже дверцу открывать не стал. Весь в черном, и брюки, и рубашка, и ботинки. Волосы были длиннее, чем раньше, он отрастил бачки, зато исчезли усы. Точь-в-точь пропавший кузен Элвиса[15].
— Букашка! Как же ты подросла! — Он схватил чемодан и зашвырнул на заднее сиденье. Папа тараторил не умолкая, твердил, что мы классно попутешествуем, что он до смерти соскучился по своей малышке, что я у него раскрасавица (как же, как же, это в моих-то клетчатых бриджах, страшных как не знаю что). Я упорно отмалчивалась, и улыбка его слегка потускнела.
