– Послушайте, Василь Васильевич, – сказал Юрка, – ведь я же не бегал, не интриговал. Вы мне сами предложили. Вы мне обещали. Вы меня убедили. Поймите, я уже поверил. Сразу бы сказали, нет так нет, и ни у кого никаких претензий. Зачем дразнить? Ведь я живой человек, у меня есть нервы.
Это был плач в пустыне, глупый, никому не нужный. В конце концов ничего сверхъестественного не произошло. Передали роль другому. Бывает.
И все-таки.
В театре, как и в других видах искусства, есть незримое деление на разряды: первый, второй, третий, четвертый и т. п. После выхода фильма, после успеха в пьесе Горького, после статей в центральной прессе Бутенко стал выходить в первый разряд. Он прорвался сквозь строй маститых, и какие-то там десятые начали откровенно заискивать перед ним, а первые, вроде Чердакова, приняли его в свой круг. Это сказывалось даже в мелочах. Сам Евгений Евгеньевич пригласил Бутенко на день рождения. Недавно в ВТО сам Михал Михалыч подошел к Бутенко, но ведь год назад он в лучшем случае только поздоровался бы с Юрой. Именно теперь Василь Васильевич и предложил Юрке главную роль, и это предложение никого не удивило. Роль по праву была его. Он был готов к ней больше, чем Костюковский. Для Бутенко это была возможность выложить весь свой жизненный и артистический опыт, сейчас он сделал бы все не так, как делали до него, а лет через десять, кто знает, может, он сыграет так же, как Костюковский. Это было главным для Юрки. В творчестве необходимо, чтобы один раз повезло. Жар-птица улыбнулась ему, а когда он уверовал в нее, она повернулась к нему задом.
Но объяснять это было бессмысленно. Такие вещи не объясняют.
Первым все позволено. Но теперь он опять станет вторым или третьим. Теперь опять ждать десять лет. И тот же Василь Васильевич, который сейчас клянется ему в любви, через год скажет: «Почему Бутенко, а не Иванов, Петров, Сидоров?» Взойдут другие имена. Вот так.
Два дня Юрка еще на что-то надеялся. Вдруг Борода (так звали в театре главрежа) увидит страшный сон и наутро завопит в дирекции: «Подать сюда маво любимаво Бутенку». Или мысль еще более нелепая (Юрке даже перед самим собой было стыдно): вечером позвонит Бороде сам министр культуры: «Тут у нас просмотр был, фильм, конечно, не шедевр, но я обратила внимание на Бутенко. Ваш? По-моему, очень неплохой актер. Ну, привет! Давно не видела вас в министерстве». И Борода, как самый смелый человек на свете, помчится впереди собственного визга на худсовет: «Безобразие, в нашем театре затирают молодежь!»
Но на третий день вывесили списки. Все было кончено.
Появилась еще одна блестящая идея: повеситься. Гроб поставят в зале. Черный креп, трубы оркестра, непрерывный людской поток (откуда?). Главреж стряхивает слезы с бороды, как крошки от киевской котлеты. (Сравнение пришло, когда он вспоминал один официальный банкет. Идея сразу отпала.)
Вечером Юрка позвонил Медведю.
Пришел Пятерка. Майор привел Барона. Ленька взял на себя роль арбитра. Как ни странно, все принялись осуждать Руслана. Дескать, ушел в подполье, и никто не помнит, когда видел его последний раз. Совсем оторвался. Попробуй его найти. Наверно, это специально: сам не хочет! Потом:
упреки («А ты сам зазнался: не звонишь»),
подозрения («Другие товарищи, да? Старых забываешь?»),
плач Ярославны («У меня на работе такая неприятность!»),
оргвыводы (чаще собираться, Чернышеву – может приводить Аллу; ладно, признаём),
воспоминания (как у «профессора» отняли бутерброд)
и т. д.
Юрка потребовал гитару.
«Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое отечество, никогда до конца не пройти тебя».
В начале второго Лена сказала: ребята, имейте совесть, сидите хоть до утра, но родители спят, поэтому давайте еще тише. А Мишке, между прочим, в семь вставать, конечно, это – его частное дело.
С седьмого этажа пришлось спускаться кубарем, потому что Барон бежал впереди и звонил во все звонки.
На улице Юрка первый запел: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше, когда дворники маячат у ворот».
Жизнь опять была прекрасна и удивительна.
Кончался Ленькин отпуск. Двух месяцев (за прошлый и за этот год) не хватило, чтобы завершить интриги в московских учреждениях.
Вот в коридоре Мосгорсовнархоза он беседует с главным инженером одного из московских заводов.
Да, конечно, Майорова отхватили бы, как говорится, с руками и ногами. Опытные специалисты очень нужны. Но сначала его должны отпустить с Урала. Договаривайтесь там. Нет, вызов мы не можем прислать. Были бы рады, однако…
– Пал Петрович!
– Сколько лет, сколько зим!
Трали-вали, кошки играли, собственно, теперь-то Ленька может смело уходить. Надеяться ему не на что.
– Майоров, одну минутку. Куда же вы? – Ленька возвращается.
– На ваше счастье товарищ из Свердловского совнархоза. Он может помочь. Знакомьтесь.
– Добрый день, Леонид Андреевич!
– Добрый день, Пал Петрович! Главный инженер разводит руками.
– Вы знакомы?
– Еще бы! – говорит Пал Петрович. – Майоров начинал у меня в цехе.
– Прекрасно, – говорит главный инженер, – товарищу надо помочь. Он пять лет на Урале. Заместитель начальника цеха.
– Вот как? Поздравляю!
Пал Петрович смотрит на него в упор. Спокойно, Леня, твое дело давно проиграно.
– У товарища здесь больная мать, – продолжает главный инженер. – Кроме того, Москва – родной город, я его понимаю. Раньше, когда совсем не было специалистов, я бы даже не заикался. А теперь там, наверно, выросли свои кадры. Откровенно говоря, я не поклонник такой практики, когда москвичей – в Свердловск, свердловчан – в Москву.
– А наш городок, насколько я помню, в двухстах километрах от Свердловска. Заскучали, Леонид Андреевич?
– Отнюдь. Там очень весело. Извините, я тороплюсь. – И Ленька быстро уходит.
Главный инженер поражен:
– Что он, психованный?
– Нет, просто у нас старые счеты.
– А, понимаю. Ну, прости, брат. Он склочник, лодырь?
– Напротив. Очень толковый инженер. Ему пришлось с азов начинать. У нас там нянюшек не было. Не то, что здесь. Но он дурак, ясно? Идеалист, интеллигент. Этот карьеры не сделает.
– Но он заместитель начальника цеха!
– Я его рекомендовал. Правда, сие ему неизвестно.
– Ты?
– Да, Когда покидаешь старое место, хочется оставить его в надежных руках. А Майоров надежный. Рекордов с ним не поставишь, главк не удивишь. Но зато провалов не будет. Гарантия. Нет в нем гибкости, полета. Но если тебе нужен человек, за которым ты был бы, как за каменной стеной, то я постараюсь.
– Сделаешь?
– Все в руках божьих.
– Танька, смотри направо, сейчас из-за колонны выйдет в зеленом платье с сумочкой, ну куда ты глядишь, видишь?
– Ага.
– Это Алла. Та самая.
– Ну?! Сейчас подойдет поближе – рассмотрю… Подумаешь, ничего особенного!
– Перестань. Она же очень красивая.
– Просто накрасилась. Я таких не люблю.
– Давай ее остановим.
– Брось, Ленка, разве можно?
– А почему нет?
– Я лучше уйду. Лена (шепотом):
– Да не бойся, стой.
Громко и вызывающе:
– Добрый вечер, Алла.
– Здравствуйте, девочки.
– Вы меня, наверно, не знаете. Я жена Миши Медведева. А это Таня, жена Яши Штенберга.
– Почему? Я много о вас слышала. Саша мне все рассказывает. Здравствуйте, Таня. А вас зовут Лена, да? Мне очень хотелось познакомиться с укротительницей Медведя. За ним бегало столько девушек! Не обижайтесь, я знаю, как он стоял до утра в вашем подъезде. Что ж, я считаю, ему здорово повезло. Надеюсь, вы его держите в ежовых рукавицах?
– Он у меня пикнуть не смеет.
– Отлично. Таня, мы с Леной – жалкие, ничтожные люди по сравнению с вами. Вы взяли такую крепость. Или еще вопрос, кто кого взял?
ЛЕНА. А где Саша?
АЛЛА. Разве он когда-нибудь бывает дома? Я сижу, как соломенная вдова, и жду, когда великий Чернышев осчастливит меня своим появлением. А ваши?
ЛЕНА. Сегодня «Спартак» – «Торпедо».
АЛЛА. Знакомо. Итак, у наших мужей не нашлось времени посмотреть своего друга. Как вам Юрка?
ТАНЯ. Очень смешно. Юрка – наш парень, вчера еще к нам заходил, с Яшей пленки слушали. И вдруг – он на сцене!
АЛЛА. Согласна, Такого не бывает.
ТАНЯ. Ой, второй звонок!
ЛЕНА. В антракте.
АЛЛА. Конечно.
После второго действия.
Все трое (одновременно):
– Ну, как?
ЛЕНА. Юрка просто великолепен.
ТАНЯ. Но он слишком молодо выглядит.
ЛЕНА. Жалко, что ему не дали роль в следующей постановке. Обидно за парня. Очень талантлив.
АЛЛА. Все правильно, Леночка. Юра хорошо играет. Но, к сожалению, он не только играет. Каждым своим жестом, каждой репликой он пытается подчеркнуть: мол, смотрите, как я хорошо играю.
