Неподкованного товарища этот научный вопрос мог бы довести до колики. Но запальщик был агитатором и сам задавал такой вопрос десятки раз.
— Это люди, — отчеканил он, — лишенные элементарного чутья жизни, далекие от марксизма, как небо от земли. Они не понимают, что деньги являются тем инструментом буржуазной экономики, который взяла Советская власть и приспособила к интересам социализма.
Запальщика наградили коробкой «Дели». Грянул туш. Под бурю аплодисментов щедрый победитель заложил за ухо каждому музыканту по толстой папиросе. Он закурил и сам и тогда только отправился на место. Дежурный пожарник поднял шум, но что было дальше, Чугуева не слышала. Ее вызвали, и она пошла на эшафот.
В проходе она невзначай натолкнулась на Гошу. Он обернулся. Был повод помедлить, и эти секундочки показались Чугуевой несказанно сладостными.
— Здравствуйте, — сказала она тихонько.
Гоша безмолвно смотрел на нее.
— Здравствуйте, — повторила она. — Или не узнаете?
— Васька? — проговорил он испуганно. — Что у тебя за прическа?
Ее вызвали второй раз.
— Ступайте садитесь. Мое место ослобонилось. Я не вернусь.
Машинально поднялась она по скрипучему ступенчатому ящику, придвинутому к сцене, машинально взяла удочку и повернулась к темному залу. Ей приказали:
— Закидывай удочку!
В сумерках проступили стены с занавешенными окнами, лица, прищуренные глаза портретов, меловые буквы призывов.
— Закидывай удочку, зараза! — сказали за ее спиной.
— Дорогие!.. — начала Чугуева и осеклась. Не так начала. — Товарищи… — попробовала она продолжать. Опять не так. Какие они ей, лишенке, товарищи?
Гоша сидел на ее месте, вытянув длинную, как рука, кадыкастую шею. Как он рвался на политудочку! Как верил в Чугуеву, как расписал ее в повести! Она и надоумила его приехать, когда он пожаловался, что пьесе не хватает политического звучания. Здесь, мол, звучания на десяток пьес хватит: исторический доклад, молодежь из двух шахт да летчик Молоков в придачу — куда с добром! Приехал, а вместо Молокова скандалистка Мери да гнилое яблоко.
Чугуева отвела глаза и заметила бледное лицо Бори. Крепильщик Боря вкалывал с первого дня строительства, тайком харкал кровью и спрашивал: «Вы часом не с Одессы?» И на работе и во сне тоскует он по теплому югу, по теплому морю. И Чугуеву мучит его тоска…
А вот в конце зала веселый парень, сорвиголова Круглов со своей братвой. Как всегда на собраниях, немного под мухарем. Разве забыть, как он вызволял ее от осодмиловцев, как ручался за нее головой?!
А вот из первого ряда оглядывает ее прораб Утургаули. Если бы этот вечно злющий, вечно небритый инженер знал, как она обожает его!.. Что бы с ним было, если бы узнал он, что самое заветное воспоминание ее связано не с маменькой, не тятенькой, а с ним, с прорабом Утургаули…
Однажды он погрузил ее в кузов полуторки и погнал машину за гвоздями. Пока доехали до базы, гвозди кончились. Утургаули, по обыкновению, залился нескладным матом, залез в кузов и на обратном пути требовал, чтобы Чугуева ответила: могли бы выкопать метро ребятишки из детского сада? Чугуева молчала, ошалев от ужаса и восторга. А Утургаули кричал, что выкопали бы, и выкопали бы досрочно, но чего бы это стоило народу и государству! Внезапно он остановил машину и повел Чугуеву в ресторан. В зале высоко бил фонтан и блестели накрытые столики. Себе Утургаули заказал графин очищенной, а Чугуевой бутылку вина. После первой рюмки он заговорил по-грузински. Он выпил графин, потом бутылку вина и непрерывно доказывал что-то на грузинском языке. А потом Чугуева повезла его домой. В такси он то лежал трупом, то кричал, что его не туда везут. Эта короткая, минут на десять, поездка и осталась ее единственным любовным приключением…
Вспоминая впоследствии свое состояние, она поражалась четкости мгновенных видений, словно тень ласточки, пересекавших память. За эти пять-десять секунд она поняла: пока в зале Боря, Маша, Круглов, Утургаули, ни одного слова вымолвить ей не суждено. Кабы чужие сидели, сказала бы, не сморгнув, кабы начальство, тоже сказала бы. Не устрашилась бы ни суда, ни тюрьмы, не испугалась бы и высшей меры. Но у нее не хватало жестокости марать своей скверной, позорной правдой доверявших ей девчат и мальчишек. В душе ее бушевала буря, а привыкшее к послушанию тело совершало, что велено. Рука забросила удочку за ширму, глаза прочитали вопрос «Почему плохо думать, что в нашей партии уклонов больше не будет?» Она не поняла ни слова и тупо глянула в зал. (В этот момент она заметила Борю). Оркестр затянул «Песню без слов». Зрители хихикали. Что-то спросил Платонов. Она что-то ответила. Он дал вопрос полегче: «Кто является основоположником марксизма»? (В это время Чугуева увидела Утургаули).
Платонов ждал, зал шумел, а она стояла, как манекен на витрине.
Ей было ясно, что она дошла до крайней черты. Признавайся не признавайся, назад хода нет. И все-таки заставить себя говорить не могла.
— Ослобони, Митя, — проговорила она с трудом.
Он вытащил самый элементарный вопрос, что-то вроде: «В каком месяце разразилась Февральская революция?» Она и не поглядела. Сошла со сцены и отправилась на свое место, и насмешливый шум сопровождал ее до семнадцатого ряда.
Гоша произнес что-то утешающее.
— Заткнись! — Она глянула на него с ненавистью.
А на сцене неловко управлялся с удочкой Осип. Вопрос ему достался каверзный.
— «Какой. Уклон. Опасней. Правый. Или. Левый?» — прочитал он, ответил, что левый, и закинул удочку. На крючке болталась коробка «Дели».
Осип был порядочный жадюга. Однако на людях он решил пофорсить и, по примеру Круглова, надумал угостить музыкантов. Коробка оказалась пустой. Зал смеялся. Оркестр играл «Полным-полна коробушка». Подошел Платонов, попросил закурить. Лицо Осипа заострилось. Он наконец понял, в чем дело…
— Погоди! — удержал его Митя. — Кто желает исправить ответ предыдущего оратора?
Чугуеву точно током дернуло.
— Я желаю! — воскликнула она пронзительно, словно кликуша. И не заметила, как очутилась на сцене. Митя смотрел на нее с опаской.
— Хуже всего уклон, против которого прекращают бороться! — прокричала она. — А прекращать борьбу никак невозможно, поскольку чужаки просачиваются, ровно плывун, изо всех дыр…
Митя захлопал. Вслед за ним захлопал и зал.
— А ты куда собрался? — крикнула она Осипу. — Погоди, послушай, чего скажу. Знаешь чего?
— Чего? — Осип остановился.
— Тебе левый чужак опасней, а мне такой, как ты. Чего моргаешь? Поясни, как с покойницы брошку сымал. Моргаешь? Ну так я сама разъясню. На четвертой дистанции покойницу откопали, а он с нее брошку снял. Снял да на меня нацепил. Ей-богу, правда… Вон какой распрекрасный кавалер! Любовь затеял! — Зал засмеялся. Осип выпучился на Чугуеву. — Подает брошку: цепляй, мол. Сам из шахты не понес, боялся, обыщут. А меня сроду не обыскивали. Вот он и нацепил на меня. Его, лапушку мово, попробуй ослушайся. У него финка с пружиной. Вон в этом кармане. — Она ткнула Осипа по карману. — Только вышли из шахты. сорвал брошку — и в Торгсин… Намедни в котловане своей финкой вон этакий кусок брезента отмахнул. Куды ты его дел-то? Али новой зазнобушке гостинец?.. Эх ты, дурачок! В котловане аварийная обстановка, а он хоть бы один гвоздь забил! Я за ним, как за наркомом каким, инструмент таскаю, а он фокусы кажет — спички из носа тягает!..
— Придерживайся регламента! — Осип угрожающе закрыл глаза.
— Ага, припекло маленько! — обрадовалась Чугуева, притянула его к себе и проговорила, словно по секрету — Уж не знаю там, правый ты или левый, а что лодырь ты и первый вор на шахте, это мне известно. Мы же с тобой — с одних саней оглобли…
— Долго еще? — спросил Осип ржавым голосом.
— Да все, зазнобушка моя, — улыбнулась она жалостливо. — Пропекло — и хватит. Пущай все знают, лодырь ты и вор, на чужих спинах в рай норовишь. А коли чего недосказала, напомни… — и крикнула в зал — Вы его не пускайте садиться. Пущай об себе сообщит. И обо мне, если желает… Я не против…
Ну вот. Сейчас кончатся ее муки и воротится судьба на предначертанные пути… Ей было точно известно, как начнет сейчас Осип. «А знаете, кто она такая сама-то премированная ударница Чугуева?»
Осип заговорил тихо. Она прислушалась и не поверила своим ушам.
— Недочеты в работе признаю целиком и полностью, — бормотал Осип. — Постараюсь улучшить с помощью коллектива…
Говорил он и еще что-то, но это было неважно. Важно, что победу на политудочке присудили шахте 41-бис; особо была отмечена товарищ Чугуева, умело увязавшая вопросы теории с отдельными недочетами, иногда имеющими место среди одной части трудящихся на некоторых участках в практической деятельности шахты.
Подошел срок объявить, что такое Осип Недоносов, и разъяснить его дурное поведение.
