Угол Кальсады. Тут находится загробного вида представительство Соединенных Штатов – самое обшарпанное, уродливое и никчемное здание во всей вселенной, но в то же время – находящийся под пристальнейшим полицейским надзором предмет сокровенных вожделений, осаждаемый местным населением. Потому что добиться встречи с консулом – все равно что выиграть в лотерею. Да и действительно, существует визовая лотерея, и, если тебе говорят «да», то есть ты получаешь разрешение на поездку к УРСУЛЕ САНЧЕС АБРЕУ (специальное имя, придуманное для телефонных разговоров), то слава в вышних и в человецех благоволение. Но добиться положительного ответа так же трудно, как свободы Анджелы Дэвис – помнится, мы так пламенно требовали ее на утренниках в начальной школе. Море ревет, как разъяренный бык. Не устаю предсказывать, что Иемайа в этом году соберет много крови, омоет в ней свои срамные части и вытрет их о землю. Кажется, что волны перехлестывают через парапет и несутся по городу, как паруса, затеняющие неверный солнечный свет. Город пропитан соленой моросью – это ветер яростно гонит море на город, как некая злая сила. Ветер срывает жалюзи и выламывает рамы, телевизионные антенны улетают в небеса, раня облака своими заржавленными остриями. Параболическая антенна – модный национальный цветок – старается удержаться из последних сил, но косой порыв ветра срывает и ее. Срывает, уносит, как далекую революцию тридцатых, или другую, или то, что от нее осталось. Если, конечно, что-то осталось.
Вдруг Кука Мартинес пораженно замечает, что идет, как танцующий Майкл Джексон, – словно бы по дорожке, движущейся ей навстречу. Ей кажется, что она передвигается, но ноги топчутся на одном месте. Она затевает спор с ветром: кто кого, чья возьмет. Старуха упрямо идет вперед – я буду упорствовать, даже если мир посчитает меня безумным… А ветер, коварный и злобный, сукин сын, бросается со всей силой и яростью на хрупкое согбенное тело. Организм старухи мобилизует последние запасы витаминов сорокалетней давности. Кто хорошо питался в детстве, того не устрашат ни хитроумные захваты дзюдоистов, ни кунштюки каратэ, ни фокусы чрезвычайного периода. Хороший бифштекс и стакан компота «Гербер» заменят вам черный пояс мастера боевых искусств на первом же году жизни. Вот что-то пронеслось мимо: сломанная ветка, цветок, мертвая бабочка, загаженный клок туалетной бумаги? Неопознанный объект – хитроумная выдумка банкиров, использовавших изобретение Гутенберга, – прилипает к ее лицу, зашоривает глаза. Кука Мартинес мигает, но бумажка словно приклеилась к морщинистым скулам. Нет сил, чтобы поднять тощие руки и отлепить ее – ветер заламывает руки назад. Кука Мартинес старается пошире открыть глаза. Буря внезапно стихает, море успокаивается, становится похожим на большую миску с бульоном. Солнце ослепительно вспыхивает, как крышка с бутылки пива «Атуэй», втоптанная в асфальт. Это по-прежнему закрывает Куке глаза. Кука понимает, что бумажонка, видать, редкостная, и на просвет ей удается прочесть надпись большими красивыми буквами, украшенными какими-то витиеватыми знаками, мешающими понять слово из чужого языка: ONE.[21]
Конечно, она уже стара, хотя и не слишком, и вполне в здравом уме, но чувствует себя Мафусаилом. Она быстро шарит руками по бокам, сзади и молниеносно прячет зеленую долларовую бумажку туда, где в былые времена пышно круглилась грудь. Доллар! Боже мой! Старенький, чудом воскресший Лазарь! Что же ей купить?!
– Ну да, конечно, чупа-чупс, нет-нет-нет, кока-колу, но что тогда скажет про меня XXL – противник всех вражеских напитков? Лучше всего, лучше всего куплю пачечку масла. Или, или… А почему бы и не пудру? Я уже столько лет не красилась…
Старухе кажется, что лестнице нет конца. Навстречу ей опрометью сбегает Факс. Факс молоденькая, ей всего двадцать лет, и она безвылазно проводит время в гостинице «Националь». Она не массажистка и в рот не берет. Просто сошла с ума из-за двух смертей – одной физической, другой душевной, о чем я расскажу в другой главе. А потом еще больше задвинулась, когда узнала, что в гостиницах установили машинки, которые за несколько секунд могут передать письмо хоть к черту на кулички. Она готова каждый раз с пеной у рта спорить, что тут нет ничего удивительного, что у нее украли идею, что на самом деле первенство принадлежит ей, потому что в области связи она настоящий зубр. Ей раз плюнуть связаться по факсу с любым духом. Простите, она в мгновение ока способна… Она регулярно получает послания от Ленина, Маркса, Энгельса, Розы Люксембург… Любопытно, что все духи ее – коммунисты. Она во всем винит электрошоки, которыми ее лечили в санатории для шизиков. И вот она ходит по гостиницам, ищет миллионера, который запатентовал бы ее проект, так как существует мнение, что в не очень отдаленном будущем каждое живое существо станет Факс-Медиумом. Мы сможем сообщаться с Христом, Сервантесом, Хуаной Инее де ла Крус, Наполеоном, Паскалем, Гете, Нижинским, Мерилин Монро, Дж. Ф. К., Сен-Жоном Персом и Лалитой, Че Геварой, Джеймсом Дином, Джоном Ленноном, Марлен Дитрих… словом, со всеми мифологическими персонажами, которые так обогатили или обгадили нашу жизнь. Факс говорит, что в будущем в мире восторжествует совершенно новая социальная система, не коммунизм, конечно, а как бы некая смесь: лучшее от комму и самое прогнившее от капи, что-то вроде капи-комму. Об этом ей поведали Маркси и Розита Люкс – звучит точь-в-точь как два сорта мыла. Кука Мартинес едва приостанавливается, чтобы поприветствовать девушку, но Факс хватает ее за плечо и целует, вне себя от радости:
– Кука, я только что факсировала с Энгельсом… Капитализм – на краю пропасти!
– Это точно! Поглядим, не утянет ли он за собой социализм, – раздается с верхнего этажа голос Фотокопировщицы, она у нас этакий ходячий анекдот. – Нет, честно говорю, совсем околдовали девчонку, заморочили – дальше некуда. Спрашивается, кто, кроме нее и Великой Фигуры, всерьез говорит о коммунизме на этом вонючем острове. Все знают – это попахивает клиникой.
Фотокопировщица съезжает по перилам, распространяя вокруг запах тухлой рыбы; на перилах остается белесый вонючий след. Фотокопировщица не только шутница, но и никогда не носит трусики. Дело не в принципе, с принципами у нее всегда было слабовато. Ребенком ее привели в больницу, чтобы удалить гланды, но медсестра перепутала выписанные направления, и ей удалили яичники. Что же касается трусиков, то, будучи интимной принадлежностью, они с каждым днем становятся все большим анахронизмом, постепенно переходя в область археологических интересов.
– Карукита, старушка, не поддавайся вражескому влиянию. Остается только один вариант… нулевой. Нулевой вариант в мирное время. Вскорости нам предстоит пройти длительный этап капиталистического развития, в результате чего мы придем к победе коммунизма. Потом, когда мы устанем от коммунизма, опять настанет период капи-комму. Таков закон цикличности. Во имя цикла, цикла и еще раз цикла, аминь.
– Нет, вы только посмотрите, она думает, что это будет длиться целую вечность! – восклицает Фотокопировщица в полном восторге.
– Не я одна бессмертная. Револ-люция сделала вечными всех! – более чем сухо возражает ей Факс.
Между тем Кука Мартинес, зажатая между двумя спорщицами, как в ловушке, переводит взгляд с одной на другую, как зритель на трибунах «Ролан Гаррос» в разгар матча между Штеффи Граф и Моникой Селеш. После тридцати – все одни базары. Все только свары, склоки. Люди разучились жить реальной жизнью. Словно переселились в бессмертие. Даже Фотокопировщица, такая пессимистка, говорила каким-то трансцендентным тоном, и не просто говорила – изрекала. Каждый хотел все решить за другого! Какой комплекс власти! В перспективе идеал всякого кубинца – стать таким же, как XXL. Вот в чем корень всех наших несчастий – мы одержимы жаждой быть такими, какими мечтал видеть людей Марти. Злую шутку сыграла над нами постоянная сосредоточенность на Сверхвеликой Фигуре; он до сих пор оказывает такое вредное гипнотическое влияние на население, что мы с утра до вечера только и говорим о нем.
– Ты слышала, Кукита?! Представляешь – промыкаться уйму времени, всю свою вонючую жизнь, чтобы снова прийти к коммунизму?! Нет уж, старушка, пусть этот период капитализма длится как можно дольше! Пусть Господь Бог схватит меня за жопу, когда меня снова потащат в коммунизм!
– С позволения присутствующих, беседа была чрезвычайно приятной, но в других уголках земли с нетерпением ожидают приложения наших скромных усилий… – Кука со слов Сверхвеликой Фигуры, цитирует последнее письмо Че. Воспользовавшись двусмысленностью цитаты, она раздвигает стоящих на ее пути женщин худыми руками, покрытыми жилами и рыжеватыми родинками. Медленно, размеренно поднимается она по лестнице и наконец останавливается перед дверью. Если посмотреть хорошенько, дверь, которую она столько раз открывала и закрывала за эти тридцать с лишним лет, нуждается в небольшой покраске – кой-где следует подмазать белой масляной краской. Она достает из лифчика ключ и нежно проводит пальцем по острому краю плотной бумажки. Ключ звякает в замке. Снизу доносится голос Фотокопировщицы:
