— Да, тебе легко. Как только припечет, ты просто меняешь время, а я остаюсь…
— Но я борюсь за любое время, словно оно единственное, а ты в своем единственном ведешь себя так, словно располагаешь еще сотней других…
Черт возьми, а ведь он же прав, прав…
— А ты… ты просто проекция, мономаньяк, только серийный мономаньяк, не помнишь своих прежних маний и не можешь играть с прошлым. Ты помнишь свои прежние проекты? Кино для бедных, где мы должны были рассказывать о фильмах, которые не смотрели, за полцены… И нас чуть не побили за это… А проекции на облаках?.. А фабрика пощечин?.. Все было обречено… Ты просто принц провалов…
— Хватит, — холодно вымолвил Гаустин, — не мы придумали референдум.
— Но мы и не помешали…
— А разве нужно было? — быстро произнес он, когда я уже направился к двери.
— Не знаю, сэр. — Я постарался произнести это сухо, чтобы соответствовать его сороковым и зеленой рубашке с закатанными рукавами.
Гаустин не засмеялся. Мы холодно пожали друг другу руки, и я ушел. Мне показалось, что я его снова теряю.
Часть 3
В отдельно взятой стране
Утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос: как избежать окончательного их осуществления?
Николай Бердяев Новое средневековье
Возвращение
1
В самолете тихо звучит народная музыка. Перед взлетом стюардессы расхаживают в стилизованных народных костюмах, волосы заплетены в косы, сарафаны не прикрывают колен. Единственный стюард выглядит смешно в крестьянских суконных штанах «потури» и вышитой безрукавке. Из радиорубки звучит голос пилота: «Добро пожаловать на борт болгарского национального перевозчика. Мы гордимся, что вы выбрали нашу авиакомпанию…»
Небольшие изменения в формулировке. До недавнего времени говорили: «Мы рады приветствовать вас…»
Откуда взялась эта гордость? Авиакомпания точно не входит в число ведущих, ни для кого не секрет, что ее собираются внести в черный список.
Самолет выруливает на взлетную полосу, стюардессы начинают проводить уже порядком надоевший инструктаж по технике безопасности. Я затыкаю уши берушами и наблюдаю. Без звука движения бортпроводниц напоминают странный заклинательный обряд похожий на шаманский ритуал. Странно, что его все еще исполняют. Нет данных о том, что кому-то удалось спастись во время авиакатастрофы, надев автоматически падающую маску, достав спасательный жилет из-под сиденья и дунув в свисток. Возможно, в такой ситуации полезнее сообща помолиться.
Самолет больше похож на маршрутное такси. Не удивлюсь, если вскоре в салонах появятся стоячие места. Несколько лет назад я уже такое видел, когда летел из Белграда в Черногорию. Я стоял, как в автобусе, держась за металлический поручень. Шофер, пардон, пилот находился от меня на расстоянии вытянутой руки. Дверцы в кабину не было, нас разделяла застиранная занавеска. С одной стороны она оборвалась, и мы могли переговариваться. В какой-то момент пилот закурил сигарету, я молил Бога, чтобы ему не пришло в голову открыть иллюминатор и стряхивать пепел наружу, наплевав на герметизацию.
Чем старше я становлюсь, тем больше боюсь летать, этот страх накапливается вместе с милями и часами, проведенными в воздухе. Жалко, что его нельзя возместить, как возмещают мили. Было бы здорово иметь карточку Fears and More.
После инструктажа самолет довольно плавно взлетает, вероятно, благодаря заклинаниям стюардесс. Я осматриваюсь. Обшивка кресел старая, сетки на сиденьях впереди местами порваны, рекламные журналы измяты нервными пальцами множества пассажиров. Корпус самолета время от времени поскрипывает. Знак с сигаретой указывает на возраст летательного судна, явно из той эпохи, когда внутри еще разрешалось курить.
Вдруг надо мной, как раз рядом с кнопкой вызова, садится муха. Муха в самолете. (Как-то один друг, зная о моем особом отношении к мухам, прислал мне стихотворение точно с таким названием. Оно оказалось пророческим.) Мое отношение к этим неприятным для многих созданиям и вправду особое, так что присутствие мухи обрадовало меня. Не знаю, болгарская ли она, вполне возможно, так как самолет выполнял обратный рейс. А может, это какая-то заблудившаяся швейцарская муха (впрочем, есть ли в Швейцарии мухи?)? Если она перепутала рейс, то так и останется всю жизнь иностранкой в темной стране, назвавшей себя Швейцарией на Балканах.
Интересно, есть ли у мух национальность? Есть ли у мух какие-то национальные особенности? Испытывают ли они ностальгию, способны ли развить какую-то низшую форму патриотизма? И что можно увидеть, если рассмотреть национализм под микроскопом естественной истории?
Муха и нация — вот серьезная тема. Если рассматривать нацию в рамках исторического или природного времени, она окажется не больше пылинки, микроскопической частицей эволюционных часов, гораздо менее живучей, чем муха. Во всяком случае, во времени муха опередила появление наций в сотни, тысячи раз. Как бы выглядел гомо националистикус, проберись он в таксономию живых существ?
Род: гомо… сапиенс… Боюсь, что уже на этом уровне националист встрепенется: как это так, гомо? Куда ты меня засунул, урод?
С чего мы начали? С мухи. И куда пришли? К слону национализма.
В этот момент моя соседка встревоженно вскрикнула: «Муха!», назвав объект своим именем и указывая на очевидное, и тем самым прервала стройную эволюционную систему, только что выстроенную в моей голове…
Быстро прибежала стюардесса:
— Я могу вам чем-то помочь?
— На борту незарегистрированный пассажир, — говорю я. — Но он только что улетел.
Муха, однако, сделав круг, доверчиво возвращается на прежнее место. «Убирайся скорее», — безмолвно кричу я. Но стюардесса неожиданно быстрым движением руки ловит ее. Их что, специально этому обучают?
— Прошу вас, отпустите ее, — неожиданно произносит дама на соседнем кресле, которая непроизвольно выдала муху.
— Да, да, я тоже хотел бы попросить вас об этом, — присоединяюсь к просьбе моей соседки.
Ситуация на грани иронического и серьезного.
— Она с вами? — озабоченно спрашивает меня стюардесса, принявшая условия игры. Боже, если у стюардесс, этих непробиваемых существ, сохранилось чувство юмора, не все еще потеряно в этом мире.
— Да, со мной, — отвечаю серьезно. — В качестве домашнего питомца. Вы ведь не возражаете?
— В таком случае она должна сидеть в клетке или на коленях у хозяина, — говорит стюардесса и осторожно разжимает решетку своих длинных пальцев.
— Спасибо, что защитили ее, — немного помолчав, произносит моя соседка, женщина лет пятидесяти, с голубыми глазами и россыпью веснушек на лице.
— О, я самый большой друг мух и кто-то вроде исследователя их истории, — небрежно отвечаю я.
Она улыбается, пытаясь определить, кто же я все-таки — маньяк или человек с особым чувством юмора. И, кажется, все же склоняется ко второму варианту.
— Я не знала, что у них есть история.
— Кстати, она намного длиннее нашей. Мухи появились за несколько миллионов лет до человека.
— Странно видеть муху на такой высоте, — говорит соседка.
— А что тут странного? Первым живым существом, которое отправили в космос, была именно муха. Дрозофила обыкновенная — имя больше ее самой. Сразу после войны на трофейной ракете «Фау-2».
— А я думала, это была собака Лайка.
— Все так думают. В этом-то и кроется несправедливость. До Лайки были другие собаки, обезьяны, улитки… О них никто не знает. Как и о бедной мухе, пожертвовавшей собой. Но проблема в том, что у мух нет имен. А если у тебя нет имени, значит, ты выпадаешь из истории.
— Но почему именно муха? — спрашивает моя спутница.
— Хороший вопрос. Наверно, потому, что они живут недолго. Ракета летела всего несколько часов на высоте сто километров, впрочем, на самой границе с космосом. И понадобилось животное с быстрым жизненным циклом: чтобы успело родиться, развиться, достичь половой зрелости, зачать, произвести потомство и умереть… На это способна обычная дрозофила. Кроме того, смерть нескольких мушек как-то легче принять, чем смерть собаки, обезьяны или коровы, не так ли? На людей очень влияет размер субъекта.
