— Ладно, еще посмотрим. Наверняка ей все это осточертеет, сбежит, никуда не денется.
— Мам, а что ей осточертеет?
— Лично я точно не стала бы возиться с чужими детьми. Твой папа развлекается в этом своем колледже. А она? — Мама считала по пальцам. — Парится у плиты, моет-чистит, пасет Мику. Так на что спорим?
— Лица у них веселые.
— Иди к себе, Вирджиния Кейт. Что-то у меня тяжелая голова, гудит.
В присланной папой энциклопедии я нашла карту Луизианы, оказалось, она рядышком с Техасом.
Мама попросила папу отпустить Мику домой, навестить нас. Но папа не поддался на уговоры.
— Фредерик, ты совсем долбанулся! — крикнула мама, швыряя трубку.
А потом сделала себе ударную дозу выпивки с шерри-бренди и сообщила:
— Папаша твой не отпускает Мику, мне назло. Пусть, говорит, Букашка и Энди приедут сюда. Ни за что. Ни за что! Сказал, что Муся-Буся обещала… — Она осеклась и покачала головой.
Снова позвонила папе и кротко промурлыкала:
— Фредерик, у меня больше нет семьи, разбилась вдребезги. Больно видеть, какими глазами Вирджиния Кейт смотрит на ваши фотографии. Неужели тебя не тянет домой? — и опять швырнула трубку, и уже никакого мурлыканья, рык разъяренной рыси: — Самодовольный ублюдок!
Я пошла к себе, вытащила из-под кровати Особую коробку. Достала давнишние снимки папы и Мики, когда они ездили рыбачить на реку Грин-брайер. Оба с удочками. Папа в резиновых сапогах, у Мики такие же, но они ему здорово широки, ноги еще по-мальчишески худые. Мика гордо держит форель, будто поймал громадного кита. Когда рыбаки ввалились в дом, мама сморщила нос, целуя папу, так от него несло рыбой, но не отстранилась. Мы ели форель с жареной картошкой, и хлеб с маслом, и шоколадки из «Файв энд дайм». Мы набили шоколадом рты, хохоча, радуясь рыбацкой удаче и классному дню.
Я смотрела и смотрела на папу с Микой и, только когда тогдашние их лица стали совсем живыми, снова спрятала снимок в коробку. Спрятала и пошла на кухню за аспирином, проглотив две таблетки, улеглась в постель, хотя только начало темнеть, еще даже не квакали лягушки, и не звенела мошкара. Аспирин разбух в желудке, хотелось его вытошнить. Горло болело, в висках стучало. Я унеслась ввысь на Фионадале, а потом мы с ней блаженствовали среди облаков, я и не заметила, как уснула.
Проснулась оттого, что кто-то вошел. Открыла глаза — никого, но я почувствовала, как почти незаметно опустился матрас. И чье-то легкое дыхание, ласковое, будто летний ветерок.
— Бабушка?
Вспорхнули занавески, впуская свежие бодрящие ароматы. Потянув носом, я сообразила, что уже утро. На подоконнике сидел красный кардинал и блестящими черными глазками с интересом разглядывал комнату. Я села, хотела его рассмотреть, а он взял и улетел. Я пошла в ванную, ополоснула лицо, в доме было тихо. На цыпочках проскользнула на кухню, чтобы вскипятить воду для кофе. Знала, что маме он понадобится, ведь бутылка на кофейном столике была почти пустой.
Наконец, мама проснулась, мы сидели друг против друга, потягивали кофе. Мне нравилось смотреть на нее сквозь струйки пара: мама-ангел, окутанный облачком.
Она взглянула на меня поверх поднесенной к губам чашки.
— Я не хотела, чтобы он уехал с концами. Ты ведь веришь мне, Вирджиния Кейт?
Непонятно было, кого она имеет в виду, Мику или папу или обоих. Она откинула назад волосы.
— Семья вдребезги. Когда, почему? Я и опомниться не успела.
Выпив вторую чашку, она набрала номер папы, обозвала его долбанутым и ублюдком, потом еще и еще, прямо как заведенная, я думала, что не выдержу, чокнусь.
Пришел Энди, стал хрустеть тостом и колотить ногой по ножке стола, бубух-бубух, все громче и громче.
Чтобы успокоиться, я вышла с фотиком прогуляться. (Присланную папой книжку «Искусство фотографии» прочла от корки до корки.) Деньги Муси-Буси я приберегла и купила еще пленки. После проявки подолгу изучала каждое фото, хотела понять, как нужно снимать правильней. Щелкала все подряд, наш дом, свою спальню, садик миссис Мендель, клен, горы, много чего.
Но одну карточку я хранила отдельно, в папиросной бумаге. На ней я лечу на качелях, в любимых синих шортах и полосатой маечке. Сзади видна моя гора, в лицо бьет ветер. Я смеюсь, радуясь себе и ветру, Энди щелкнул меня как раз в этот момент. Посмотрев на готовое фото, мама сказала, что пленка попалась бракованная. Но я-то знала. За моей спиной и с боков проявилось тускловатое свечение, похожее на размытый ореол. Я знала, что со мною там бабушка Фейт.
Перед прогулкой вставила новую кассету, но снимать ничего не стала. Решила дождаться чего-нибудь примечательного. Это уже после я сняла горы во время грозы, когда вершины их заволокло тучами, в которых сверкали зигзаги молний. Сняла маму, уткнувшуюся в очередную книжку про любовь, у губ полосатый стаканчик, мизинец оттопырен. Миссис Мендель у нее в садике, с кошкой на руках. Энди вечно нарочно строил рожи. Фотографии я сдам в печать уже тогда, когда то, что на них, станет немыслимо далеким. Ведь тот июнь надолго станет последним моим июнем в родной низине.
ГЛАВА 14. Жизнь иногда слишком жестока, доченька
Классный тогда выдался денек, и я подумала, что все у нас не так уж плохо, мало ли что мне показалось. Была теплынь, и небо словно бы передразнивало мамино платье в крупный белый горошек. Я разомлела, прислонившись спиной к старому морщинистому стволу, Энди кругами носился по траве.
— Энди, давай поиграем?
— Давай, — подбежал, плюхнулся рядом.
— Угадай, что я вижу на небе?
— Воздушную попу? — Он ткнул пальцем в пухлое двугорбое облачко и торжествующе рассмеялся.
— Нет, оно голубое.
— Тогда там моя попа. — Он вскочил и несколько раз перекувырнулся.
— Нет, оно голубое с белыми пятнышками.
— Твоя попа. — Энди бухнулся на землю и начал дрыгать ногами, хохоча как сумасшедший.
— Это же мамино платье, дурачок.
— Да ну, скучная игра. — Он стал искать в траве мошек и жучков.
— А что ты хочешь?
— Ничего-ничего, ни-чичи-чего. — Он подпрыгнул и снова побежал, размахивая руками.
— Энди-и-и, ну хватит уже.
— Энди-диди догони-ни-ни-ни-ни. — Он стал обегать дерево, но я и не думала за ним гнаться.
— Сейчас же прекратите весь этот шурум-бурум.
Мама уже развесила белье на порыжевшей от старости бечевке и теперь подбоченившись смотрела на нас. Волосы, стянутые в хвост, перекинула через плечо, огромный завиток в форме полумесяца. По взгляду я сразу поняла, что ее осенила какая-то идея. Мама зашла в дом и вернулась с синим одеялом, а в левой руке — налитый доверху стакан. Расстелила одеяло под деревом и уселась поджав ноги. Мы тут же подбежали и расселись по бокам. Мама отхлебнула своего тонизирующего и блаженно выдохнула:
— Ах-х-х, самое то.
— Ма-а-ам, может, устроим пикник? — предложила я.
— Мне, чур, сэндвич с червяками, — сказал Энди, — и пирожное из грязи.
— Энди, гадость какая! — возмутилась я и сама же захихикала.
Мама отхлебнула еще, взгляд ее затуманился нежностью.
— Как у нас тут красиво. Нет, из Западной Вирджинии я никуда и никогда.
— И я, — сказала я, осмелившись прильнуть к ее плечу.
— И я! — Энди вскочил и подпрыгнул, силясь достать до нижней ветки.
— Так какие будут пожелания для пикника? Кроме червяков и грязи?
— Гамбургеры с жареной картошкой? — предложила я.
— Или по два горячих песика Сосисика, — заказал Энди, брякнувшись на траву.
Все складывалось замечательно, только бы не поднялся ветер, подумала я, не помешал бы. Но тут выяснилось, что у мамы было совсем другое настроение.
— Ну и как бы я сейчас, если бы не отправила Мику? — Перекинув завиток с плеча на спину, она сделала три глотка подряд. — Продукты бессовестно подорожали.
— Я буду меньше есть. Могу не завтракать.
— И я могу, — заверил Энди.
— Сплошные потери, такая теперь моя жизнь. Все летит к чертям собачьим. — Мама уставилась на донышко стакана, будто там таилось волшебное спасение.
— Ну что ты, мама, нет. — Но внутри у меня все перевернулось.
Я знала, что мама тоскует по чарлстонскому универмагу, где она чувствовала себя в своей стихии, оттуда она приносила ватные шарики, пропитанные терпкими духами, и проводила ими по моим запястьям. Принимая вечером ванну, я держала руки над водой, чтобы сберечь запах на всю ночь. Кокетливо придерживая на затылке свои роскошные волосы, мама наряжалась в дивное платье, слегка выпятив губы, проводила по ним помадой и несколько раз сжимала. И если ей случалось разговаривать с другими женщинами, те злобно на нее пялились, будто она была созданием из иного мира.
Вытянув перед собой ноги, мама пошевелила пальцами с красными ногтями.
— Посмотрите на эти ноги. Как по-вашему, мне пойдут голые ногти? — Она подняла руки и растопырила пальцы. — А на руках? Не могу представить свои ногти без лака.
