– К чему?
– К тому, как она выглядела.
– А-а. – Стелла помолчала. – К ее облику, – сказала она.
– Я пытался лепить другую женщину, но ее голова тоже не удалась. Я не хотел знать, что она представляет собой, хотел только видеть, как она выглядит.
– Как воспринимала это Рут?
– Что?
– Другую женщину.
Эдгар негромко фыркнул.
– Была очень недовольна.
– И?
Снова молчание.
– Я сказал, что если ей не нравится, то может убираться.
– Был у тебя секс с той женщиной?
Тут Эдгар перестал работать и воззрился на Стеллу, держа в пальцах деревянный шпатель. Усмехнулся ей.
– Нет.
– А ты хотел этого?
– Нет! Хотел только сделать ее треклятую голову в глине!
Потом Стелла сочла, что появляются хорошие предзнаменования. Она ежедневно читала газеты, и упоминаний об Эдгаре не было уже несколько недель. О ней ни разу не вспомнили и, разумеется, не печатали ее фотографий. Стелла догадалась – мы не хотим разглашать, что жена заместителя главного врача была любовницей беглого пациента и уехала к нему. Это было бы поистине сенсацией, а именно сенсаций и шумихи Джек и все мы старались избежать. Да, мы замалчивали эту историю, и, с точки зрения Стеллы, это работало на них с Эдгаром. Это был прогресс.
Потом опять появился Ник.
Дорогой Ник. Стелла привязалась к нему, долговязому, тощему, серьезному. Ник обычно давал Эдгару деньги. У него был – невесть откуда – какой-то скромный доход, и он не скупился. Мало того, видя, в каком положении находятся Эдгар со Стеллой, он снял небольшую квартиру в Сохо, чтобы не мешать им. Увидя его снова, Стелла обрадовалась. Думаю, Эдгар тоже, на свой лад; он понимал, что начинает терять над собой контроль, и, думаю, это пугало его. Без меня работа была для него единственным спасением, единственным, что придавало какую-то осмысленность и цель его существованию. Теперь он отдалялся от Стеллы, так как все больше мучился подозрениями и, хотя гнал эти мысли, они омрачали его разум, окутывали завесой страдания и сомнений, редко позволявшей ясно видеть Стеллу. Ясно видел он ее, лишь когда работал.
Эдгар продолжал лепить ее голову, и обезображивание, вызванное уколами и порезами, явилось определенной стадией в эволюции скульптуры. Он с радостью показал Нику, что делает, и Стелла увидела, что голова теперь кажется и ее скульптурным портретом, и своеобразным повествованием о его все более сложных и мучительных отношениях с нею; она подумала, что это патология в глине. Ник сразу понял, что Эдгар создает нечто значительное. Увидя его реакцию, Стелла подумала: возможно ли, что все пережитое ими было лишь толчком, необходимым любому серьезному художественному замыслу? Без страдания нет творчества; чем глубже страдание, тем лучше произведение искусства, так ведь? Они слишком много выстрадали ради этой головы, подумала она, а потом задалась вопросом: предпочла бы она вместо этих страданий вернуться в гостиные, где задают тон жены и матери психиатров? Нет. Стелла почувствовала благодарность к Нику за то, что он привел ее к осознанию этого, поняла, что они с Эдгаром слишком много времени провели наедине друг с другом и, пожалуй, все дело в этом. Ник внес разнообразие в их жизнь. Напряжение резко снизилось.
Его появление благотворно подействовало и на Эдгара. Стелла видела, как Эдгар пытался скрыть удовольствие, когда Ник выразил искреннее восхищение его работой. Реакция Ника была важнее ее реакции: Ник был художником, он понимал замысел Эдгара. Потом они оба ушли и вернулись с ящиком красного вина и коробкой с продуктами. Тот вечер был у Стеллы одним из самых счастливых. Мужчины пребывали в хорошем настроении, еды и выпивки было вдоволь, они кричали, смеялись и разговаривали до глубокой ночи. Стелла спокойно смотрела на Эдгара и втайне радовалась его настроению. Перед ней был прежний Эдгар – веселый, ласковый, пылкий, остроумный, немногословный и опасный. Он завел с Ником спор о художниках. Появился блокнот, и Ник стал набрасывать на листках картины, которые замышлял. Эдгар давал отрывистые советы, Ник слушал и кивал, закусив губу, как всегда, когда бывал сосредоточен, торопливо записывал. Потом, когда пьяный Ник растянулся на кушетке, покуривая сигарету, Стелла сказала Эдгару, что ни о чем не жалеет. Они тоже были пьяны. Эдгар неуверенно поднялся и подошел к Стелле, развалившейся в кресле, положа ногу на стол, отчего юбка задралась, обнажая бедра. Он обнял ее за плечи, наклонился к ней и торжественно попросил извинения за то, что был таким дерьмом.
– Ты не дерьмо, – ответила она.
– Ошибаешься, – сказал он.
– Еще какое, – произнес Ник с кушетки.
Ник заснул там, где лежал. Наутро они проснулись поздно. Было воскресенье. Эдгар еще спал, когда Стелла поднялась и обнаружила художника на кухне – он пристально разглядывал свои наброски и пытался разобрать записи, сделанные наскоро, когда Эдгар выпаливал ему свои идеи. Она сказала, что ей нужно подышать свежим воздухом, у нее сильное похмелье, и Ник вызвался составить ей компанию. Ушли они тихо, чтобы не разбудить Эдгара.
Они направились к реке. Ник выглядел ужасно. Он был в старом твидовом пиджаке, заляпанных краской брюках и ботинках, небритый, с покрасневшими глазами и помятым лицом. Стояло хмурое, холодное утро, дул сырой ветер. Постояв несколько минут у реки, оба замерзли, и Ник предложил зайти в пивную.
Через час, когда они вернулись, начался кошмар. Эдгар стоял в дверях мастерской, свирепо глядя на них. Ставни он не открыл, поэтому было темно и они не могли как следует разглядеть его лица. От пары стаканчиков на старые дрожжи Стелла слегка захмелела.
– Дорогой, – крикнула она, – мы принесли тебе завтрак!
Ник приподнял две большие бутылки эля.
– Похмелись, – сказал он. – В чем дело?
Эдгар не шевельнулся, не произнес ни слова, просто стоял, сверкая на них глазами; нижняя губа его опустилась, зубы были крепко сжаты. Стелла подошла к нему, смех ее утих, на лице отразилось беспокойство. Перед ней стоял больной человек, совсем не Эдгар.
– В чем дело? Что-нибудь случилось?
– Не подходи ко мне.
Стелла повернулась к Нику, тот хмуро смотрел на Эдгара, так же обеспокоенный его поведением, как и она.
– Эдгар…
– Убирайся, Ник. Больше не появляйся здесь.
– Я не…
– Убирайся к черту, Ник!
– Послушай…
Эдгар шагнул к нему с явным намерением ударить. Ник попятился.
– Убирайся к черту!
Ник повиновался. Стелла в безмолвном изумлении смотрела, как он уходит.
– Скотина, – пробормотал Эдгар, когда на лестнице послышались шаги Ника.
– Перестань, ты меня пугаешь…
– Гнусная шлюха! С Ником!..
Он заговорил с акцентом выпускника привилегированной школы, как и Ник.
– Я не понимаю… – начала она, хотя все поняла.
– Я не понимаю, – передразнил Эдгар. – Еще как понимаешь! Не смей мне врать!
Стеллу охватила неимоверная усталость. Она уже видела приступ его ревности, но не такой сильный. И он еще никогда не угрожал Нику. Скоро ли этот приступ кончится? Стелла села и закурила. Чувствовала она себя понурой, подавленной.
– Ты мне до смерти надоел этой ерундой, – сказала она.
Взяв из вазы на столе апельсин, Стелла принялась бесцельно вертеть его в пальцах. Эдгар тут же подскочил к ней и рывком поднял ее со стула. Она видела, как апельсин покатился к окну, и хотела сказать Эдгару, чтобы он не наступил на него, так как они дорогие. Держа Стеллу за руки, как и в прошлый раз, Эдгар кричал, что знает, чем она занималась с Ником, неужели она считает его дураком? Стелла не отвечала ничего, в этом не было смысла, и он влепил ей пощечину, еще более сильную, чем прежде. Она повалилась навзничь, перевернулась и уткнулась лицом в руки.
Дыхание Стеллы было тяжелым, тело вздымалось. Она не слышала Эдгара, не знала, что он делает. Но Эдгар оставался в мастерской. Казалось, время замедлило ход, и она понятия не имела, сколько прошло с тех пор, как он ее ударил, – одна минута или десять. Сесть она не смела: боялась разъярить его еще больше. Потом услышала какое-то вжиканье. Она не могла понять, что это такое, слегка приподняла голову и открыла глаза. Эдгар стоял спиной к ней у стола в другом конце комнаты.
– Что ты там делаешь?
Он не повернулся, не ответил. Стелла вновь почувствовала, что все это ей надоело. Она со вздохом села и осторожно коснулась лица, в котором пульсировала боль, потянулась за пудреницей, чтобы посмотреться в зеркальце. Эдгар по-прежнему стоял к ней спиной и делал что-то, издающее странное вжиканье.
– Я спросила, что ты делаешь.
И тут узнала этот звук. Он водил лезвием по камню. Стелла раскрыла пудреницу. Она была глубоко встревожена. Уставилась на себя в круглое зеркальце. Одна сторона лица уже меняла цвет. Боль продолжала слегка пульсировать.
