— Но послушайте, — сказала я, запинаясь, — ваш представитель обещал…
— «Представитель»! — с презрением повторил он. Это слово он чуть ли не выплюнул. Похоже, между соловьиными песнями менеджера и прагматизмом монтажника пролегает пропасть размером с Большой каньон. Пока клиента ведут за ручку к контракту, и в помине нет речи о дырах в стене, вырубке садов или осквернении лужаек. Клиенту спросить бы о практической стороне дела, но бедолагу ослепил мистер Соловей, получающий за это свои комиссионные, мобилизовавший все свое коварство, чтобы убедить хозяев, что их серая жизнь волшебным образом окрасится всеми цветами радуги, когда они получат уникальную возможность скакать по сорока восьми каналам.
Мужичок нетерпеливо переминался в прихожей, пока я с тоской соображала, каким кустом в саду пожертвовать. Наконец выбор был сделан: куст «Свадебный букет». Прошлой весной он смахивал скорее на вдовий сорняк, чем на свадебный букет. Мужичок с напарником принялись за работу, и спустя шесть чашек чаю кабель был проложен. Работу они выполнили безукоризненно. Этим ребятам на военную разведку работать бы: от их посещения не осталось и следа. Могу лишь предположить, что первоначальные устрашающие речи — нечто вроде устного страхового полиса на случай, если ущерб все-таки причинят.
Прошло три недели. И что же мы смотрим теперь, когда у нас под рукой все телевидение мира? Четвертый канал. Неделю я глядела канал для покупателей. Такая гадость, что просто удовольствие испытываешь, когда продавцы и ведущие доводят себя едва ли не до оргазма, демонстрируя достоинства чистящего средства для духовки или фритюрницы. За эти тридцать шесть часов просмотра я не увидела ничего, что захотелось бы купить. Вся семья издевалась над моим покупательским марафоном на диване, а я оправдывалась желанием «написать о массовой культуре». Но втайне мне хотелось увидеть что-нибудь толковое: книги, малышовый костюмчик для взрослых или хотя бы, осмелюсь сказать, приличный женский костюм в полоску.
В этом месяце мне стукнуло пятьдесят два года — ни старая, ни молодая. Я все еще ношу кожанку, которая в отличие от меня с возрастом все хорошеет. Но свои последние джинсы я уже сносила, и новые серьги-кольца вряд ли куплю, потому что теперь буду похожа в них на гадалку с причала. Я помню, что уже писала об одежде, но это одна из моих навязчивых тем, поскольку по одежде можно судить о человеке.
Я постоянно встречаю в городе одну вполне достойную женщину, которая работает на фабрике, а одевается в стиле проститутки из комиксов, причем не по вызову, а с панели. Ей чуть за тридцать, есть сын-школьник. Однажды я слышала, как она жаловалась своей матери, одетой куда более сдержанно, что бригадир в цеху попросил ее «наряжаться поприличнее», что ее явно задело, оскорбило и удивило.
— Ему-то что за дело до моих нарядов? — возмущенно спрашивала она у своей седой матери в шлепанцах.
Пока она отстаивала право носить на работу все, что нравится, содержимое смелого выреза ее серебристого топа просилось наружу. Бедняжка не на своем месте и страдает от этого. Она рождена, чтобы лететь на трапеции над восторженными зрителями цирка, а топтание за станком на фабрике — оскорбление для ее дивных бедер в ажурных чулках.
Ее мужу тоже не по душе такой эксгибиционизм, в последнее время он твердит ей «сбавить обороты». А она уверена, что он ревнует, потому что другие мужики на нее пялятся. Так оно и есть, мужики действительно пялятся, как и женщины, и дети; собаки и те, думаю, иногда оглядываются.
Меня никто с этой женщиной не знакомил, и она меня не знает. О ее жизни и обидах я наслышана лишь благодаря ее невероятно громкому голосу. Разговаривает она так, словно стоит на обрыве над Дувром, а ее собеседник находится в порту Кале. Из нее вышел бы превосходный городской глашатай, хотя она тут же подвернула бы подол средневекового одеяния, а горловину разрезала до пупа. Очень надеюсь, что ее соседям повезло и она живет в отдельном доме. Нетрудно представить, каково было бы жить с ней через стенку.
Поклонница рок-н-ролла пятидесятых, она врубает его в своем автомобиле на полную мощь. Когда она подъезжает, слышно за несколько кварталов. Она не подруливает к бордюру, а выполняет аварийную остановку с визгом тормозов. Другие дамы, более хрупкие, уже давно заработали бы травму шейных позвонков от постоянной нагрузки на шею, но эту вы вряд ли увидите в хирургическом воротнике, а если и увидите, то в разукрашенном блестками и ковбойской бахромой.
Эта женщина — яркий пример того, что писатель Лоуренс называл «жизненной силой»: одушевленное произведение неосознанного исполнительского искусства. Каждый день она, должно быть, забавляет и приводит в ярость сотни людей, а сплетни о ней не смолкают. Говорят, она постоянно ведет войну с властями.
Отлично зная свои права, она ни одного не отдаст без боя. Из нее вышел бы великолепный член парламента (независимый). Представляю, как иногда стыдно ее сыну за такую мать, — даже у меня загораются щеки при мысли о ее появлении на родительском собрании. Хотя это смешно, ведь я уже сказала, что совсем незнакома с этой женщиной, даже имени ее не знаю.
Надеюсь, имя гармонирует с ее внешностью и характером, например Лола. Если ее зовут Джоан Смит, я бы разочаровалась.
В моем детстве таких ярких личностей было много. Один чудак в пятнистом трико заковывал себя в цепи перед дверями универмага и освобождался от железяк, только когда в его шляпе-цилиндре набиралось достаточно денег. У нас ходил слух, что он миллионер, но я как-то проследила за ним после представления: он стоял на автобусной остановке, с цепями в хозяйственной сумке, так что о несметных богатствах речь вряд ли шла.
Помню и Сирила, бармена-гея: он расхаживал в туфлях на высоких каблуках за стойкой самого крутого бара в городе. Весь молодняк боялся его острот. Сарказм не убивает, но раны оставляет глубокие.
Теперь все мы гораздо консервативнее, даже панки выглядят частью истеблишмента. И я снимаю свою скучную черную шляпу перед женщиной с неприлично громким голосом и в неприличной одежде. Пусть никогда не потускнеют ваши блестки, пусть не расползутся ваши ажурные чулки. Шагайте к старости самым бесстыжим образом.
Буквально на прошлой неделе я жаловалась мужу, как много, до нелепости много газет и журналов мы выписываем. Каждое утро на полу в прихожей лежит толстая стопка. Столько новостей, информации, мнений… Страница за страницей — все это надо просмотреть. Почти не остается времени на то, чтобы умываться, одеваться и питаться, не говоря уж о работе.
На чтение газет уходят все выходные. Люди гуляют, делают покупки, возятся в саду, общаются, а у меня сорок с лишним приложений, цветных и не очень, и все их нужно прочесть, прежде чем с утра в понедельник доставят очередную партию бумаги. Тем временем непрочитанные еженедельные, ежемесячные и прочие журналы скапливаются на горизонтальных поверхностях по всему дому. Когда я вхожу в какую-нибудь комнату, они вопят: «Прочти меня! Прочти меня!» А если и не вопят в голос, то ощущение именно такое.
Вот почему на прошлой неделе я объявила, что отказываюсь от подписки на все газеты, причем не на время отпуска, а навсегда. Я напичкана информацией, сказала я, мой мозг ее больше не переваривает. Критической точки я достигла вчера, осознав, что смотрю отборочный матч по крикету, одновременно слушаю репортаж с матча по крикету по Радио-4 и читаю статью на ту же тему в спортивной колонке «Дейли телеграф». И все равно не понимаю правила, по которому игроки проходят участок перед воротами.
— Произойдет что-нибудь из ряда вон — куплю газету в киоске за углом, — сказала я мужу, который вряд ли слушал, но на всякий случай кивнул.
Проходя мимо переполненных мешков для макулатуры (заметьте множественное число), я каждый раз порывалась позвонить в агентство распространения печати и сообщить им эту недобрую весть, да так и не собралась. Я все представляла себе, с каким лицом работник агентства будет жирно вычеркивать наш мега-заказ в своем журнале учета. Ведь такое печальное событие наверняка очень серьезно отразится на доходе его семьи. А вдруг ему придется забрать ребенка из частного детского сада? А вдруг глава семьи покатится по наклонной плоскости долгов к неизбежному банкротству? Запьет, в итоге разведется, и ему разрешат видеться с детишками только каждое второе воскресенье.
Ладно, ладно, хватит. Я встала, походила по комнате. Успокоилась. Разумом-то я, конечно, понимала, что мой отказ от подписки не приведет нашего агента к безвременной смерти от цирроза печени. И тем не менее…
Сегодня утром муж объявил, что получил захватывающее письмо от женщины по имени Дороти Аддео. Я вырвала у него письмо. Дороти писала:
