Ознакомительная версия.
Мир спал на боку и своим сном проводил в пространстве черту, отделявшую прошлое от нынешнего. А в нынешнем была Барбара, Цок-Цок и то главное, без которого всё остальное теряло смысл. Теперь, вот уж теперь он им Город не отдаст…
И, погружаясь в белёсый туман сна, ему думалось, что, конечно же, они ребята крутые и жестокие и «порожняк гнать не будут», конечно же, с ними деньги и власть, но тягаться с ним у них жижки не хватит, потому что за ним – поколения киевлян.
Одесситы – замечательные ребята, но многие, слишком уж многие, свой город оставили…
ОРДА захватывает каждый клочок… где растут деревья с долларовыми бумажками вместо листьев… и срывает их, срывает, валит деревья, и топчет, топчет… и только пыль, рыжая и ржавая пыль стоит над Городом, забиваясь в глаза, заполняя лёгкие и засыпая душу… и, оседая круговертью, складывается в многоэтажные терриконы… и под степной вой ветра, такой простецкий, такой в рубаху свой парень в каске с прожектором на лбу воодушевлённо затягивает «Я не здамся без бою…»
Ещё вчера Александру нравился анекдот: «Проснулся. Чувствую что-то не то. И тут это «не то» говорит: «Хочу кофе».
Но это вчера было смешным, а сегодня… Сегодня стреляло, крутило, выворачивало, сверлило и стреляло в плече. Видать, то, чем его накололи с вечера, утратило свою силу, выветрилось и улетело. Остались боль и сухой огонь в желудке. Но и тепло осталось. Мягкое и душевное. И на весах жизни оно уравновешивало страдание.
Однако рядом с ним – никого. Свесив с дивана ногу, Александр долго нащупывал тапок, кряхтя и привыкая к тяжести гипса, выбрался из постели и поковылял на кухню. Именно оттуда раздавалось разбудившее его жужжание и постукивание.
Цок-Цок молола кофе, а Барбара ей ассистировала. Обе ему обрадовались. И хотя Александру никогда не нравились люди, позволявшие себе рыться без спросу в его вещах, на этот раз он умилился.
Часы показывали десятый час, и, судя по готовности Цок-Цок к выходу на сцену – уложености волос, свежести кожи, отутюжености чёрной юбочки и чёрного же свитерка, её задерживал только поздний подъём раненого. На сковороде томился омлет с аппетитной золотистой корочкой, на блюдце – тосты в той же цветовой гамме, намазанные тонким слоем масла и джема, а в высоком, безупречно вымытом сияющем стакане – опять же, не нарушая цветовой гармонии – апельсиновый сок. Кофе, понятное дело, должен быть подан в последний миг.
«Странное дело, – подумалось Александру, – что-то не припомнится: когда это он рассказывал Цок-Цок о своих пристрастиях на тему завтрака?»
– Мне, конечно, очень жаль нарушать эту прелесть, но надо выгулять собаку. Она и так перетерпела, – с грустью заметил Александр.
– Барбара уже погуляла, – как бы между прочим сообщила Цок-Цок. – Чисть зубы, если это тебе по силам, и будем пить кофе.
Ничего себе женщина. Всё сделала, не спрашивая где и что лежит, всё учла и не побоялась выйти на улицу с огромным псом. Вот это да! Такая целиком подомнёт – не заметишь.
– Ты уж не обессудь, – обратилась она к Александру. – В прокуратуру нужно бежать. Там назначено на одиннадцать, сам понимаешь, опаздывать туда не положено. А тебе предписан покой и ещё раз покой. Лежи и спи побольше. Забегу вечером.
Она подала кофе и засобиралась. Барбара ходила за ней по пятам и разве что не плакала – женщина уходит.
А дело было в том, что общее собрание жильцов её дома, создав модное нынче объединение собственников квартир и присвоив ему название прямого действия – «Бастион», избрала своим председателем не какого-то там отставного полковника, хотя таковые имелись, и не депутата, и такие наличествовали, и не нахрапистого бизнесмена, вот этих было с избытком, и не убелённого сединами ветерана госслужбы, и такие числились, а тоненькую стройную девочку в неизменной чёрной юбочке и чёрном свитерке, с чёрными глазами и тихим ровным голосом, гладкой кожей, прямо зачёсанными назад и собранными аккуратным узелком на макушке волосами. Такие причёски издавна носили балерины, а уже потом гимнастки да пловчихи синхронного плавания, и уж вовсе потом продвинутые завоевательницы киевской прописки из Жмеринки и Новомосковска.
Надо сказать, что общественность приняла правильное и даже мудрое решение, поскольку в её недрах не нашлось более чистого и далёкого от корысти создания. Пусть она выглядела беззащитной, но, как известно, беззащитность – тоже оружие. Удивительно, как у неё это получалось, но факт остаётся фактом: перед ней открывались двери, которые закрывались перед отставными полковниками, и хамы с печатями и подписями понижали тон и начинали подбирать давно позабытые ими слова.
История дома на Старокиевской горе была столь же печальной, как и сотен других его собратьев.
Построенный в начале прошлого века богатым крестьянином доходный дом, кроме своей прекрасной фасадной внешности, отличался крепостью фундаментов и толстенных стен. Казалось, пали по нему из трёхдюймовок, устоит. Но против человеческой жадности никакие стены не сдюжат.
В те времена смуты, беспредела и безвластия, когда начальники ЖЭКов разъезжали на «мерседесах», женились на молоденьких торговках и захватывали подвалы, чердаки, скверы и всё то, что раньше считалось народным достоянием, в лапах пузатого начальника оказались и просторные подвальные хоромы дома Цок-Цок. В них и соорудили кафешку, исправно поставлявшую ежемесячную дань кому следует. Аппетиты долго на одном и том же месте не стоят, и вот уже крушатся несущие стены и делается просторный ресторанный зал.
В этом мире всё стоит на подпорках. Даже дома. Убери их, и они начинают валиться. Такое случилось и с обиталищем Цок-Цок: двери перекосило и они утратили первородную функцию – открывать и закрывать жилище, по стенам и потолкам поползли змейки трещин, с угрожающим воем из тыльного фасада начали вываливаться стеклоблоки и с фугасным эффектом разрываться под ногами отчаявшихся приблизиться к входным дверям людям, в шахтах застряли лифты и в душах граждан поселился страх… а что, если ночью?
Вот так загнанные в угол жильцы сгрудились и ощетинились. Они не захотели умирать и подчиняться ни районной, ни городской власти и выставили впереди себя хрупкую, тоненькую, изящную молодую женщину.
Спаси и сохрани. Они знали что делали, ибо самая тоненькая, изящная и хрупкая из них перестала думать о себе, а думала о доверившихся ей людях. И не только думала – писала письма и жалобы, встречалась с экспертами, выуживала из непроходимых чащ нужные бумаги, настаивала, стыдила, требовала и не сдавалась, когда ей отказывали или советовали приходить завтра.
И вот апогей – начальники, чуя нарастающий гул народной стихии, грозящей вымести из доходных гнёзд, решились одним махом «снять навар» и продать лакомое подземное царство. Продать, несмотря на закон (Господи, да кто из властей предержащих сейчас обращает на него внимание?) сие запрещающий, ибо дело уже пребывало в суде.
Именно в этой точке, когда Цок-Цок, как бьющаяся в закрытое окно ласточка, призывала прокуратуру вспомнить о своём историческом предназначении, и позвал её на помощь Александр. Конечно, она не могла отказать человеку, оказавшемуся в таком положении. Тем более человеку, к которому… Она и сама не знала, что испытывала. Но то, что испытывала – сомнений не было. И уступила ему ночью вовсе не из жалости к побитому, но гордому. И не потому что с загипсованным человеком у неё был первый опыт, как тогда на верхней полке вагона с незнакомым попутчиком. Влекло её, тянуло из-за непохожести Александра на всех прочих ухажёров, и правила отбора сексуального партнёра здесь не срабатывали.
Впрочем, душа у Цок-Цок хотела прикрыть собою от невзгод весь Киев. Если бы только смогла.
В павильончике под синим тентом на Контрактовой готовили совсем недурственный шашлык.
– Из лопатки и без уксуса, – отметил Мещерский-Барский, снимая вилкой аппетитные, с корочкой, кусочки мяса со второго шампура. – Забивать его вкус кетчупом не обязательно. И вообще, кетчуп – это современное извращение.
– Насчёт извращений – это по моей части, – вмешался Анатолий, допивая Мерло из гранёного стакана. – Тут, похоже, завелись древние греки, которые, как известно, любили разбавлять вино водой. У них даже градация такой смеси была заведена: например, если беседа предполагалась серьёзной, делалась смесь один к одному, – Анатолий демонстративно, а может, по тюремной привычке, вымазал кусочком шашлыка поданный в розочке из фольги кетчуп до остатка. – А беседа, полагаю, у нас предстоит серьёзная. Ты уж не взыщи, Виссарионович, я перехожу на пиво.
– Мы знаем друг друга не один год, так что обойдёмся без нюансов русского языка, – Александр, приблизив лицо к центру стола, перешёл на глухой шёпот. – Призываю объявить войну орде.
Ознакомительная версия.
