Я рывком села и посмотрела ему в глаза.
— Кто?
— Кто-то. Я всегда сразу про него знаю.
— Наверное, он — это я, прихожу посмотреть, как ты тут.
— Нет, это не ты. — Он сел на кровати, скрестив ноги, как это делала я. — Он страшный.
— А может, это бабушка Фейт? Разве она страшная? Она со мной разговаривает, я часто ее вижу.
— Не хочу, чтоб тут ходили привидения.
— Это же ветер. Видишь, как шевелятся занавески?
Он некоторое время наблюдал за пляшущими занавесками, потом улегся и быстро уснул. Я снова перекочевала к Мике, но мне долго не спалось. В школе была квелая, слипались глаза. Мне поставили за разбор слов «хорошо» вместо обычного «отлично».
Накануне каникул увалень Эдсель сунул мне в руки самодельный цветок и шоколадные конфеты, сообщил, что едет к себе в Теннесси, и еще что-то нес, он никак не затыкался, одноклассники хихикали, я умирала от стыда. Наконец он отвалил, весь сияя, потому что я сказала:
— Ой, спасибо, Эдсель. Хорошо тебе повеселиться в Теннесси.
Коробка оказалась вскрытой, без нескольких конфет, а цветок был из старого ершика. Дома я все это выбросила.
Другим девчонкам Эдсель не посмел бы ничего рассказывать, только мне. В нашем классе только у меня родители были в разводе. Только у меня брат уехал из дому. Только у меня была не просто мама, а такая вот мама.
Поклонники у мамы водились, но к дому она их не подпускала. Говорила по телефону, что будет ждать у дороги. И стояла там вдалеке, при полном параде, на высоких каблуках. Это тетя Руби пусть знакомится с ухажерами где попало, в продуктовом магазине, у мужской парикмахерской, в лавчонке мясника. А сама мама отыскала Тимоти в более цивильном заведении, в магазине «Файв энд дайм».
Знакомство состоялось в тот день, когда мы с мамой отправились в библиотеку за свежими любовными романами. Их она глотала за неделю, иногда и по два. Это радовало, потому что мне тоже нужно было менять книги. Мы залезали в розовый «рам-блер» и летели по дороге, клубя пылью. Прядки маминых волос вырывались из окна и реяли на ветру, я тоже распускала волосы, но они спутывались, реять не желали. Мама высовывала руку наружу и кричала:
— Эге-ге-гей!
Мы с Энди хохотали. В эти библиотечные дни мы любили ее еще сильней.
В тот четверг мама решила зайти в «Файв энд дайм».
— Хочу посмотреть на эту Кимберли. И кое-что ей сказать.
Мы с Энди рысцой трусили сзади. Брат сразу рванул к полкам с конфетами, а я не отходила от мамы, интересно было, что она затевает. Платье мама надела красное, самое любимое, помада тоже красная, взбаламученные ветром волосы разметались по плечам. Мама наша точно затмила бы любую кинозвезду. Она плыла по магазину своей скользящей походкой, норовисто откинув голову, в черных глазах клубилась мгла, но что за ней скрывается, догадаться было невозможно.
У аптечного прилавка стояла желтогривая рыхловатая девица. На приколотой к лацкану бирке было написано «Кимберли». Рядом с мамой девица сразу поблекла и пожухла. Мама тряхнула взбаламученными волосами.
— Ну что, скушала, дурища набитая? И тебе не удалось удержать моего мужа?
— О чем это вы? Я не понимаю, — жеманно возмутилась Кимберли.
Мама фыркнула:
— От моего мужика постоянно воняло твоими духами.
— Полагаю, вам следует покинуть магазин, — сказала Кимберли, надменно задрав голову, но руки у нее еле заметно тряслись.
— Пэки-и-и-нуть мэгэзи-и-ин, — передразнила мама, и губы ее мелко задрожали, как у бойцовой собаки. — И что мой Фредерик нашел в такой замухрышке? Теперь уж никогда не узнаю. Может, размечтался, что ты и есть чума Джульетта из книжек его Шексперчика?
Она оттопырила зад и страстно почмокала губами:
— Ромео, где ж ты, чертов хрен, Ромео? Я Джульетта, сучонка из лавчонки «Файв энд дайм».
Я разинула рот, вороне наверняка ничего бы не стоило туда залететь.
Кимберли вскинула подбородок:
— У вас определенно что-то с головой.
Тут мама, сделав мощный рывок, толкнула ее на витрину, пузырьки с лекарствами от простуды разлетелись в разные стороны.
Я прыснула, зажав рот ладонью. Но это было так смешно, что смех прорвался.
У Кимберли хлынули слезы из глаз, потекло из носу, она яростно причитала. На шум прибежал Энди, тыча пальцем в поверженную Кимберли, радостно захихикал. Подошли трое дядек и тетка в бигуди.
Мама с младенческой безмятежностью заявила:
— С тобой он не был счастлив. Ни одна не сможет тягаться в этом со мной.
— У нас с ним ничего не было! — Кимберли утерла ладонью нос.
Подскочил сотрудник с майонезным пятном на губе и погладил Кимберли по спине.
— Что тут вообще устроили?
Кимберли уткнулась лицом в его белую форменную курточку:
— Джон, она ненормальная.
— Да видел я. Хуже кошки моей соседки, совсем бешеная.
Мама повернулась к сопернице спиной и, взяв нас с Энди за руки, надменно вскинула голову и двинулась к выходу, воистину королева Западной Вирджинии.
Тетка в бигуди обернулась, дядьки расступились. Но один из них, присвистнув, преградил маме дорогу.
— Женщина, твой муж недоумок. — Он протянул ей руку. — А я — Тимоти.
Она схватила его лапищу, вытащила из сумки ручку и написала наш телефон прямо ему на ладони.
— Пока, Тимоти, кстати, теперь уж он точно не схватит трубку первым.
Она бросила дядькину лапищу, снова взяла нас за руки, и мы отправились в библиотеку.
Тимоти позвонил на следующий день, они болтали почти час. Звонил четырежды, потом состоялось свидание, мама позволила ему зайти. Здороваясь, Тимоти вежливо прикоснулся к шляпе, но зыркал злобно. В следующий раз (второе свидание) он ужинал у нас. Меня и Энди почти не замечал.
Ради третьей встречи мама нарядилась в черное платье с пышными фалдами. Волосы собрала наверх и вдела в уши новые серьги. Тимоти целовал ее и тискал, тошно было смотреть.
— Вирджиния Кейт, мы с Тимоти едем в Чарлстон потанцевать. Присмотри за Энди, ладно? Если что, миссис Мендель тут, в двух шагах.
— Да, мэм. — Я искоса глянула на Тимоти, он на меня. Я уже поняла, что этот дядька Типичное-не-то, но меня никто не спрашивал.
На ужин приготовила нам с Энди сэндвичи с ореховым маслом и повидлом, а после мы долго пялились в телик, пока не начали слипаться глаза. Я укутала Энди одеялом, хотя он ворчал, что он уже большой мальчик и закроется сам. Мамы все не было и не было. Я волновалась.
Позвонила миссис Мендель:
— Ребятки, как вы? Если что понадобится, зовите. Хорошо? Я же вот она, рядом.
Я сказала «хорошо» и повесила трубку, забралась под бабушкино одеяло и вмиг уснула, хотя думала, что не сомкну глаз. Когда проснулась, рядом с кроватью стояла мама.
— С добрым утром, дочка.
— С добрым утром, мама.
И тут я увидела ее лицо. Под глазом был огромный синяк, губа вздулась.
— Ма-а-ам?
Она прижала к моим губам палец.
— Завтрак готов. Оладушки с ежевикой.
Только это и сказала. А Тимоти мы больше ни разу не видели.
Я мечтала уехать на лето к папе и Мике. Папа слал мне открытки и письма, в которых писал о Шекспире, о своей учебе, о том, что Муся-Буся доводит Ребекку до умопомрачения. Они улыбались мне с фотографий, я воображала, что я там, рядом с ними. Муся-Буся прислала фото всех троих, папы, Мики и Ребекки, на фоне своего дома. Дом был кирпичным, вытянутым в длину, обнесенным железной оградой. Мне трудно было представить, что можно жить вот так, за черной решеткой. Во дворе росли основательные коренастые деревья, там, где им повелели. Папа обнимал Мику за плечи, а с другого бока к брату придвинулась Ребекка и смотрела на него. Оба стиснули Мику, как повидло в сэндвиче.
На обороте карточки Муся-Буся написала: «И кого у нас тут не хватает? Тебя!»
Я смотрела на них с тяжелым сердцем. Захотелось кричать от ярости, но это было бы уже слишком, а как же гордость?
Вошла мама, застав меня, предательницу, врасплох.
— Немедленно убери эту гадость, а то порву и сожгу! Это ведь надо, просто зло берет!
Я спрятала фото в Особую коробку, хотя мне и самой хотелось разорвать его на мелкие кусочки.
А вскоре мама получила от папы письмо, в котором он сообщил, что его семья (так и написал, «моя семья») переезжает в Луизиану, чтобы он мог учиться дальше.
Читая, мама пророчила:
— Не думаю, что его овца будет долго терпеть разъезды по Луизианам и надоест ей нянчиться с чужим ребенком.
Она вскочила и, приплясывая, стала размахивать письмом, потом снова плюхнулась на диван и продолжила читать. Торжествующая улыбка тут же исчезла.
— Та-а-ак, эта его из Луизианы. Видишь? — Она показала мне слова «родилась в Луизиане».
Мама медленно опустила письмо на колени, разодрала на три части, скомкала и швырнула в корзину, позже я, конечно, этот комочек выудила.
