В разгар спора, дверь в кабинет приоткрылась и в нее заглянул спортивного вида молодой человек, одетый строго и неброско Все замолчали Молодой человек вопросительно смотрел на одного из них — руководителя крупного торгового холдинга и, кстати, пайщика банка.
— В чем дело? — довольно резко откликнулся тот, разгоряченный спором и раздосадованный внезапной помехой Впрочем тут же пояснил присутствующим — Это мои ребята.
Молодой человек торопливо приблизился к столу, склонился к его уху и что-то коротко прошептал Выразительное полное лицо его шефа исказила гримаса сочетавшая в себе целую гамму чувств — и недоверие, и возмущение, и почти что ярость, толстые щеки вдруг приобрели багровый оттенок, а высокий лоб покрылся мелкими капельками пота.
— Ты уверен?!.
Молодой человек утвердительно кивнул головой и что-то начал тихо, но энергично говорить.
— Подожди! — шеф почти оттолкнул его пухлой рукой и в сильном волнении стукнул ею по столу, — Слушайте, мои люди утверждают, что в помещении работает записывающее или передающее устройство Я всегда проверяюсь, вы знаете…
Тишина в кабинете стала почти осязаемой Только что сказано здесь было очень много и все присутствующих в первые секунды испытали шок, лишившись на мгновение способности соображать и действовать Единственным человеком, который все понял сразу был Кирилл И он не стал дожидаться того, что неизбежно последовало бы дальше Сунув руку в карман брюк, он извлек оттуда крохотный диктофон, в котором медленно крутилась микроскопическая кассета Он отчетливо помнил, как убирал диктофон в карман, но столь же отчетливо он помнил и другое — он не собирался его включать и он его не включал Аккуратно положив диктофон на стол, от поднялся и не оборачиваясь медленно пошел к двери Никто его не остановил Но он был абсолютно уверен — этого ему никогда не простят и так не оставят.
В казино в этот вечер он не поехал, хотя ни минуты не сомневался в обещанном выигрыше.
Деньги теперь ему были ни к чему Они не нужны человеку, который в скором времени должен покинуть этот мир.
Легкий прохладный бриз залетает в мою палату, играет с тонкими занавесками на распахнутом окне, и ласково, словно боясь потревожить раны гладит мое лицо, окутывая его запахом моря и жареной рыбы Через дорогу прямо напротив моих окон на берегу океана маленькое открытое кафе Сезон еще начался, но посетители там есть каждый день — хозяин жарит для них свежую рыбу, и варит кофе — об остальном меню я судить не могу — других запахов не доносит мне ветер Несколько дней назад мне сняли основные швы и освободили, наконец, голову от тугих сильно надоевших мне повязок.
И не торчите перед зеркалом, — предупредил меня доктор Резнер. — Сейчас вы еще ничего не увидите, начнете фантазировать, или не приведи Бог, хвататься за лицо руками Нужно потерпеть, осталось совсем немного.
Он прав — разглядеть что-либо под огромными густо — лиловыми отеками, сплошь покрывающими мое лицо, невозможно Но он очень ошибается подозревая меня в нестерпимом желании его разглядывать и тем более трогать Мне, по-прежнему, безразлична моя внешность, хотя умом я понимаю что она наверное сильно изменена и, полагаю, в лучшую сторону Иногда я и в правду заглядываю в зеркало, но лишь для того, чтобы убедиться, что я действительно существую Душа моя сейчас настолько тиха и безмолвна, что иногда, особенно по утрам, когда глубокий сон уступает место чуткой тревожной дреме, полной еще неясных ночных видений, но уже отражающей звуки наступающего дня, мне начинает казаться, что я все-таки умерла Если именно это состояние души и называется покоем, то мне не совсем понятно почему так часто ставят знак равенство между ним и счастьем Мне безразлично абсолютно все, что происходит со мной, настолько, что я почти не чувствую физической боли и доктор Резнер, снимая постепенно швы с моего лица и тела, обрабатывая раны, удивляется моему терпению и хвалит за мужество.
Единственное, что всерьез занимает мои мысли — это сон, увиденный мною под наркозом Возможно, впрочем, что все это вовсе не было сном, но как бы там ни было, я не могу постичь увиденного и услышанного мною Кто была эта женщина, называющая меня сестрою? Как и кого просила она спасти? Что значило ее последнее — « прости и вернись», если, конечно, оно не померещилось мне, в чем я не была уверена Почти ежедневно, а точнее еженощно, ложась в постель, я начинаю думать об этом, но тяжелый сон неумолимо сковывает мои веки и впору уже сожалеть о тех временах, когда в ночи мои были ему недоступны и принадлежали мне безраздельно Днем же едва я обращаю мысли свои к этому странному то ли видению, то ли посланию мне неведомо правда от кого и для чего, удивительным образом сразу же что-то или кто-то отвлекает меня от мыслей, если же случается так, что нахожусь я совершенно одна и нет никаких помех извне, тот же сон вдруг настигает меня совершенно нежданно и не ко времени, сон глубокий и долгий, без сновидений Очнувшись после него, я чувствую себя всегда разбитой и усталой, словно во тьме его, пока рассудок спал, душа моя работала тяжело и безрадостно.
Этим утром доктор Резнер снимает мне очередную порцию швов и остается доволен.
— Должен сказать, ваша операция была не из легких для нас обоих — мне пришлось изрядно повозиться, а вы, поначалу., как мне казалось, переносите ее не очень легко Но — с удовольствием констатирую: в части вас — ошибался..
Неожиданно я вспоминаю где-то услышанный или прочитанный рассказ хирурга о том, как много интересного и неожиданного изрекают люди на операционном столе в первые минуты действия наркоза Надежда очень невелика, но вдруг доктор Резнер сможет как-то мне помочь в разгадке моего сна или настоящего видения Я вновь, как во время первой нашей встречи испытываю вдруг прилив доверия и почти любви к этому умному, ироничному человеку и спрашиваю:.
— Скажите, доктор, я что-нибудь говорила под наркозом?.
— Увы, нет. Ваши тайны остались при вас, не беспокойтесь У меня на столе пациенты не разговаривают Знаете почему? — Боятся!. — он громко и как-то очень молодо, по-мальчишески смеется, а потом уже серьезно объясняет, — как правило мои операции длятся долго — по несколько часов кряду, наркоз в этом случае дается при помощи маски, что напрочь, как вы понимаете, лишает моего клиента возможности побеседовать со мной во время операции Почему вы спросили об этом?.
Так просто, — я снова колеблюсь и желание рассказать ему если не все то хотя бы некоторую часть из того, что переживала я, пока он ваял мое новое лицо, очень велико В памяти к тому же всплывает давно прочитанная книга одного американца — в ней он собрал воспоминания нескольких десятков людей, переживших клиническую смерть Все они говорили о каком-то коридоре или туннеле, в который попадали, было что-то, помниться, и про умерших родственников и про свет, но по-моему все они видели его в отличии от меня где-то в конце туннеля Странно, но все это приходит мне в голову только сейчас Вообще мыслится мне сейчас намного легче, чем обычно — и я решаюсь:.
— Скажите, а не было ли у меня клинической смерти?.
— Что-что-что-что?! — он готов и рассердится и рассмеяться одновременно По крайней мере, мой вопрос не оставил его безразличным, это уж точно, — ничего себе, милое уточнение Спрашивайте уж прямо: доктор, а вы, случайно, не зарезали меня слегка, пока суть да дело? Что это пришло вам в голову?.
Я молчу и начинаю уже жалеть о том, что поддалась минутному порыву Но он вдруг становится очень серьезным и добрым, и в глазах его снова полощется жалость.
— Вам что-то привиделось тогда?.
Я киваю, я еще раз смотрю в его глаза, я чувствую, что в душе моей все-таки еще теплится жизнь, по крайней мере, впервые, за последнее время, с той поры, как впервые поднялась я по крученой лестнице на белую, парящую в снежном безмолвии мансарду, мне хочется плакать И я рассказываю ему все, что привиделось, как сказал он, мне во время операции.
Он слушает молча и глаза его по-прежнему печальны Я замолкаю, но какое-то еще время и он хранит молчание, подопрев голову рукой сжатой в кулак Потом он говорит, очень непривычно для меня — тихо, медленно, но главное — очень неуверенно, словно пробирается впотьмах, боясь оступиться, осторожно, как шаги, нащупывая каждое слово:.
— Простите меня, возможно я вас разочарую, но я не могу этого вам объяснить Я всего лишь хирург, человек дерзающий изменять то, что сотворено Господом — плоть другого человека Но только плоть, большего мне на дано и, слава Богу, — это был бы непосильный груз Все что произошло с вами также странно и непонятно мне, как и вам Я вам честно скажу, мне тоже страшно И знаете, что я еще вам скажу? Сейчас я должен, по логике, посоветовать вам обратиться к специалисту этого, так сказать, профиля Хотя, спрашиваю я себя, а есть ли среди нас, смертных, специалисты этого профиля? И знаете, не могу ответить однозначно Так вот Я сейчас не стану вам рекомендовать обратиться к специалисту, я вам скажу — идите в Иерусалим, святой город Это все равно — и я даже не спрашиваю вас какой вы религии и веруете ли в Бога вообще Там, поверьте мне, вы поймете, что это не важно Знаете почему? — Там есть нечто большее чем религия, вера, молитвы Понять этого не дано никому, но ощущают все Знаете, когда три крупнейших религии мира объявляют одно и то же место священным — это что-нибудь, да значит Как вы думаете, а? Езжайте, не откладывая Хотите — завтра?.
