А через мгновение покалеченную женщину уже обступила плотная толпа. Прохожие с улицы, водители окружающих машин. Кто-то громко требовал вызвать «скорую». Шокированный солдатик так и стоял, опершись на дверцу.
Алеши не было видно. Пока его загораживал от нас УАЗик, и все были в замешательстве, певец исчез.
– Его надо догнать, – Старкова смахнула накатившиеся от испуга слезы, и мы побежали к кладбищу.
Возле могилы Высоцкого, которая находится близко у входа, стояло несколько человек, но Алеши среди них не было.
– Вон он! – показала Старкова.
По кладбищенской аллее, которая вела в сторону могилы Сергея Есенина, жалкой рысцой убегал человек, со спины очень похожий на короля блатной песни Алешу Козырного.
– Ну что теперь, в догонялки с ним играть между могил? Я не побегу за ним, – решил я.
– А когда-то он очень любил Есенина, – почему-то сказала Старкова. Повернулась и пошла обратно, к выходу с кладбища.
Впрочем, не хотелось снова видеть то, что произошло там, на перекрестке перед кладбищенскими воротами. Поэтому, мы, не сговариваясь, задержались у могилы Высоцкого.
– Говорят, ему тут скоро памятник поставят, – пробормотала Маша.
Но пока памятника не было. Была только могила и оградка вокруг нее. И все пространство внутри оградки примерно на полметра в высоту было завалено охапками цветов. Цветы лежали самые разные: в букетах, завернутые в целлофан и просто россыпью. Покупные розы и астры с гладиолусами, которые выращивают на дачах. Свежие и успевшие завянуть. На оградку был привязан синий матросский воротник с белыми полосками. А рядом кто-то прислонил настоящий подсолнух.
– Вот это слава настоящая, – кивнула мне Старкова. – Алешка только пить умеет не хуже, чем он.
– Что у человека с головой – вообще не понятно, – только и сказал я. – Ладно, хоть мы его встречу с Бесом сорвали. Не дали самому в петлю залезть. И то, хоть какая-то польза. Точно говорит Василич, артисты – как дети, их надо защищать от самих себя. Занимать работой. Иначе, угробит себя.
– Ну вот, теперь и ты кое-что начинаешь понимать, – улыбнулась Старкова.
Пора было уносить ноги. Потому что, если у Алеши здесь была назначена встреча с блатными, и сейчас вдруг появится Бес – мне несдобровать. Я объяснил это Маше, и мы быстро удалились с кладбища, специально сделав крюк через боковые ворота.
– Ты можешь не уезжать сегодня? Вдруг этот говнюк завтра все-таки проявится? – немного смущаясь, попросила меня Старкова. – Приглашу тебя в одно место. Надену кожаную куртку–косуху на молнии. Подведу глаза, как надо. Стану лихая и красива-ая? Не все же тебе меня видеть золушкой-замарашкой, матерью семейства? – лукаво подмигнула она.
– Ты очень красивая, – подтвердил я. – Куда пойдем?
– К художникам. Там, где нам студию для записи могли дать. Там рок-концерт сегодня вечером, подпольный. Посмотришь на людей и на аппаратуру. – пояснила она, и, похоже, сама смутилась от того насколько наивно прозвучали ее слова.
Шла уже глубокая ночь, когда мы возвращались «от художников». Троллейбусы давно не ходили. Уши у меня все еще были заложены от грохота, с которым московские рокеры играли сегодня концерт в небольшом помещении, наполовину заставленном мольбертами. Этот грохот я пытался перекричать, когда Старкова знакомила меня с разными длинноволосыми типами в кожаных куртках. Насколько я понял, аппаратуру после концерта не будут разбирать еще день. И завтра, ее отдадут в наше распоряжение, если только Алеша найдется.
Если честно, я весь день ждал телефонного звонка, все надеялся, что он, может быть, образумится.
– Бесполезно. Мне эти дела знакомы. Через неделю объявится, когда организм уже пить откажется. Только я его к себе больше не пущу, – заметив мое ожидание, посетовала Старкова.
Половину рок-концерта выступала какая-то носатенькая девушка только что приехавшая из провинции. Пела хорошо, шикарные рок-н-роллы на русском языке. А отплясывала и вовсе, как заводная, темпераментно встряхивая каштановой челкой и мелькая шустрыми коленками.
А я тайком любовался Старковой. Как она жадно смотрела, не отрывая глаз от танцующей солистки, беззвучно повторяя за ней губами слова песен. И даже сейчас, возвращаясь домой, Старкова то и дело принималась вполголоса мурлыкать какие-то мелодии.
– Эх, инвалидка безголосая! – наконец заявила она, почему-то с улыбкой.
Я не нашелся, что ответить.
– Тебя не напрягают мои каблуки? Цокают на всю улицу, – спросила она. – Как будто лошадка в ночных дворах. Зачем только надела? Хочешь, сниму?
И не дожидаясь ответа, она сбросила туфли и понесла их в руке за ремешки, другой рукой держась за мой локоть. Теперь мы шли почти беззвучно. Маша вышагивала босиком, старалась ступать как можно ровнее, из-за этого покачивалась из стороны в сторону.
– Я не пьяная! – вдруг запротестовала Старкова. – Ты не думай! Хотя портвейн сегодня такой вкусный был! Ну, что ты смеешься? – остановилась она. – Вот мы и пришли. Мой подъезд. Вот если я сейчас встану на цыпочки, то буду ростом почти с тебя.
И она потянулась вверх. И ее губы тоже потянулись. И я сделал то, что уже давно хотел – схватил их губами и впился языком.
– Видишь, какая я высокая и красивая? – прошептала она, когда наши губы разомкнулись. При этом голос ее перехватывало от желания.
Я взял Машу за руку и потянул в лифт. Пока кабина ехала вверх, мы целовались все сильнее и сильнее. Она толкнула мою ладонь себе под мини-юбку. И застонала истомно, когда мои пальцы легли на ее плоть, даже сквозь нежную ткань трусиков горячую и влажную. Я не знал, что она, оказывается, так возбуждена.
И когда мы приехали на этаж, в темноте лестничной клетки, пока она ковыряла ключами в замке, я не отпускал ее рукой там. Мы буквально ввалились в квартиру. Добрели, не отрываясь друг от друга, до дивана и рухнули на него. Она – так и не сбросив свою узкую кожаную куртку, а я – даже не расшнуровав кроссовки. Она вцепилась зубами в подушку, чтобы не кричать во весь голос, и только всхлипывала, словно захлебываясь беззвучным криком.
А после мы лежали, опрокинувшись рядом, все еще не имея сил снять лишнюю одежду.
– Прикури мне сигарету, – попросила она. И пока я возился, разыскивая по карманам зажигалку, мечтательно добавила. – Я два раза кончила! Это как не спетая песня, нет – как длинное гитарное соло: дрыг, дрыг по струнам, забредаешь все выше, и кажется уже изнемогаешь – и тут: дрыг-дрыг-дрыг – лестница в небеса! – лукаво заявила она, извернувшись так, чтобы лицо оказалось прямо над моим, при этом блажено затягивалась сигаретой.
Оглушительно заверещал телефон. Было полчетвертого ночи.
– Догадываешься кто? – спросила она.
И, не дожидаясь моего ответа, сняла трубку.
Старкова слушала и мрачнела, а потом, молча, передала трубку мне.
– Ебетесь? – услышал я пьяный голос Алеши. – Ебе-етесь! – утвердительно заявил он где-то далеко.
– Так вот, запомни, мой юный друг, Сережа! – злым, заплетающимся языком начал выговаривать певец. – Заруби себе на носу и этой безголосой передай! Алеша Козырный не нуждается ни в чьих благодеяниях! Ни в заступниках! И жалеть меня не надо!
– Ты хоть протрезвей маленько, а то слов нормально выговорить не можешь, – оборвал я его ночной монолог.
– Ты еще сопляк! – взвизгнул в ответ Алеша. – А я – Алеша Козырный! Это меня слушает вся страна! Кто ты такой, чтобы мной помыкать? К чужой славе захотел примазаться?! Деньжонок захотел срубить на мне по легкому…
– Точно! Благодаря тебе у меня денег куры не клюют, – ответил я, сам уже закипая бешенством.
– Запомни! Ты такой же, как все остальные. Только денег тебе и надо от меня. Да баб моих драть. Самому тебе таких баб не видать, как собственных ушей, только ко мне примазавшись и можешь… И запомни, я тебе ничего не должен. Так что, адьос! – и трубка захлебнулась короткими гудками.
Я передал ее Старковой и откинулся на спину.
– Сволочь? – поинтересовалась она.
– Гнида настоящая! – сказал я. – А я-то сдуру начинал думал, что он человек…
Старкова перегнулась через диван, чтобы погасить сигарету в пепельнице. Затем встала, стянула кожаную куртку, повесила ее в шкаф. Легла обратно ко мне и поводила пальцем мне по груди.
– Знаешь, почему он тебе такого наговорил? – неожиданно спокойным и нежным тоном спросила она. – Чувствует, что перед тобой виноват. Ты ради него в беду попал, кучу долгов наделал. А признать это и прощения попросить – так он не умеет. Сделать и поправить тоже ничего не может. Вот от собственного бессилия и набрасывается на тебя. Все он понимает… Считай, что это он так странно, по своему, прощения у тебя попросил.
– Ничего себе – извинился… – пробормотал я.
Потом она сползла вниз и принялась сама расшнуровывать мои кроссовки.
