Проходит немецкая команда, которая открывает парад; проходят норвежцы, австрийцы, бельгийцы, венгры, шведы, англичане, швейцарцы, французы, чехословаки. Вот итальянская команда в голубой форме; флаги склоняются в окружении гор; фанфары играют свой марш, полный жутковатой торжественности. Вот американцы в причудливых костюмах; канадцы кажутся краснокожими, кто-то похож на дикаря, другой выглядит жрецом какой-то таинственной религии; некоторые похожи на попугаев; вот идут команды военных, а вот, под барабанную дробь, проходят итальянские егери. Команды выстраиваются полукругом перед почетной трибуной, и пятьдесят знаменосцев опускают знамена. Поднимается самый старый чемпион и кричит:
– Клянемся участвовать в играх как честные конкуренты, соблюдая правила и рыцарский дух, за честь наших стран и во славу спорта.
Тысяча спортсменов поднимают руку в приветствии. Продолжают звонить колокола, а фанфары все играют свой мрачный марш.
Летят снежные хлопья, летят.
* * *
Участники охоты на волка вернулись ни с чем. Зверю удалось избежать засады. Уже миновал полдень, и в селении начинают расходиться. Те, на ком элегантный костюм, идут пить чай, кто-то уходит проявлять фотографии в деревянной будке. Вот под глухое звяканье колокольчиков возвращается в селение стадо заляпанных грязью овец в сопровождении собак. Но кто это плетется в хвосте стада? Люди смотрят и вздрагивают. Ну да, это волк. Несчастный волк, в каком он виде; он пробежал много километров в поисках добычи и теперь весь покрыт снегом. Он ничего не нашел. Он устал, голоден, закоченел. Он покрыт грязью, а морда почти касается земли. Шерсть вылезла, весь съежился. Он пристроился в хвост стада, потому что нет больше мочи бежать. Он останавливается посреди площади, у него нет сил даже оглядеться. Ему стыдно.
– Волк, волк!
И пока женщины убегают, а дети кричат, шесть или семь смельчаков бегут в дом за ружьями. Возвращаются на площадь. Кто оттуда, кто отсюда, берут на мушку обессиленного волка.
Бах-бах!
Залп из шести или семи ружей укладывает волка наповал.
Бедный волк!
* * *
В лыжах, нацепленных на ноги, хорошо одетые люди, приехавшие из далеких городов, падают и лежат без чувств. Руки окоченели – но ощущение полета. И они летят, летят, вниз по склону, пока не грохаются на снег со страшной силой и остаются так лежать несколько минут, с желанием заснуть. Прекрасные дамы сидят на снегу на вершине склона и – пошел! – отчаянно устремляются вниз, зная, что удариться о снег не больно. То здесь, то там скользят сани, молодые люди и девушки занимают тележку и устремляются вниз, крепко ухватившись за талию другого, а на дороге группа лыжников, обвязавшись веревкой, прицепилась к лошади. Кто встал на лыжи в первый раз, удивляется, что уже умеет это делать; но катание на лыжах не бывает без падений. Некоторые прыгают с большой высоты, другие катаются на коварном льду, а в небе гудят аэропланы.
* * *
Баттиста относит дона Танкреди в сторону, чтобы немного его подбодрить. Он подносит его к окну, чтобы тот подышал свежим воздухом, для отвлечения внимания показывает ему серое небо и аэропланы.
Наши далекие потомки могут потешаться сколь угодно над смешными сторонами нашего времени, но в одном они не могут не воздать нам должное: нашему величайшему презрению к смерти, особенно у молодых.
Нам смерть не страшна. И это правильно. Бояться смерти смешно. Мы живы временно. Быть живым – состояние исключительное и преходящее, химики назвали бы его аллотропным, а наше нормальное состояние – состояние смерти. Достаточно сравнить продолжительность времени в живом состоянии со сроком, в течение которого мы мертвы, чтобы понять, что жизнь – лишь один момент, когда мертвый забылся. Жизнь – одна минута, а смерть – вечность. Посреди живого и найдешь мертвого. Раздень его до костей и обнаружишь уже готовый скелет. Посмотри на тех, кто идет по улицам. Странные мертвые, которые определенное число лет утром встают с постели, сами занимаются своим туалетом, берут трость и выходят из дома. Некоторые зажигают сигарету и курят весьма непринужденно. Присмотритесь к ним, пока они идут вам навстречу по тротуару, одетые священнослужителями, военными, штатскими, служанками, аристократами, оборванцами, профессорами, к этим мертвецам в канотье, в гетрах, перчатках, очках, с зонтиком; с завязанным узлом галстуком и пуговицами в петлицах. Некоторые даже в цилиндрах.
Они страшно далеки от мысли, что мертвы. Посмотришь, как они шагают – такие серьезные, надутые, будто все время были живыми и будут жить вечно, – так смех душит.
Смотрите, как они приветствуют друг друга, как говорят друг другу «простите», «нет, только после вас», сосут напитки через соломинку, говорят «плачу́ я», «да что́ вы!», «я этого никогда не допущу!», «не за что», «пожалуйста»; смотрите, в каких экипажах разъезжают, как щедро раздают друг другу поклоны и приветствуют снятой шляпой, и угрожают обратиться к кому следует; как они танцуют в толпе, как они идут в свадебной процессии, как они дерутся на дуэли, как купаются в море, как идут на войну; смотрите на них в театре, когда все эти мертвецы раскрывают рот и вместе смеются, долго, в полумраке лож, партера и галерки. И смотрите на площадь, заполненную демонстрантами: там одни мертвецы. Сколько-то лет они ходят, волнуются, кричат, плачут, влюбляются, делают зверские лица, а через семьдесят, самое большее – через сто лет возвращаются в свое нормальное состояние. Ни одного не останется стоять. Все без движения – поразительно, насколько неподвижны мертвые, – и все молчат.
Мертвая тишина.
Звезды продолжат свой ход точно по расписанию. Будут дни страшной духоты, поездки к морю, крики на пляже, будут дождливые дни, лужи на дорогах; будут зажигаться фонари по вечерам, будут листья на деревьях, заполненные народом трактиры, трамваи, трезвонящие на ходу, или что-то подобное. Но тем, кто заполнил площадь, о возвращении к живым можно забыть.
А раз так, чего же нам бояться смерти? Правильнее было бы бояться того странного явления, волшебного и призрачного, которое заключается во временности пребывания в живых. Но мы не боимся даже этого. Мы большие смельчаки.
Глава XIII
Практический способ заставить пройти годы – Там, в тихом саду – Жизнь ночного бродяги полна грусти, у меня щемит сердце уже при одном воспоминании
Прошел год.
Какая толпа медленно движется вперед!
Вы когда-нибудь видели прилично одетых в черное господ – служащих, преподавателей, зажиточных, с наградами, – которые на открытом для всеобщего обозрения месте, положив на стеночку шляпу, трость и перчатки, подметают землю огромными метлами, как дворники; или начищают до блеска металлы, либо моют мраморные ступеньки и стеклянные или глиняные сосуды, либо разговаривают с камнями, не обращая внимания на прохожих, а эти последние, со своей стороны, нисколько не удивляются такому зрелищу?
Это посетители кладбища. Они приходят с букетиком цветов в руках, меняют воду в вазах, начищают латунные ручки, обрывают сухие листья, подметают мрамор на могилах; потом садятся и не знают, что делать дальше. Да и, по правде, делать-то больше нечего.
Но в день поминовения – какой праздник, сколько движения, сколько жизни! С самого раннего утра по широкой улице, ведущей к кладбищенским воротам, вы увидите такую длинную людскую процессию, что не поверите, будто Смерть способна ввергнуть стольких людей в траур; вот бесчисленная армия Родственников; специальные трамваи, с тремя или четырьмя прицепными вагонами, и длинные и старые поезда, возвращенные в строй по этому случаю, битком набитые Родственниками, с трудом пробиваются сквозь черную толпу, издавая пронзительные гудки, а вереница экипажей и автомобилей длиной в несколько километров, продвигается столь медленно, что кажется неподвижной.
Все несут цветы или свечи, или эмалированные железные венки, или фотографии в рамке. Продавцы хризантем, свечек и жареного арахиса, и нищие, готовые прочитать заупокойную молитву, кажутся обезумевшими. Они хотят, чтобы Покойников поминали очень пышно. Поэтому и набрасываются на Родственников и их Друзей, оглушают их, обступают со всех сторон, тащат в разные стороны, жестоко дерутся из-за них. Толстые цветочницы поднимают оглушительные воинственные крики, когда видят, как мимо проходят семьи в глубоком трауре.
Перед воротами Кладбища к общим крикам присоединяются и голоса нескольких девушек в траурном одеянии, которых увидишь ночью во сне – помрешь от страха; у них постоянно опущен взгляд, они трясут ящиками, набитыми монетами, прося пожертвовать что-нибудь на Души в Чистилище; а внутри кладбищенской ограды тут и там можно встретить монахов Доброй Смерти в капюшонах – они просят еще пожертвований на те же благородные цели помощи Душам в Чистилище. Пожертвования щедро поступают от тех посетителей – а таких большинство, – которые имеют некоторые основания считать, что их дорогих усопших прямо в Рай не примут.
