Сергей Дигол - Старость шакала. Посвящается Пэт

– Не забыла? – спросил Пол, протягивая Пэт ракетку.

Это был «Баболат», модель с эффектом погашения вибраций – до этого Пэт видела ее лишь в рекламе на спортивном канале. Еще одно свидетельство того, что и без того неплохие дела Бернхема в последние годы шли исключительно в гору. При Пэт школа оснащалась умеренными по цене «пасификами», да и скорострельная машина была лишь одна, и Пол приобрел ее уже поддержанной. Теперь же Пэт насчитала сразу три агрегата, и не было оснований считать, что на тренировку Пол выкатил все имевшиеся у него в собственности машины.

– Неее, – улыбнулась Пэт. – Я теперь и по летящему мячу раза три из десяти попаду.

Они молча шли вдоль кортов, и Пэт уже пожалела, что согласилась приехать. После шести лет расставания говорить с тренером ей было не о чем, и она чувствовала, что ей делали одолжение.

– Ты слышала об Энн Краддл? – нарушил молчание Пол.

Пэт помотала головой.

– Да, Пэт, – с улыбкой покачал головой Бернхем. – Совсем ты из темы выпала.

– Ваша воспитанница? Восходящая звезда? Что-то не припоминаю.

– Ты просто забыла, – мягко сказал Пол. – Я не мог не говорить. Тем более, что мои воспитанники иногда попадают и в ее заботливые руки. Подавальщики мячей – не вспоминаешь, Пэт?

Конечно, Пэт сразу вспомнила, и даже то, о чем, видимо, забыл Пол. Однажды он привел Энн Краддл на тренировку, и Пэт поразило, как не похожа она, низенькая, сухощавая и далеко немолодая женщина на легенду Всеанглийского клуба лаун-тенниса и крокета. И разве могла не быть легендой женщина, столько лет отвечавшая за подготовку подавальщиков мячей для Уимблдонского турнира?

– Ты же всегда мечтала об Уимблдоне, – скорее констатировал, чем спрашивал Пол.

– Кто из нас не мечтал? – пожала плечами Пэт.

– Вот я и подумал: может, найдешь время поработать на турнире?

– Поработать?

– Подавать мячи, – пояснил Пол. – Конечно, потребуется время для подготовки, так ведь еще только начало апреля. Да и сама ты – не с улицы приходишь. Мне почему-то кажется, что твоя подача еще вполне ничего, а? Как ты смотришь на перспективу развеяться в компании лучших теннисистов мира?

– Даже не знаю…

– Хочешь я позвоню Энн? Прямо сейчас?

Он и в самом деле позвонил, застыв у ворот школы, прикладывая ладонь с мобильником к уху, а другой рукой помахав Пэт на прощание. Она кивнул в ответ и быстро пошла прочь. На душе у нее копилась тоскливая чернота.

Ей больше не хотелось слушать стука мячей, не хотелось видеть цветущего Пола, она и слышать ничего не хотела о Уимблдоне. Пэт чувствовала себя покинутой, но погибшие родители в эти мгновения не приходили ей на ум. Любезность Пола была из тех услуг, которые предоставляешь прежде всего себе. Выразив сочувствие, он сбросил ее на плечи Энн Краддл, и не его вина, если легендарная наставница окажется слишком занятой для того, чтобы заниматься великовозрастной дебютанткой. От десяти до шестнадцати – из этой средней для подавальщиков возрастной категории Пэт вышла одновременно с тем, как отец забрал ее из школы Бернхема.

Лишь приняв душ, Пэт успокоилась. Внезапно она вспомнила про работу, и уцепилась за эту мысль как за последнюю надежду. После похорон никто с работы ее не беспокоил, и она понимала: никто и не подумает ее торопить. Но теперь она твердо решила, что вернется в понедельник и прямо с утра. И когда зазвонил телефон, она решила, что звонит шеф.

Но в трубке Пэт услышала женский голос.

– Здравствуйте, Пэт. Энн Краддл беспокоит.

Женщина говорила убедительно и быстро, словно стремилась внушить собеседнице доверие за те пять минут, которые сама себе отвела на звонок.

Да, речь идет о работе подавальщицы мячей: Пэт правильно поняла Пола Бернхема.

Нет, автоматического попадания на турнир никто не гарантирует. В конце концов, это Уимблдон.

Да, на подготовку почти три месяца. Для человека, тренировавшегося у Пола Берхема, этого должно хватить.

Да, конкуренция приличная: кандидаты отбираются из более чем тридцати университетов со всей Англии. Сколько человек на место? Так вопрос не стоит – обычно призывается чуть больше положенного количества, с учетом запасных. Ну и конечно, замены по ходу тренировок по причине отставания, болезни и прочих экстренных обстоятельств.

Да, она в курсе, что Пэт уже двадцать два. Да, ей приходилось брать на турнир кандидатов и постарше. Редко, но приходилось.

Где? В Мертоне. Да, всего в двадцати милях от Нориджа. Да, в ее случае это очень удобно.

Тренировки? Пока дважды в неделю, по вторникам и пятницам, в мае перейдем на четырехдневный режим. В четыре часа устроит? Тогда до вторника!

А потом Пэт расплакалась. Родители не увидят ее на Уимблдоне – горечь этого откровения обнажила рану, которую она бинтовала все эти дни, обматывая себя лентами напускного спокойствия и искреннего непонимания. Сползая по стенке, Пэт не стеснялась открытого окна и своих рыданий, в которых она неожиданно услышала нотки, так похожие на лошадиный смех. Родители не увидят ее на Уимблдоне – разве могла быть в мире большая несправедливость?

Разве что то обстоятельство, что тетя Шарлотта пошла на поправку.

***

В первую же пятницу после крушения мира, Майкл Хаксли, как ни в чем не бывало, в полдень отправился в паб «Убийцы», и это стало для Пэт неприятным открытием. Переписывалось прошлое Пэт, история ее семьи – та, в которой ее отец и Майкл допоздна засиживались в питейном раю. Над ними повисало алкогольное облако, из которого били молнии незатасканных мыслей мудрых и беспристрастных, а потому не пробившихся в высшее общество людей – хозяина мясного магазина и сертифицированного электрика. Пэт и представить себе не могла, что выпивали они не вдвоем, как не допускала и мысли, что традиционные политические монологи отца за субботним ужином – лишь слепок заимствований из речей Хаксли, но никак не квинтэссенция их равного интеллектуального противостояния.

Она не помнила этого рубежа, когда отец перевел теплые семейные вечера на острые социально-политические рельсы. Казалось, так было всегда и даже в люльке ее убаюкивали гневными тирадами в догонку едва почившему тэтчеризму. В детстве от таких суббот ее снедала скука, позврослев же, Пэт считала, что отец насилует их обеих – ее и мать, и еще ей казалось, что нечто подобное она читает в отрешенном отчаянии маминых глаз. Пока они обе терпели, ужины обходились без скандалов.

Буря случилась внезапно. В ту субботу мама решилась на что-то важное, и не могла скрыть этого с самого утра. Она была рассеянна, не сразу понимала, о чем спрашивает ее Пэт, а к ужину подала холодной лазанью, чего раньше никогда не случалось. За столом она облизывала пересохшие губы и откашливалась, а ее взгляд, казалось, хотел сбежать из комнаты, метаясь по столу, Пэт, отцу и стенам. Про колледж она сказала лишь после того, как подала чай с конфитюром.

– Что-что? – сморщился отец. – Колледж? Пэт?

Он осторожно положил вилку на тарелку и так же тихо начал рассказывать. Вспоминать, как ему приходилось обслуживать электрические коммуникации университета Новой Англии – заведения сколь знаменитого, столь и недостойного, по словам отца, права считаться гордостью Нориджа.

– Такая большая тусовка, – говорил отец, – да еще на фоне райской природы. Лес, пруд, лужайка как перед Букингемским дворцом. Настоящая идиллия – я бы непрочь там навсегда поселиться. И еще – студенты. Сотни студентов на лужайке. И в коридорах корпусов тоже студенты. Знаете, что они обсуждают?

И Пэт, и мама знали, что отвечать необязательно и даже не рекомендуется. Выдержав ставшую уже семейной классикой паузу, они услышали то, ради чего отец и задал не предполагавший ответа вопрос.

– Ты, Пэт уже взрослая девушка, да и твоей матери неплохо бы об этом помнить. Только не о науках – вот о чем говорят студенты. С кем у кого вечером свидание, где и почем достать травку. И ладно бы только говорили – травку можно купить прямо университете, и все они отлично знают у кого. Ты этого нашей дочери желаешь, Виктория?