– С некоторых пор нам нечего бояться.
Глаза Таниры загорелись: «Неужели безопасность, долгожданная, родная? Конечно, Фурзд. Но, может быть, кто-то еще? А вдруг ловушка? Нет, отец никогда не ошибается, тем более в таком случае».
…Валентин, пьяный от счастья, тем не менее заинтересовался библиотекой.
– Отец запер ее, и ключ у него. Он пока не пускал туда даже меня, – извинилась Танира.
– И что там?
– Не знаю точно. Тайные манускрипты, книги, каким-то чудом сохранившиеся от вашего доисторического человечества, документы… Кстати, многое на русском языке… Заглянуть бы в свое время, но все зависит от отца.
Валентин не настаивал. Беспокоился он, правда, о встрече со своими. Как объяснить им? А что, собственно, объяснять?.. То, что здесь происходит, все равно необъяснимо.
Но Танира позаботилась: Валентин написал записку, что все с ним в порядке, и она через прислугу передала ее русским.
Однако надо было и самим съездить и объявиться.
В день, когда решено было поехать, встали рано. Иллион спал в отдельной комнатке, которую он называл дальней.
– Чем дальше, тем лучше, – говаривал он.
Собрались завтракать. Естественно, в Ауфири не было никаких брачных обрядов, не было и самого брака. Они называли это «долгожительством», а не «сожительством», в том случае, когда совместная жизнь тянется долго или предполагается, что будет так.
Валентин же был в растерянности в смысле обряда. Наконец все они решили, что в аду можно обойтись и молитвами, раз нет церквей. Вагилид одобрил. И молитвы были совершены на третий день их совместной жизни.
За завтраком первое, что предложил Вагилид, – как-нибудь выбрать подходящее время, чтобы безопасно проникнуть в христианскую пещеру в Неории и там освятить брак. Но предупредил о риске: единственное наказание за такое – смерть. Причем путем четвертования. Такая казнь предусмотрена для сторонников любой традиционной религии. Таковые то ли надежно прятались, то ли их практически не было.
– Мы придем туда, если Фурзд придет к власти, – ответила Танира, – и если там действительно остались христиане.
– Считалось, что человек пять, но это было давно, – вставил Иллион.
В остальном завтрак прошел вне тревожных тем, но наконец Валентин высказался, что на него временами нападает состояние, которое он даже не может выразить словами. Все, что произошло с ним, и все, что он видит вокруг, кажется ему, нет, не сном, но чем-то совершенно ирреальным. Более того, ирреальным становится его собственное сознание. Причем это слово «ирреальное» лучше других, но и оно очень приблизительно касается того, что с ним бывает.
– Это приступы инобытия, мой друг, – печально пояснил Вагилид. – Что же вы раньше молчали об этом? Это очень опасно!
– В чем опасность?! – встревожилась Танира.
– Это грозит не безумием, а неким отпадом из так называемой реальной жизни. Человек становится носителем инобытия.
– Ну, вы ошеломили. Впрочем, да. Но эти приступы у меня все реже и реже. А с тех пор, как я с Танирой, – нет даже намека на это… Но я чувствовал, что это ведет в пропасть, в бездну, в провал… нет, все не то… в извращенное бытие… не знаю, как сказать.
– Извращенное бытие – это хорошо, – засмеялась Танира. – Мы сыты по горло неизвращенным, возьми меня туда.
– Без шуток, – сурово сказал Вагилид. – Валентин, я пороюсь в своей библиотеке, надеюсь, найду, как защитить вас от этого…
– А я говорю, больше такого не будет, – настоял Валентин.
Иллион внезапно захохотал:
– У меня было такое. Еще почище, – окончив хохотать, брякнул он. – Правильно вы говорите, Валентин, описать нельзя. Как можно мыслью, сознанием описать то, что происходит внутри них? Но у нас в Неории все возможно.
– Все-таки опишите, Иллион, опишите. Нас так мало осталось среди этой, как вы выразились, внешней тупости.
– И, – засмеялась Танира, но смех был счастливый, не сквозь слезы, как обычно, понятно почему.
– Хорошо, хорошо, – согласился Иллион. – Могу, но только косвенно, очень косвенно. Попался мне в каких-то доисторических архивах стишок. Разобрался, перевел, слушайте:
Предсмертный рев
Гиппопотама
Мне душу ранит по ночам.
Моя душа пришла из рая,
И вот те на гиппопотам!
Стих был принят одобрительно, если не восторженно.
– И вот, когда я вспоминаю, что моя душа пришла из рая, но я вижу и тоже слышу предсмертный рев мира сего – тогда со мной и произошло раза три то, что невозможно описать.
– Какой вы молодец, Иллион, – вставила Танира. – Безусловно, молодец. И раз наша душа пришла из рая, то она туда и вернется! Так что все к лучшему!
– Ура! – не выдержал Валентин.
– Так что выпьем на дорожку, – предложил Иллион. – Мне тоже хочется повидать русских.
И они все четверо помчались на длинной нелеповатой машинке последних времен – туда, к русским.
Потаповы и Сергей встретили Таниру и Валентина, конечно, с радостью, но когда они услышали о женитьбе, то с такой же радостью остолбенели. Правда, Потаповы по-своему, а Сережа Томилин – по-своему.
Сергей, собственно, решил, что дело идет на поправку, раз установлена такая взаимосвязь ауфирки с русским. «Нам же будет легче, – подумал он, – да и за Валентина радостно.
Потаповы как-то колебались.
– А как же церковь-то? – робко спросила Полина Васильевна.
Тут уж даже Иван Алексеевич изумился:
– Золотце, – сказал, – какие же в аду церкви? Призадумайся-ка!
Полина Васильевна призадумалась и ответила:
– Для Господа все возможно, особенно если уму непостижимо. Но по уму я согласна: какие уж тут храмы. А как вы-то обошлись? – спросила она у Валентина.
– Молитвами, мать, молитвами, – пояснил Валентин.
– Ну слава Богу. Только вот Танирочка-то крещеная или нет? Она ведь тут родилась, а я не пойму: в аду-то крестят?
– О святая простота! – не удержался Сергей.
– Почему? – перебил Валентин. – Вопрос по форме прост, а если в глубине…
– Мальчики, хватит, – прервала сама Танира, – не забывайте, что вы из другого мира…
Полина Васильевна не унималась, отвела Валентина в сторону и проговорила:
– Танирочка такая ясная, добрая, она защитница наша и такая отличающаяся от ауфирцев этих, точно она сама русская. Вы ее сами тайно крестите, Валентин, вам зачтется, раз другого выхода нет. Или я могу крестить, я обряд знаю хорошо…
– По согласию Таниры только, – ответил Валентин.
– Конечно, по согласию. Такая чистая душа, а я вижу это по ее глазам, поверь мне, должна быть около Бога. За вашей свадьбой, даст Бог, и наша будет: Сергей и Дашенька. Дитятки пойдут, хоть и в аду родятся, но все крещеные будут.
– В аду еще только детей не хватало, – вздохнул Валентин.
– А что же? Пусть уму непостижимо, но хорошо. А на каждую непостижимость у Господа свой ответ есть.
Нашептались они и пошли к столу, благо Танира и Валентин навезли с собой всякой всячины.
Пировали шумно и откровенно. Все для души.
А к вечеру подъехала другая машина, от Вагилида, чтобы забрать Таниру и Валентина домой.
– Какие они важные стали, – проговорила Дашенька, – потому все переменилось к лучшему у Таниры, что она нам помогает…
А в эту же ночь, к утру, из этого не то лагеря, не то скорее теперь санатория русских пришельцев в аду сбежала безумная Юля. Она пробралась и вышла на дорогу, не замеченная охраной. Как это ей удалось – непонятно. Возможно, безумие помогло. Пробиралась дальше осторожно, отдыхая, подкармливаясь скудным домашним запасом самого невероятного сбора. И первое, что увидела Юля в пригороде столицы, – колонну несуществующих, шедшую по пустынной улочке. Она выскочила из канавы, сорвала цветочек и побежала их догонять.
Остановилась. Несуществующие шли тихо, медленно, словно вообще не двигались.
Тогда Юля запела. Пела она что-то свое, несущественное, по-русски, конечно. Несуществующие встали. А она все пела и пела.
В ответ стал собираться народ. Странный, но все-таки прибито-веселый.
Несуществующие, увидев народ, пошли. Юля захотела сплясать, но они не обратили внимания. Они все шли и шли – широкой дорогой, темной и одинокой, словно в небытие.
Однако народ окружил Юлию и стал интересоваться ее пением.
Народ молчал, молчал, пока она пела, а потом кто-то спросил:
– Она кто, дьяволица, наверное?
– Если дьяволица, надо ее пригласить в дом. – Мы бы хотели, – раздался голос в ответ.
Юля закончила пение.
– Она ведь на человечьем языке поет, а не на дьявольском. Только что это за язык?
– Инопланетянка она, – пискнул кто-то.
Его пристыдили:
– Планет на небе давно уже нет, а ты все мелешь свое, сонное. Проспись!
Вышла довольно толстая ободранная женщина, взяла Юлию за руки и сказала своим:
– Мы ее в дом возьмем. Пусть уж у нас сойдет с ума.
Юлия покорно пошла.
Их было трое: ободранная женщина, высокий мужик и дите, игривое и по-своему сумасшедшее.
