— Ну ты же там по этим вопросам главный, — не сдавалась Мария Львовна. И уговорила.
За то время, которое семья генерала провела во Львове, Валерий Андреевич, видимо, привык ко мне. Я была, как пчелка: все успевала переделать по дому — к его приходу и ужин был готов, и рубашки стираны и поглажены, и меня уже в доме не было. А тут Марии Львовне вот-вот рожать. Ну, он и решил, что лучшей няни для его ребенка не найти, да еще Мария Львовна с ее-то капризным характером очень ко мне привязалась. Я с радостью поехала в Москву, лучшей доли своей маленькой дочке я в тот момент и не желала. О себе не думала. Мне казалось тогда, что я уже старая. А ведь мне всего-то было двадцать лет. Страдания, похоже, очень старят душу.
С Бертой на новом месте я горя не знала: ясли, детсадики — все с помощью Марии Львовны легко доставалось. Я жила под крылом генеральской семьи, как у бога за пазухой. Когда же Берточка стала постарше, Мария Львовна предложила отдать ее в спортивную школу. Мне не очень это нравилось, я хотела для своей девочки другой доли. Но сама Берта к тому времени очень увлекалась плаванием, а в школе этой столько для нее возможностей открывалось… В общем, я сдалась. Она стала редко появляться дома — ведь в спортшколе существовали по своим жестким законам… Но Берте нравилась такая жизнь — она стала такой крепкой, мускулистой, казалась старше своих лет. Когда она бывала дома, ей часто звонили ребята: она подолгу болтала с ними по телефону, дурила им головы. Я так радовалась, глядя на нее: молодая, красивая и главное, уверенная в себе.
— А потом?
— Потом… — Бася снова вздохнула, в который раз за сегодняшний день. — Ее вдруг угораздило влюбиться в генерала… Ему тогда пятьдесят пять было, но выглядел он отлично — стройный, интересный, можно сказать, красавец. Видишь, как получилось… Сверстники за ней толпами ходили — а она его выбрала. Разница тридцать восемь лет… Я где-то читала, что девушки, выросшие без отцов, часто влюбляются во взрослых мужчин, вроде бы как замену ищут — подсознательно это, кажется, называется…
Я слушал очень внимательно — еще бы, первый раз за почти сорок лет мне довелось узнать собственную семейную историю.
— Уж не знаю, как у них там все получилось… Она не рассказывала про это, он тем более. Берта, она ведь сильной была, отчаянной, может, решилась признаться, а он и не устоял… Падок на женщин был отец-то твой, а тут молоденькая, хорошенькая, влюбленная… Словом, однажды мы с Марией Львовной и Викторией на даче были, а Берта и Валерий Андреевич в Москве оставались. И тут генеральше нашей ни с того ни с сего приспичило новые босоножки купить. Подорвалась она с утра пораньше, приехала домой — да и накрыла их… Ох, что было, вспомнить страшно! И только-только страсти поутихли, как выяснилось, что твоя мама забеременела. А ей всего семнадцать… Да еще ведь она какой упрямой была — вбила себе в голову, что отобьет генерала у Марии Львовны… Знаешь, я ее слушала и не верила даже, что это моя дочь… Столько уверенности, столько какой-то… не знаю даже, как сказать, одержимости, что ли… С одной стороны, Мария грозилась стереть мужа и Берту в порошок, с другой — я это знала — генерал всячески рвался хоть лишнюю минуту побыть с Бертой. Вот так и родился ты. Отчество дали не Валерьевич, а Валерьянович — вроде и то же, да не то… Официально признать тебя своим сыном генерал, конечно, не мог, хоть и хотел, очень хотел. А через год с небольшим Берта разбилась на мотоцикле… Она очень волевая была. Я бы сказала, слишком. Она не знала сомнений. Я такой никогда не была…
— Тебе лучше, Ба?
— Да. Герман, а где то письмо? Я бы хотела еще раз его перечитать.
— Конечно, родная. Вот оно.
Щелкнул замок на входной двери — похоже, это была Вика. Я вышел к ней в прихожую, чтобы не мешать Басе.
— Как она?
— Лучше.
— Может, заглянешь ко мне на минутку? У меня Лиза.
— Какая Лиза?
— Ты забыл? Та подруга, которой я рассказала о завещании. Помнишь, я говорила тебе во Львове?
— Боже, да, конечно!
Я поспешил в соседнюю квартиру.
В гостиной у рояля сидела женщина лет сорока с небольшим, в сером костюме, с элегантной короткой прической. Она музицировала и даже не обратила внимания на наше появление.
— Лиза! — окликнула ее сестра.
Женщина подняла на нас большие и очень яркие голубые глаза. «Как у сиамской кошки», — подумал я и поздоровался:
— Добрый день!
— Ой, — засмущалась пианистка, — а я вас не заметила.
— Меня трудно не заметить, — эта чужая фраза вдруг вылетела из меня помимо моей воли: так заигрывала со мной, не теряя времени даром, Регинка, когда я нес эту актрису по высоким львовским лестницам. У меня явно расшатались нервы.
— Да, — засмущалась вновь пианистка, — вас действительно трудно не заметить.
— Я в смысле, что я большой, — неуклюже попытался я выпутаться из двусмысленного положения. — Давайте знакомиться. Герман, брат Виктории.
— Лиза Телепнева. Но разве вы меня не помните? Мы с вами давно знакомы, виделись несколько раз — и до вашего отъезда на Украину, и на поминках Марии Львовны. Я вас отлично помню. Вы были такой интересный… А теперь стали еще лучше! Странно, но я ее совсем не помнил.
— Да и Вика о вас много говорила, — продолжала Сиамская кошка. Она явно кокетничала.
— Про мое наследство, например, — я посмотрел ей прямо в глаза.
— Да, и про это тоже, — она нисколько не смутилась.
— Лиза, мне нужно задать вам очень важный вопрос, — я наклонился над роялем.
— Я слушаю вас очень внимательно, Герман, — она заинтересованно глядела на меня снизу вверх.
— Вы кому-нибудь рассказывали эту историю обо мне?
— Какую историю? — Если она играла, то была очень хорошей актрисой. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Я снова вспомнил рыжую Регину — по той вообще Голливуд плакал.
— Про завещание и наследство.
— Ах, это! Ой, ну что вы, конечно, нет! Я ведь, знаете ли, музыкант. А мы, люди искусства, все очень суеверны. Боимся сглазить, да всего на свете боимся! Конечно, я никому не сказала ни слова. И Вике не советовала. Такие вещи надо держать в секрете.
Если она и врала, то очень убедительно. И я не знал, как проверить ее слова.
Глава 9 Собаке собачья смерть
Меня разбудил ранний телефонный звонок. Мобильник вовсю заливался мелодией из «Кармен».
— Але? — мой голос спросонья был сиплым.
— У тебя под дверью сверток, — отвечал глуховатый голос. И прежде чем я успел что-то понять, в трубке раздались короткие гудки.
Я буквально слетел с постели и, как был, босиком, в трусах, вылетел в коридор. С непривычки я очень долго возился со всеми этими запорами и засовами, громыхая и чертыхаясь. Но никакого свертка за входной дверью не оказалось. Что за шутки! Я растерянно оглянулся по сторонам и наконец увидел то, что искал, — только у соседней двери. Ну, конечно же! Я ведь ночевал у Виктории в комнате для гостей. А сверток лежал около Васиной квартиры.
Схватив кассету (я уже не сомневался, что в рекламную газету завернута именно кассета, а не что иное), я помчался обратно. Где-то у Вики мне попадался на глаза видеомагнитофон, но от волнения я никак не мог вспомнить, где именно. Пришяось будить сестру. Я промчался по коридору и заколотил в дверь ее спальни. Минуты через две выскочила сестра — растрепанная, с вытаращенными глазами, запахивая на ходу халат.
— Герман? О Господи, что еще случилось?
— Вика, у тебя видак есть?
— Даже два. В спальне и в маленькой гостиной. А что, опять?… — Да.
— Давай, давай сюда скорее!
Она торопливо разорвала бумагу, воткнула кассету и нажала кнопку на пульте. И мы снова увидели Светку.
Она стояла на стуле, все так же на темном фоне, в красном незнакомом платье и пела песенку. Качество съемки было еще хуже, чем в прошлый раз: изображение размыто, голос звучал глуховато. Дочка пела, как обычно, картавя — она не выговаривала букву «р»: «В тлаве сидел кузнечик, зеленый огулечик. Совсем как огулечик, зелененький он был».
Девочку сняли в полный рост, и видно было, что на ножках у нее новые, очень красивые сандалики, разрисованные тонкими линиями-травинками, с застежками в виде красных маков — казалось, что ножка утопает в траве.
— Видишь, с твоей дочкой все в порядке, — сказал все тот же невнятный голос за кадром. — Она даже поет. А за тобой мы внимательно наблюдаем. Пока делаешь ты все правильно. Продолжай в том же духе. Оформляй визу, поезжай в Германию, получай свое наследство и привози нам деньги. Как только у нас будет миллион, у тебя будет дочь. — На этом «кино» прекратилось.
Это было невыносимо. Я со стоном опустился прямо на пол.
— Вика, они не блефуют! Они и правда все знают… И что я был в посольстве, и где я остановился в Москве… Получается, они действительно наблюдают за мной — и во Львове, и здесь в Москве.
