Волны выталкивали на берег обломанную ветку.
Мимо прошли три пожилые женщины, говорили о зарплате.
«Все нормальные люди, – думал Медведев, – спокойно дышат озоном, и никакая вечерняя меланхолия не мешает их пищеварению. Один ты, вместо того, чтобы наслаждаться пейзажем, бесишься. В чем дело? Почему ты не пошел в кино с молодой женой? Рычишь на нее и убегаешь один на пляж? А ведь любишь ее. Ты удачно женился. Бывают же чудеса! Дочь крупного начальника, и ничего, оказалась хорошей девкой. Но как ей сейчас объяснить твое поведение? Нельзя же признаться, что, уехав первый раз с женой в отпуск и не прожив даже половины срока, ты рвешься в Москву. Лена все поймет неправильно. А как прикажете вас понимать, товарищ Медведев?»
Скучно? Утром – пляж, к вечеру – волейбол. Когда скучать? Рвешься на работу? Ты был инженером на ТЭЦ, потом – освобожденным секретарем. Не понравилось. Перешел на завод старшим технологом. Вставать в полседьмого утра. Доволен новой работой? Не очень. И тем не менее хочется в Москву, на завод. Причины? Честно?
Привык Миша быть в центре внимания. Приходишь на смену, – тебя рвут на части. Не успеешь оглянуться – уже четыре часа. А там заседание бюро, а там общее собрание, «Товарищ Медведев, не забыли? Сегодня местком», да надо прочесть лекцию молодым рабочим, да еще вызывают в райком, да необходимо побеседовать с первой бригадой, а тут еще директор вызывает. Домой Медведев приползает поздно, измочаленный и выжатый, как губка. Клянет все на свете. Вслух. А на самом деле? На самом деле нравится ему такая жизнь. Привычка – вторая натура. Вот так-то. И когда этого нет, ты чувствуешь себя, как рыба, вынутая из воды.
Интересно, если бы тебя запереть в комнате, хотя бы на неделю. Готовые харчи и прочее, но никаких контактов с людьми. Повесился бы? А великие герои прошлого годами сидели в одиночных камерах. Так что слаб ты, Миша. Нет у тебя воли, закалки.
Пойти встретить Лену? Все-таки уже двое. Коллектив!
Никто не воспринимал ее всерьез, потому что, когда ребята или родители приходили к Пятерке в больницу, где он лежал со сломанной ногой, черненькая девушка в очках молча вставала и исчезала. Знали только, что зовут ее Таня, а на вопрос «кто она?» Яша махал рукой. Сначала над ним посмеивались, а потом привыкли к девушке, принимая ее, вероятно, за внештатную медсестру, и так это повторялось ежедневно, и никто не подозревал до тех пор, пока, выйдя из больницы, Яша не обзвонил всех и не пригласил на свадьбу.
Месть ребят была грубой: в подарок они принесли дешевый фотоаппарат (Яша никогда не снимал), трубку (Яша никогда не курил) и толстую книгу очерков по узбекской советской драматургии.
Все знали, как надо делать фильм: операторы, осветители, директор картины, администратор, не говоря уж об актерах. Даже у такелажников была собственная теория, даже статисты пытались давать советы. Один лишь режиссер хватался за голову. Сценарий был совсем неплох, но потом режиссер испугался: а вдруг? Первая картина. Надо наверняка. И он хотел впихнуть в нее и Бергмана, и Антониони, и Мунка, и Тарковского, и чтоб каждый кадр стоял так, как в «Пепле и алмазе».
Приезжал сценарист. Сказал, чтоб четко придерживались сценария, и все получится в блеске.
Приезжал редактор. Сказал, чтоб, главное, следили за сюжетом. Остальное придет само собой.
Приезжал «маститый». Советовал нажимать на второй план и искать подтекст. Картину делать по принципу мозаики. В монтаже все прояснится.
Директор кричал, что не хватит пленки, и писал доносы в студию.
Бутенко хотел послать все к чертовой матери. В конце концов он артист хорошего московского театра. Плевать ему на кино. Но он знал, что надо терпеть: нельзя подводить режиссера. Кроме того, пускай скептики в Москве цедят сквозь зубы: «Кино только портит актера», – но если Бутенко снимется в фильме, да еще в главной роли, да еще вдруг фильм пойдет с успехом, – то же самое театральное начальство, которое так неохотно отпускало его на съемки, будет относиться к нему совсем иначе. Старый, проверенный вариант.
Костюмерша Валя снимает сарафан и ложится загорать, около нее, как козел на привязи, топчется оператор Кленов; режиссер с оператором обсуждают «Дорогу» Феллини, очень им хочется заснять перевернутый грузовик, только вот не знают, куда его присобачить; Анна Авдеевна (пожилая актриса из Ермоловского театра здесь играет колхозницу, которая спасает Юрке жизнь) сидит в кустах, жалуется на сердце: ах, жара, духота, требует валерьянки; Витька и Андрей (они сейчас не заняты в кадре) сваливаются откуда-то сверху: «Юрка, мы такой виноградник нашли, кончай эту бодягу, иди с нами»; директор Рогов решает, что самое время закатить истерику: не составлен план съемок на следующую неделю; на площадку прибегает жена художника – сын объелся сливами, у него температура, пошлите машину за врачом; оператор спорит со своим помощником: забыли, какую пленку вчера зарядили; появляются два сторожа с верхних плантаций, толстого осветителя Мишу они принимают за главного и пытаются узнать, что снимают; «Камера, приготовиться!» – вспоминают, что нет Севостьянова, он статист, должен изображать убитого, но вечером долго дебатировали, не слишком ли «кровавый» эпизод получается, выбросили Севостьянова, а теперь восстановили Севостьянова, но он исчез, начинаются гонки по пересеченной местности в поисках Севостьянова; «Мотор!» (пятый дубль) – и ты снова бредешь по дороге, тяжелораненый, в изорванной шинели, и на твоем лице горе и отчаяние.
…И было как-то странно спуститься с сопок и увидеть спящий поселок и два черных бульдозера на грязно-белом снегу, которые тарахтели; казалось, что сейчас они куда-то двинутся, просто рабочие отлучились на минутку, но Штенберг знал, что рабочие давно спят и оставили машины еще днем, а может, еще на прошлой неделе, и вообще здесь, на Севере, моторы никогда не выключают - потом не заведешь.
– Хлопцы, - сказал Яша, - марш по кабинам, вот вам и теплый ночлег.
– А если он поедет? - спросил Эдик, который был тогда в своей первой экспедиции.
– А ты не брыкайся, - сказал Яша.
Сам он улегся рядом с Эдиком на сиденье и сразу словно куда-то провалился…
Шеф вызывает его к себе, и он час сидит в кабинете, развалившись в мягком модерновом кресле. Обсуждают новые данные, потом шеф рассказывает последний анекдот. Потом перед ними стоит и сбивчиво отвечает на вопросы молодой геодезист, недавно окончил институт, предстоит первая экспедиция. Яша вспоминает, что когда-то и он так же стоял, а теперь уже старший научный сотрудник, развалился в мягком модерновом кресле.
– Где остановиться, – заканчивает шеф, – спросите у Якова Львовича, он был в тех местах.
– Не будет погоды, – говорит Яша, – пойдете в дом дирекции. В гостиницу не надо, всегда переполнено, грязь, клопы. А в доме дирекции Иван Николаевич, он там лет двадцать, всех знает и к нашему брату почтение имеет. Поселок хороший, потом на трассе еще не раз его добром помянете. Танцев, правда, нет. – И, видя, что парень начинает краснеть, продолжает: – Зато по субботам выдают сливовую настойку.
…Экспедиция снялась раньше. Он догонял ее по трассе на «газике», который дали в управлении. Двое суток они выбирались к побережью, и, когда до поселка оставалось километров пять, не больше – он отчетливо помнит этот момент, – «газик» тихо-тихо пошел влево, потом сполз в канаву и медленно лег набок. Шофер протер глаза и сказал: «Кажется, я заснул…»
Он вызывает Верочку, секретаря, она вечно обижена. Ей кажется, что Штенберг к ней придирается. Ничего подобного. Просто на работе надо работать, а не красить губы.
– Вот список литературы, которая мне нужна к завтрашнему дню.
Она читает, выпячивает губы.
– К утру я не успею.
– Это вы своему мальчику говорите, а на службе есть один ответ: сделаю.
Верочка круто поворачивается, ее каблуки стучат по паркету. «Металлическая подковка, – определяет Яша, – как у Тани». Он понимает, что сейчас думает Вера. Тем лучше. С него требуют, и он должен. Может, завести с Верой легкий флирт, как делает Каманин? Нет, на это он не способен. Четыре года он мотался по стране, четыре года, не успев вернуться из одной экспедиции, он уходил в другую. Он даже не мог представить себе, как здорово приходить каждый вечер домой и знать, что тебя ждут.
Верочка недовольна: ей придется задержаться на полчаса. Штенбергу после работы надо ехать в библиотеку. Там он просидит до закрытия. Так надо. Другие, возможно, обошлись бы извлеченными данными, по справочникам, а Яша пролистает все первоисточники. Ничего не поделаешь, характер. Неизвестно, что кому дороже: Верочке ее полчаса или Штенбергу вечер.
