— Но у тебя другое мнение? — уточнил Рикошет Палыч.
— Я нашел его вездеход, — сказал Рыбнев.
Рикошет Палыч тщательно прожевал самый большой кусок мяса и вкрадчиво поинтересовался:
— И где же он есть?
— На городской платной стоянке.
— Кто на нем приехал?
— Доподлинно неизвестно.
— Подозрения имеются?
— Имеются.
— Подозрения не уедут на вездеходе у нас из-под носа?
— Я поговорил с подполковником Дунаевым: ни один вездеход без моего на то разрешения не выпустят из города. Кроме того, на стоянке работает хороший знакомый: он свяжется со мной, если кто-то попробует проникнуть в машину.
— Прекрасно, — обрадовался Рикошет Палыч и сунул вполовину съеденный шашлык в зубы вертевшейся у ног дикой собачонки. Посмотрел, как животное алчно накидывается на мясо, обрадовался: — Божье создание, вот и у тебя праздник настал! — Достал из кармана белоснежный платочек, вытер жирные пальцы. — Рано тебе об отпуске думать, Рыбнев: сначала с пропажей Владилена Антуановича надо разобраться.
— Я не об отпуске говорил, а об увольнении, — заметил Рыбнев.
— Костер-то какой! — сказал Рикошет Палыч, поворачиваясь к Рыбневу боком, а к костру — передом. — Так и пылает. Все горести и печали в этом огне сгорают. Прав я, Рыбнев?
Рыбнев вздохнул и попросил:
— Рикошет Палыч, для внесения некоторой ясности в дело расскажите, для чего Антуашка в Лермонтовку поехал.
— Никакой особенной причины, в том-то и дело, — Рикошет Палыч покачал головой. — Плановая ревизия, сущая формальность. — Рикошет Палыч поманил Рыбнева чуть в сторону, под навес. — Но есть информация, что у нашего любезного Антуашки был какой-то личный интерес. Правда, где располагался эпицентр этого интереса, в самой Лермонтовке или в окрестностях, доподлинно неизвестно.
Рыбнев закусил губу:
— Выходит, жадность погубила нашего Антуашку.
— Пока неизвестно, погубила ли именно она и погубила ли вообще, — заметил Рикошет Палыч. — В связи с этим переполохом в Пушкино мне сверху велели считать, что Антуашка погиб во время бури. Мне сказали: «Забудь о нем, любезный Рикошет Палыч, и вплотную займись причинами трагедии в городе: народу погибло больше сотни, представляешь, какая цифра для провинциального городка? В самом Есенине в растерянности: что на Землю докладывать?» Я им: «Ну как обычно, число погибших уточняется». Они качают головами: «Не тот это случай, любезный Рикошет Палыч, ох не тот». Шапки полетят в великом количестве, друг мой Рыбнев: важным людям не до бедняги Антуашки. Но я чувствую, что с Владиленом Антуановичем дело важное и забывать о нем не стоит; поэтому поручаю его тебе. У тебя есть нитка: вездеход. Вот и потяни за нее, разузнай, разберись. Высокое начальство тревожить не стоит, оно старается теплые места для своих широких задов сохранить, и я его, высокого начальства, чувства могу понять; поэтому докладывай только мне. Договорились, любезный мой друг Рыбнев?
Рыбнев вздохнул:
— Так точно, Рикошет Палыч.
Помолчали.
— Барышня твоя в Пушкино живет, Рыбнев? — спросил Рикошет Палыч.
— Так точно. — Рыбнев усмехнулся. — Да вы ж, наверно, давно о ней знаете.
— Симпатичная?
— Красавица.
— Жениться точно надумал?
Рыбнев ответил, не задумываясь:
— Да.
Настала очередь Рикошету Палычу вздыхать:
— Ну раз так, ничего не поделаешь; закончим с Антуашкиным делом и поговорим насчет твоего безвременного ухода из службы. Ты, любезный друг Рыбнев, служил мне верой и правдой все эти годы; и я тебе послужу, будь уверен. Уйдешь необиженным; может, и с работенкой на гражданке помогу. У меня связи обширные.
— Спасибо, Рикошет Палыч.
— Потом поблагодаришь. — Рикошет Палыч уставился в костер. — Люблю я на огонь смотреть, друг мой Рыбнев: древнюю силу в нем чую.
Рыбнев пригляделся.
— Смотрите-ка, Рикошет Палыч, там на балкончике, за костром…
— Где?
— Да вон, напротив балкончик, третий этаж, с деревянными русалками.
Рикошет Палыч нахмурился:
— Человек, что ли, повесился.
— Висит, — подтвердил Рыбнев, подходя к костру поближе; руки вытянул, чтоб погреться.
— Может, от нервного истощения самоубился; а может, кто-то родной у человека погиб, и душа боли не выдержала.
— Может, и так, — сказал Рыбнев.
— Дело грешное, конечно, однако висельника по-человечески жаль.
— Жаль.
— Шум не будем поднимать, — решил Рикошет Палыч. — Не хочется людям праздник портить — хоть и грустный это праздник. Ты скажи там, любезный Рыбнев, пускай его аккуратненько снимут…
— Скажу. — Рыбнев кивнул и стал проталкиваться сквозь толпу.
Рикошет Палыч еще минуту посмотрел в огонь, послушал голоса пьяненьких мужиков и злые трезвые голоса их жен, а потом незаметно скрылся в тени, словно его и не было.
Рыбнев схватил за рукав молоденького безусого солдата:
— Рядовой, мне нужна ваша помощь.
— Еще я гражданским не помогал, — процедил боец. — Рукав-то отпусти, вошь.
Рыбнев сунул ему под нос свое удостоверение. Рядовой побледнел и пробормотал:
— Простите, товарищ майор. В гражданской одежде вас не признал; гражданская одежда уродует человека…
— Отставить, — устало пробормотал Рыбнев и скомандовал: — За мной!
— Есть, товарищ майор!
Протолкались сквозь толпу, вышли к подъезду нужного дома. Рыбнев поднял голову: висельник свисал с балкона прямо над ними; веревка была привязана к одной из балясин. Рядовой проследил за взглядом Рыбнева и буркнул:
— Чертовы гражданские.
— Как фамилия-то твоя, рядовой? — спросил Рыбнев.
— Рядовой Лапкин, товарищ майор!
— Пошли, Лапкин, тихонько снимем самоубивца; пока другие не заметили и лишней паники не развели.
— Слушаюсь!
Они поднялись на третий этаж. Рыбнев на взгляд определил квартиру, с балкона которой свисал самоубивец. Дверь в квартиру была белая, обшарпанная, с английским замком и свисающим на длинном проводе электрическим звонком. Рыбнев постучал для очистки совести: он не думал, что кто-то ответит, и морально приготовился вышибать дверь. Но ему неожиданно ответили молодым женским голосом:
— Кого там несет?
— А ну открывай! — взвился Лапкин. — Не тот у тебя случай, чтоб вопросы задавать!
— Отставить, Лапкин, — сказал Рыбнев и спросил у двери: — Можно войти? У вас там человек повесился, с балкона свисает.
— А то я не знаю, — ответила женщина. — Это мой сожитель; не выдержал он бездуховности человеческого существования на этой планете, вот и свел счеты с жизнью.
— Это, конечно, понятно, — сказал Рыбнев, — но почему он о других не подумал? Мог и дома повеситься, в домашней, так сказать, обстановке. А так не эстетично как-то висит. Надо бы снять.
— А вам какое дело? — крикнула женщина. Чиркнула зажигалкой, закурила: в щель между косяком и дверью потянуло крепким дешевым табаком. — Рудик свободный человек. Был. Висит себе и висит, никого не трогает. Какое вам вообще дело? — Ее голос стал вдруг визгливым. — Вы там мертвецов жрете, и еще смеете что-то говорить об эстетичности?
— А ну заткнулась! — заорал Лапкин. — А ну быстро открыла! Да кто ты такая, чтоб…
Рыбнев врезал рядовому в солнечное сплетение. Лапкин задохнулся.
Рыбнев схватил его за ухо, прошипел:
— Слушай, рядовой: твоя работа в данный момент — молчать и ждать приказа. Всё. Понял?
Лапкин с трудом кивнул, и Рыбнев отпустил его. Боец отполз к стене зализывать душевные раны.
— А как вас зовут? — спросила женщина за дверью.
— Рыбнев, — представился Рыбнев.
— А меня — Симеона. Красивое имя?
— Красивое, — согласился Рыбнев. — Откройте, пожалуйста, Симеона, а то не по-русски как-то через дверь разговаривать.
— Вот скажи, Рыбнев, — Симеона звякнула за дверью в колокольчик, — было у тебя хоть раз такое чувство, что ты стоишь на краю пропасти, а вокруг туман — хоть глаз выколи — и не понятно, в какую сторону надо идти, чтоб не свалиться в бездну?
Рыбнев вздрогнул.
— Похоже, было. Чувствуешь, да? — Женщина тихо засмеялась. — Вот и Рудик чувствовал, что мы на краю, а он чувствовал тонко, художником он у меня был, Рудик мой. И я чувствую. И ты чувствуешь, военный человек Рыбнев: движемся мы к пропасти семимильными шагами и самоубийство в такой ситуации, наверно, не самый худший выбор. Хотя грешно, конечно.
— Я не силен в теологии, Симеона, — признался Рыбнев. — У меня есть задание: снять повешенного человека с балкона, чтоб он не висел на всеобщем обозрении, пугая тем обывателя. Обещаю, мы с Лапкиным только затащим его на балкон и всё: тут же и уйдем. С милицией вам, конечно, придется пообщаться, но это попозже утром, спешить не станем.
