— И фамилия у тебя подозрительная, не русская, — вставил Ионыч и скомандовал: — А ну-ка возьмите его и выкиньте вон!
Два дюжих молодца схватили Колхозкина под белы рученьки и потащили к выходу.
— И поколотить бы еще напоследок! — крикнул Ионыч.
— Это я щас. — Дуська встала, потирая руки. — Подержите-ка! — Дюжие молодцы застыли. Колхозкин тяжело дышал и от потрясения не мог вымолвить ни словечка. Дуська взяла низкий старт и с разбегу врезалась головой Колхозкину в живот. Колхозкин охнул, безвольно повис на руках молодцов. Дуська распрямилась, с презрением посмотрела на Колхозкина и плюнула ему в расслабленную харю. Гуляки заулюлюкали. Ионыч поднялся, хлопая в ладоши.
— Граждане! Позвольте слово, граждане!
— Говори, Ионыч! Говори, герой!
— Граждане! Давайте все аплодировать прекрасной даме!
— Верно! Верно говоришь!
Народ повставал и захлопал в ладоши.
— Молодец, дама! Как ты его, ух!
— Не дама, а просто умница!
Дуська важно раскланялась и величаво проплыла на место, к Феде под бочок. Потерявшего сознание Колхозкина в чем был, в ситцевой рубахе да джинсах, выкинули на крыльцо и заперли дверь.
— Не околеет? — спросил Ионыч у дядь Васи. — Мороз все-таки нешуточный.
Дядь Вася поднял голову из грибного салата и шальными глазами посмотрел на Ионыча:
— Кто?
— Неважно, — буркнул Ионыч со злостью: он был недоволен поведением дядь Васи, который проспал половину его триумфа. — Спи себе дальше.
— Это мы запросто, — сказал дядь Вася и уложил тяжелую голову в холодец.
Гуляние продолжилось.
Катенька, до того тихо слушавшая в своем уголке разговоры, поднялась и подошла к входной двери. Обернулась: на нее никто не обратил внимания. Все были заняты Дуськой, которая забралась на диван и пела русскую народную песню. Катенька накинула на плечи пальтецо, отворила дверь и вышла на улицу. На крыльце, затылком в снег, лежал поверженный Колхозкин. Снежинки печально опускались на перекошенное лицо человека, вырубленного ударом в живот. Катенька подошла к Колхозкину, прошептала:
— Дяденька, проснитесь, пожалуйста, замерзнете! — Она схватила Колхозкина за плечо, затрясла. — Дяденька, быстрее просыпайтесь!
Колхозкин не двигался. В сенях тем временем зашумели, заодевались.
— Сейчас мы этой так называемой Александре зададим! — послышался голос Ионыча, пьяный и похотливый. — Узнает, как с нами связываться!
— Перчить! — взвизгнул, брызгая холодцом, дядь Вася. — Перчить идем!
— Что за вульгарные словечки, дядь Вася? — Дуська захохотала. — Перец-то отрасти для начала!
Катенька вздрогнула, схватила Колхозкина за руки и потащила в тень, чтоб пьяная толпа нечаянно его не затоптала. К счастью, Колхозкин веса был небольшого, к тому же у крыльца оказалось скользко и тянуть жертву пьяного разгула оказалось несложно. Катенька оттащила его под самую стену: дверь как раз распахнулась, и на морозный воздух выбрались разгоряченные алкоголем и предстоящей миссией тела. Дядь Вася поскользнулся, смачно грохнулся и пребольно ударился копчиком об крыльцо. Добрый Федя помог ему подняться; остальные хохотали. Ионыч норовил пнуть упавшего дядь Васю в бок, но сам поскользнулся и чуть не упал; еле успел удержаться растопыренными пальцами за стену — как раз над тем местом, куда Катенька оттащила Колхозкина. Девочка зажмурилась: ей показалось, что Ионыч заметил ее и сейчас последует страшное наказание, но Ионыч не заметил. Пьяная компания, оглашая улицу неразборчивыми криками и удалыми песнями, двинулась по улице на восток.
Катеньку как током ударило: дверь-то! Дверь они заперли или нет? Она поднялась, подбежала к двери. Толкнула: дверь не поддалась. Катенькино сердечко чуть не остановилось: ей стало страшно, но не за себя, а за Колхозкина — а ну как умрет от переохлаждения? Она собралась с мыслями и потянула дверь на себя: дверь с натугой отворилась. У Катеньки отлегло от сердца. Открыла дверь нараспашку, подложила чью-то галошу, чтоб не закрылась, и потащила Колхозкина в сени. Еле дотянула до порога, втащила в прихожую наполовину и упала на пол, обессилев. Упала и схватилась за живот: больно.
— Сил совсем нет, — прошептала Катенька и перекрестилась. — Прости меня господи. — Встала и поковыляла к столу. Взяла со стола кусок жирной колбаски. — Прости, боженька, — повторила, — не ради корысти еду ворую, а ради того, чтоб сил набраться и спасти бедного дяденьку Колхозкина. — Сказала и съела.
Батюшки, вкусно-то как!
Катенька опомниться не успела, как схватила второй кусок. Посмотрела на свою руку с изумлением, выронила кусочек.
— Хватит, — прошептала, — хватит, вдоволь нагрешила уже! — Увидела тарелку грибного салата. Из салата выглядывали склизкие грибные глазки: Катенька взяла и надкусила глазочек. Солененький: м-м, вкуснотища! Схватила ложку и в мгновение ока умяла полмиски. Тут ее и скрутило: Катенька зажала рот и побежала в туалет. Вернулась из туалета бледная, но живая. Взяла со стола корочку хлеба, сунула в рот и, посасывая ее, словно карамельку, отправилась спасать Колхозкина. Затащила его в коридор полностью и поскорее закрыла дверь: в прихожей стало холодать. Уселась рядом с Колхозкиным на пол, медленно дожевала корочку. Спела тихо: «Я резал ремни… я…» — и замолчала, потому что забыла слова.
Колхозкин пошевелился. Застонал, сел. Чумным взглядом уставился на девочку.
Катенька прошептала:
— Счастье-то какое, дяденька. Я уж испугалась, что вы померли.
Колхозкин слабой рукой схватился за полку на стене, вжался в стену ладонью, поднялся. Пошатнулся, упал как-то вбок, плечом к стене и замер. Спросил сипло:
— Это ты меня, что ли, в дом затащила?
— Я, дяденька.
— Сказал бы тебе «спасибо», да что-то не хочется, — признался Колхозкин. — Ты ж с этим пришла, как его… Ионычем.
— Не обижайтесь на дяденьку, — прошептала девочка. — Ему очень многое пережить пришлось: вот и совершает иногда дурные поступки. Но в душе дяденька человек добрый.
— Да уж… — пробормотал Колхозкин и наклонился к Катеньке. — Тощая, бледная… болеешь чем, кроха?
— Нет, дяденька, — был ответ, — не болею. А что бледная и тощая, так это от недоедания: тяжело нам с дяденьками живется, есть часто бывает совсем нечего.
— Уж я смотрю как тяжело, — ехидно заметил Колхозкин, подходя к столу. Нацедил себе в рюмку зубровки, хряпнул. — Ионыч толстый, румяный, рожа от жира так и лоснится: не видать что-то, чтоб он от голода помирал. Да и второй ваш, мертвяк который, поживее тебя выглядит. Они тебя голодом, что ли, морят?
Промолчала Катенька.
— Куда они двинули-то? — поинтересовался Колхозкин.
— К тетеньке какой-то в гости.
— К Александре, значица. — Колхозкин уперся ладонями в стол. — Злое пьяное стадо, и Ионыч во главе этого пьяного стада. Одно утешает: патруль их наверняка задержит и отправит отсыпаться в холодный дом. А если не задержит? — Колхозкин выпил еще зубровки, прошептал: — В милицию звонить надо. Да только незадача: нет тут телефона, отключили дядь Васе за постоянную неуплату. Надо ко мне идти. — Колхозкин, шатаясь, побрел в переднюю. Зашарил рукой по вешалке. — Вот гады! Шубу умыкнули. Ну, надеюсь, дядь Вася не обидится, если я его пальтецо позаимствую. — Колхозкин натянул драповое пальто, отворил дверь. Взглянул на Катеньку: — Идем со мной, кроха. Нечего тебе тут оставаться.
Катенька послушно поднялась. Подпрыгнув, сорвала с вешалки свое пальто, кое-как оделась. Колхозкин снял с полки нутриевую шапку, нахлобучил Катеньке на голову. Шапка налезла девочке на глаза. Она схватилась за шапку, прошептала:
— Дядя, я не могу, это чужое…
— Плевать, — резко бросил вредный Колхозкин, шлепая ее по рукам. — Зато не замерзнешь.
— Да как вы так можете говорить! — Возмущению Катеньки не было предела. — Воровство — это плохо! Неужели дядя Ионыч был прав, когда заставил вас поколотить? Неужели вы и в самом деле плохой человек?
— Дуреха, — ласково сказал Колхозкин. — Вернем мы шапку, не переживай. К тому же нутриевая шапка в Пушкино копейки стоит — у нас тут нутрии водятся в избытке. Вот, смотри. — Колхозкин достал из кармана кошелек, отсчитал несколько банкнот, положил на вешалку. — За эти деньги можно две такие шапки купить. Теперь спокойна?
— Но вдруг эта шапка дорога кому-то как папин или мамин подарок и…
— А ну пошли! — рявкнул грубый Колхозкин и потянул Катеньку за собой.
На улице был легкий морозец: щеки пощипывал, на большее не решался. Скупо горели фонари, вдалеке брехали собаки. На востоке полыхало зарево. Они шли по очищенной от снега и наледи улице и радовались: Колхозкин радовался, что вскоре сможет остановить пьяный поход Ионыча и компании, а Катенька радовалась, что идет снежок, что голове тепло, что она впервые за несколько дней почти не голодна, что ее держат за руку и думать почти не надо — только послушно следовать за вредным дядей Колхозкиным.
