- Это какая-то седая старина. Огненный столп... это откуда? Из Библии?
- Пятикнижие Моисеево. "Исход", - пояснил Кукес. - Стыдно не знать.
- Почему это? Я же не монах, - обиделся Птицын.
- Я не о том спрашивал. Почему я все это увидел? Как ты думаешь?
- Сон. Необычный, согласен... ну пускай чуть-чуть болезненный. Хотя ... интересный. Ты перед этим Библию не читал?
- В том-то и дело, что нет. Вчера был папа. Я спросил. Он вспомнил всю эту историю с огненным столпом. Я, как ты, почти ничего не слышал...
- Постой. Ты хочешь сказать, что ты когда-то, при царе Горохе или, точней, при каком-то там фараоне Моменхотепе Двенадцатом, был быком... и утоп?
- Слава Богу, ты начинаешь что-то соображать, - удовлетворенно усмехнулся Кукес. - Причем быком у евреев, выходящих с Моисеем из Египта. У евреев! Это важно... А женщина с ребенком, которых вез бык и которые тоже погибли, знаешь кто?
- Кто?
- Ксюша! - торжественно выпалил Кукес.
- Ну а ребенок? - улыбнулся Птицын.
Кукес задумался. Птицын посмеялся.
- Это, конечно, любопытно, что ты говоришь... Даже немного фантастично, - медленно начал Птицын, чтобы ненароком не обидеть Кукеса, к тому же больного, - но... сомнительно. Нервы, раздраженное воображение, боль от аппендикса или как это называется?...
- Нет! Нет! - запротестовал Кукес. - Я уверен... не сон это. И не иллюзия. Слишком все это материально; тебе трудно понять... надо на собственной шкуре...
Они помолчали. Кукес пожаловался, что страшно хочется курить, да нельзя.
Теперь Птицын вылил на Кукеса все свои переживания по поводу Верстовской, кстати, рассказал о "выразительном чтении", и погоне за Верстовской, и о своем фиаско. Всё зря! Бессмысленно.
- Ты вообще веришь в любовь? Есть на свете любовь? - выпалил Птицын.
- Я верю, - тихо и печально ответил Кукес.
Он устал после длинного рассказа и легонько указательным пальцем трогал недавно зашитый бок. Кукес распахнул пижаму и показал шрам Птицыну.
- А я не верю! - заявил Птицын, осмотрев шрам. - Ее нет, не существует. Первая любовь у меня была через пень колоду, и вторая - как... как... как гвоздем - по стеклу.
Птицын опустил кончики губ вниз: наверно, это должно было означать улыбку.
- Как всё это объяснить? Прошлой жизнью?! Чёрта с два! - воскликнул Птицын.
- Почему бы и нет? Карма... - назидательно проговорил Кукес. - Грехи прошлых жизней. Раньше тебя любили, теперь ты любишь. Неизвестно, что лучше.
- Лучше головой - в петлю! - покривился Птицын.
- Не кощунствуй. Тебе не хватает страданий... настоящих страданий... Например, операции по вырезанию аппендикса... Было бы полезно... Тогда бы ты не бросался словами...
Птицын промолчал, понимая, что Кукес, в общем, прав.
- Я тебе не рассказывал про свою первую любовь? - вдруг спросил Кукес.
- Нет!
- А о том, как я стал мужчиной?
- Тоже нет.
- Сначала я стал мужчиной. А потом влюбился. Вот странность. В девятом классе Витя Бодридзе... Жаль, ты его не видел. У него церебральный паралич... и ходит он как утка, переваливается с боку на бок. Маленький, невзрачный, но женщины от него ловят кайф. Он перед этим готовится несколько дней... у него свой рецепт... сам разработал: гоголь-моголь, какао добавляет, зёрна, и перец. Я пробовал - выплюнул. Гадость! Пьет дня три подряд. Однажды он подцепил пятерых, и с каждой - по два раза! Представляешь?
- Это он тебе сам рассказывал? - поморщился Птицын.
- Я несколько раз был свидетелем чего-то подобного... Так вот, я не о том. В девятом классе это было... Зимой, как сейчас, перед Новым годом... Витя Бодридзе часов в восемь утра мне звонит, говорит: "Давай, ко мне, быстренько..." Прихожу: у него на кровати спит какая-то шлюшка. Он говорит: "Ну, давай! Пора уже... И так засиделся в девках..." Я залезаю под одеяло. Она спит. У меня никакого желания. Витя на кухне ест. Приходит. "Ну как?" Расталкивает девку. Она зевает. Прижимается ко мне. Я с некоторым трудом попал куда нужно. Вот так я стал мужчиной.
- А первая любовь? - спросил Птицын.
- Наш класс поехал на экскурсию на автобусе. Не помню, куда. В автобусе тесно. Ко мне на колени посадили Лену Кузьмину. Она такая изящная, тоненькая. Ну, с этого и началось. Гуляли, заходили друг другу в гости. Месяца четыре это длилось. Потом как-то раз я к ней зашел... родители ее куда-то умотали дня на три... Прихожу, она встречает меня в махровом халатике... в прихожей... Снимаю куртку. А она вдруг, ни с того ни с сего развязывает поясок, распахивает халатик - а под ним ничего. Помнишь у Пастернака:
Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.
Ты - благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты - отвага,
И это тянет нас друг к другу...?
Гениальные стихи. В Лене Кузьминой на самом деле было что-то гибельное, роковое. Ну, в общем, тут и началось. Три дня я от нее не вылезал. Восемь раз подряд!
- Гигант! - удивился Птицын. - Не хуже Вити Бодридзе, даже без гоголь-моголя.
- Ты не представляешь, как здорово после этого, если ты любишь женщину. А если нет, это все равно что пописать... Чувствуешь опустошение - и больше ничего.
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти...
та-рам-па-рам... та-рам-па-рам...
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а её
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего моё
Не бьется сердце под твоей рукою?
- Это кто?
- Ахматова.
- Ну а с Верстовской, как ты думаешь, может хоть что-нибудь получиться? - жалобно переспросил Птицын.
Кукес пожевал губами, потрогал зашитый шрам, пробормотал:
- Любви нет... нет любви...
3.
Миша шел по парку Мандельштама и курил "Беломор". До встречи с Лизой Чайкиной было еще, по крайней мере, два с половиной часа. Он приехал так рано от нетерпения и внутреннего зуда, не дававшего ему сидеть на месте.
- Мишель! Comment Гa va?1
- Гa va bien.2
На мостике через ручей Миша нос к носу столкнулся с Голицыным. Некстати. Голицын был в черных очках.
- Попробуй "Филипп Мориц". Бывший муж Цили привез из Бельгии. Вкус изумительный!
Миша поблагодарил. Они закурили. Черные длинные сигареты показались Мише по сравнению с "Беломором" слабоватыми, но он ничего не сказал Джозефу: чего доброго заподозрит его в патриотизме.
- Странные на тебе очки... - заметил Миша.
- Ты хочешь сказать, что сейчас не лето?
- Ты угадал... Солнцем сегодня, по-моему, даже не пахнет.
- Ты не первый интересуешься... Человек десять уже подбегали с дурацкими вопросами... Я всем говорю одно и то же: черные очки прописал окулист... пока глаза не пройдут. Только Кукес единственный знает, в чем дело... Ну и ты... сейчас поймешь...
Голицын снял очки - и Миша разглядел под левым глазом Джозефа здоровенный синяк, уже поплывший книзу и пожелтевший по краям.
- Ударился? - участливо спросил Миша.
- Подрался! - в тон ему назидательно ответил Голицын.
- Неужели?
- Представь себе! Хочешь знать, с кем?
- Если не секрет... Я его знаю?
- Близко. Ты его видишь раза три в неделю... регулярно...
- Понятия не имею!
- Наш общий любимец Ханыгин!
- Ну-у! - недоверчиво протянул Миша: это казалось уж слишком фантастичным. - Как тебя угораздило?
- С легкой руки Цили... Это длинный рассказ... Давай сойдем с дороги... Вон не очень загаженная скамейка... Можно покурить...
Они свернули в сторону. Миша сел на дипломат. Джозеф запрыгнул на скамейку, натянул на руку перчатку, осторожно потрогал обледенелую спинку, подложил под задницу книгу (кажется, это был птицынский Шекспир), и уселся сверху скамейки.
- Вчера мы отправились в гости к ее подруге Луизе... - начал Джозеф. - Циля называет ее Луиза Вячеславовна. Может, помнишь из второй группы? Такая крупная блондинка... в матовых очках... Похожа на состарившуюся Мэрилин Монро... Баба не промах!..
- Не помню... Во второй группе все такие...
- Ну неважно... Эта Луиза Вячеславовна три дня подряд названивала Циле... умоляла приехать... Говорит: спасай, ради Христа, приедешь - все объясню на месте... Ну, мы поехали... К четырем часам... Она нас принимает, поит чаем... У нее громадная трехкомнатная квартира на Полянке... Родители на даче. Выясняется, что к пяти тридцати она ждет Ханыгина... Он ее жестоко припугнул: она к нему ходила сдавать экзамен дважды. Результат всегда одинаковый. Вылететь из института ей нельзя... никак: родители ее сожрут с потрохами... А ее папочка - человек солидный... зам. министра мясомолочной промышленности или что-то в этом роде... Она уже один раз вылетела из Мориса Тореза... папочка дал большую взятку, а она не оправдала надежд... Короче говоря, МГПИ - последнее прибежище для такой уникальной дуры. На месте Цили я бы не стал ее спасать из человеколюбия... Пусть гибнет! Туда ей и дорога!...
- Непонятно только, при чем здесь Ханыгин? - перебил Миша.
